Котлеткер

Го(во)рящая рукопись. Сегменты задуманной эпопеи

Посвящается
Александре с её соломушками, которая бывает не на шутку рассержена, если голодна, и задаёт самые важные и прекрасные вопросы
и
Александру, её прадеду, когда тот ещё был маленьким, а потому и никто из настоящего не знал всех его великих тайн...



Поиски героя

– Знаете что-нибудь о Котлеткере?
– Котлеткине?
– Кот-лет-ке-ре!
– Котлеткер?! Это – имя такое, фамилия, должность или гражданство?
– Фамилия.
– А имя есть?
– Есть. Но пока неизвестно.
– Аа-а, значит, из евреев. Или из немцев.
– Может, и так.
– Нет, не знаю я никакого Котлеткера! А вы его почему возле детской площадки ищете?
– А вы почему своих собак на детской площадке выгуливаете? Вот, уже и навалили в песочнице...
– А покажите мне ваши документы! – бдительная хозяйка двух наваливших прямо в песок доберманов, недобро взглянув на интересующихся Котлеткером, полезла в сумочку за очками.

Пока Нинель Петровна доставала свои очки, уронив при этом пакеты с собачьими угощениями, планшет и пачку бумажных платков, незнакомцы пропали. Но не совсем, а из поля зрения Нинель Петровны Огуречной и её доберманов – Летти и Лотти. Нинель Петровна пожала плечами, осмотрелась по сторонам, собрала в сумку свои вещи, пристегнула собак и, недоумевая на Котлеткера, направилась в подъезд своего дома.

Вскоре на площадку выехали две коляски с малышами, одну везла многодетная – безмужняя и безработная, а оттого и глубоко беззаботная – Оксана Плющихина. Через плечо Оксаны болталась огромная спортивная сумка, на груди в кенгуру шумно жевал огромную пустышку Ромик двух с половиной лет. А пятилетний Вовка вырвал свою руку у матери, и пока Оксана ставила коляску на тормоз, схватил в обе ладошки собачьи какашки и стал кидать их в шестилетнюю Марфу, старшую дочку Натальи Повалько. Марфа поначалу увернулась, спрятавшись за объёмную фигуру матери, наклонившуюся за сигаретой в багажную часть коляски, но тут Вовка получше прицелился и попал. Сначала в зад Натальи, а следом и прямо в лоб Марфы. Удар был несильный, да и небольно, Повалько распрямилась, попробовала почесаться – и влипла, а девочка размазала всё по золотистой чёлке. На вонь, матюги Натальи и вой Марфы, наконец, встрепенулась и Оксана, сбросила сумку, отстегнула Ромика на песок – и понеслась за сатанински хохочущим Вовкой.

Пока Оксана и Вовка нарезали круги вокруг площадки, Наталья обтёрла салфетками лицо и руки Марфы.

– Не, так не пойдёт, надо возвращаться. Мы пока переоденемся, помоемся, а там уже и обед готовить… Слышь, Оксана, мы домой!
– Погоди, мы – тоже…
Оксана уже поймала Вовку и за капюшон курточки тащила его к коляскам. Ромик сидел в комбинезоне на попе и, невероятно счастливый, давил своей изжёванной в лоскуты соской упавшие в редкий снежок собачьи какашки.

– Пропала прогулка. Так, может, покурим по-быстренькому?
– А давай…

Мамаши живо достали курево, а огня им одновременно поднесли два странных молодых человека, ранее обращавшихся к Нинель Петровне Огуречной.

– Вы тут неподалёку живёте, девушки?
– Да! Я – воо-он в том, на третьем этаже, – махнула Оксана в сторону подъезда, где незадолго до того скрылась Огуречная с доберманами.
– А я – в соседнем, – коротко буркнула Наталья, жена успешного менеджера-ревнивца, не уточняя.
– Это безобразие на детской площадке… в общем, мы видели, кто привёл двух доберманов...
– Ах с-ссуки! – Оксана, наконец, заметила Ромины игры – отняла у него соску, поднесла к лицу, сморщилась и выбросила в мусорку, а самого Ромика застегнула в кенгуру.
– Я помогу вам докатить коляску, – один из молодых людей предложил помощь Оксане.
– Позвольте и вас немного проводить, – обратился второй к Наталье.

Надо ли уточнять, что они расспрашивали обеих о пресловутом Котлеткере. И обе мамаши, как и Нинель Петровна, ничего не смогли им ответить, хотя и навсегда запомнили странную фамилию не известного им господина, разыскиваемого странными молодыми людьми.

А в это же самое время на каждой улице каждого города, посёлка, деревни, острова и не только... весьма заинтересованные активисты, более или менее напоминающие тех, кто беседовал с Огуречной, Плющихиной и Повалько, искали всё того же Котлеткера на всех языках и наречиях Земли. Но не находили.



Кто сказал "котлетки"?

– Ом-мммр-рм… котлетки...
– Что... простите?

Автобусная остановка – в двух шагах от кафе. Ожидающего народа толпилось немного, но я предпочла всё же личное пространство радиусом не менее полутора метров. Интересно, кто же всё-таки сказал "котлетки"… Я не вполне уверена, что "котлетки", но не котлета и не котлеты, точно. А может, "котлетке"? Но котлетке – уж как-то совсем глупо. Хотя… Например, каждой котлетке – свой гарнир! Уже почти лозунг. Но несовременный какой-то. Из прошлого? В моём прошлом такого не бывало точно, однако есть нечто отдалённо напоминающее в самой постановке. И тут, как всё чаще и чаще, чем ближе и ближе… вспомнились папины котлетки. Именно не котлеты, а котлетки. Потому что папа мастерил их маленькими, словно оладушки, в отличие от оладий и котлет. Фантастически вкусные сразу со сковороды и ещё более умопомрачительные на другой день из холодильника, ароматные, сочные, тающие во рту. А гарнир? Макароны или гречка, картофельное пюре или овощное рагу, а то и салат из помидоров и огурцов, зелёный дефицитный горошек из банки... Папа доводил блюда до пятиминутной готовности, но в конце всегда звал маму: "Анночка, надо закончить, иди скорее!"

