Пётр вошёл вслед за Дмитрием в просторное помещение – кафе «Северное сияние» при Доме офицеров, присел за свободный столик, осмотрелся. Здесь не было того полу-домашнего уюта, к которому он привык, посиживая со старшим братом, офицером, в небольшой кафешке, когда бывал в увольнениях на последнем курсе.
Тяжёлые гардины серебристо-синего бархата и искристая римская штора на высоких готических окнах, огромная «театральная» люстра, какие-то вычурные белые кружева на цветных скатертях до пола, витиевато-резные спинки стульев – всё либо кричало: »Знай наших!», либо высокомерно глядя сверху вниз на «зелёного» лейтенанта, вопрошало : «А ты думал, мы здесь лаптем щи хлебаем?»
– Ну, да, второй десяток после войны отбабахали, пора привыкать к роскоши.
Он усмехнулся своим мыслям, потом заметил объявление на стене: «Курить запрещено! Категорически!!!» и рассмеялся.
– Нарушители будут наказаны! Розгами! – произнёс он вслух подошедшему с подносом Диме.
– А, это, – произнёс тот, заметив его взгляд, – Н.В. распорядился повесить, когда узнал, сколько бывший отвалил за все эти прибамбасины.
– Теперь хоть на официантках сэкономят, – сказал Пётр, помогая сгружать вкусности.
– Нее. Этт временно, только летом, – ответил сосед, наливая вино в высокие бокалы. – Скоро осень – всё будет, как в лучших домах «ЛондОну и Парижу»!
Как договаривались, с тебя – бабки, с меня – тост. Вообще, его положено под беленькую, но раз у тебя такой принцип…
– Такой спортивный режим, и то, пока нет тренировок, – с улыбкой поправил его Пётр.
– Согласен. Ну, «за вливание в наш горячий северный коллектив!»
В открытую дверь кафе, как журчащий весенний ручеёк, влилась девичья стайка. Пётр застыл с бутербродом в руке.
– Да, Петруха, губа у тебя не дура.
Тот посмотрел на Диму каким-то отсутствующим взглядом.
– Не понял.
– Знаешь, кого ты «поймал» в прицел своих синих очей?
– Вообще-то их четверо.
– Та, у которой косА ниже поясА – дочь Н.В., так что ты поосторожней.
– Ты, друг Димитрий, что-то попутал. Я не по этой части. Давай лучше продолжим. Есть ли у тебя такой же великолепный тост, как эти бутеры с рыбьими глазками? – с улыбкой спросил он.
У Петра было странное ощущение: всё, что происходило потом, он воспринимал так, как будто смотрел кино и плёнка всё время рвалась. Внешне это никак не проявлялось. Они с соседом прекрасно провели время; и, только вернувшись в свою комнату, он лёг на кровать и позволил себе расслабиться.
Перед глазами замелькали картины двухлетней давности. Вот они выходят с братом из парка, неспешным шагом направляясь в сторону училища, прощаются. Пётр ускоряет шаг и вдруг слышит тихий стон.
Он судорожно сглотнул слюну, вспомнив, как нёс на руках тоненькую девчушку с копной кудрявых рыжевато - каштановых волос, с ножом в бедре, как выскочил из ворот дежурный и сообщил, что Скорую уже вызывают.
Она открыла огромные изумрудно - зелёные глаза и прошептала:
– Спасибо, Вы меня спасли.
Больше он её никогда не видел – так случилось. А вот теперь…
Пётр усмехнулся: он никогда всерьёз не влюблялся – ни в школе, ни в училище, да и романов старался не заводить. О женитьбе думал, как о чём-то далёком.
– Хватит, Петруха, страдать. Бумм СССР защищать, – негромко произнёс он, чтобы не разбудить соседа, который что-то невнятно бормотал во сне.
Завертела молодых лейтенантов служба, закружила. Иногда не то что погулять, отдохнуть нормально не получалось. Сослуживцы постарше только посмеивались:
– Чтобы служба мёдом не казалась. Держитесь, мужики, вот станете генералами…
Пётр только отмалчивался, а Андрей всегда отвечал:
– Жаль, только жить в эту пору прекрасную...мне точно не светит.
...et nos mutamur in illis»*. – ...и мы меняемся вместе с ними»./лат./