Что папа вкладывал в свои котлетки помимо сердца – не знаю, наверное, то же, что и все тогда: фарш из пачки, батон, лук, яйца, соль, перец, чеснок... Но времена меняются, а вкус папиных котлеток становится всё более райским.

Около входа в кафе – только я и больше никого. Но доносилось-то явно со стороны кафе. Заглянув за угол, заметила белого кота с разноцветными глазами, он буквально минуту назад сигналил мне зелёным и жёлтым из-за припаркованной возле мусорного бачка машины на противоположной стороне улицы. Кот был знакомым и неговорящим, однако, судя по всему, вездесущим. Но что толку спрашивать пусть и вездесущего, но неговорящего кота, кто сказал «котлетки». Может, это вообще я сама и сказала…

В этот самый момент из-за угла показался автобус. Я мигнула на прощанье вездесущему хвостатому знакомцу, достала проездную карточку и, рассчитав примерное место, где расположится вход, приготовилась забраться в транспорт.

Но не тут-то было! Вместо автобуса передо мной распахнуло свои волнистые перламутровые створки нечто, напоминающее гигантскую морскую раковину – и едва я, сопротивляясь неведомой силе, успела ухватиться за ближайшего ко мне пассажира, обеими руками державшего ящик с пивом – втянуло обоих вовнутрь. Правда, дядьку с пивом сразу же извергло обратно и защёлкнулось.

Я оказалась в душистом, словно из песни Гребенщикова, серебристом тумане. Меня укачивало, в неопределённой дали танцевали, поблёскивали и множились разноцветные шарики, ролики, нолики, кролики... Словно ни остановки, ни ожидающих автобуса людей, да и вообще никого: ни моих детей, ни котов – чёрно-белого живого, полосатого и сиамского, ушедших на радугу, а также белого вездесущего... никогда не бывало на свете! Словно и света белого тоже не было. А было лишь нашествие огоньков, волнообразное движение и сладкое переполнение изнутри.

– Вы знаете, почему оказались здесь?
– А где я?

Странный тип, которому я ответила вопросом на вопрос, сладко улыбнулся и зачем-то удвоился.

– Неважно, где. Важно, почему...
– Это, может, для вас важно, почему. А для меня важнее, где я сейчас нахожусь и как мне отсюда поскорее выбраться.
– Так знаете или нет?
– Догадываюсь, – на самом деле, мне просто нужно было выиграть время, хотя я и не представляла, для чего.

Но, похоже, меня куда-то увозят – и похоже, без моего на то желания.

– Вы – кто? И что вам от меня нужно?
– Неважно, кто – мы. Важно, знаете ли вы что-нибудь о Котлетке…
– ...ах вот оно что! – перебила я кого-то из двоих. – Так это вы на остановке сказали котлетки... или котлетке, неважно! А я-то на белого разноглазого кота… или даже на саму себя...

Почему-то мной мгновенно перенималась прилипчивая манера общаться от улыбчивых близнецов, а ими – от меня моя дурковатая.

– Знаете…
– Да ничего я не знаю!
– Тогда кто всё-таки сказал "Котлеткер"?
– Да вы сами только что и сказали.
– Но вы знали, что мы скажем…
– Догадывалась.
– Из-за белого кота?
– Скорее, из-за папы. Хотя и без кошачьего участия не обошлось.
– Допустим. А какое отношение…
– ...мог иметь мой давно умерший отец к тому, кого или что вы ищете?



Всё запутывается ещё сильнее

– Сигналы были отчётливые. Смотрите, – близнец ткнул определённо сверкнувшей мыслью куда-то в туман, в котором мне удалось различить укутанный перламутровыми облаками вращающийся глобус и пунктирные стрелки, исходящие из различных точек со всех континентов. – Они и раньше шли с Земли, но разбросанность была шире...
– А знаете, – решилась я. – Вот, ничего вам не скажу, пока не ответите, кто вы такие. Судя по тому, что в вашем летучем автобусе больше никого, у вас нет выбора.

Я, разумеется, не имела никакого представления о предыдущих экспедициях "За Котлеткером", однако свои информационные преимущества сознавала отчётливо и, как выяснилось чуть позже, совершенно ошибочно.

Близнецы ненадолго слились, а затем снова замаячили у меня перед носом, попеременно перебивая друг дружку.

– Мы бы с радостью назвали свои имена, но их у нас нет.
– С ещё большей радостью мы бы рассказали вам, милое созданье, к какой расе, какому роду-виду-полу мы принадлежим, но мы не принадлежим ни к какому...
– Мало того, мы не являемся людьми!
– Мы – и не человекообразные, и не животные даже, и не инопланетные существа!
– И не попаданцы-засланцы других миров!
– Параллельная реальность? – находчиво ввернула я.
– Нет.
– Антиматерия?
– Боже упаси!
– Что-то кибернетическое?
– Тогда бы у нас была бы некая иерархичность, было бы определение, ну или, на худой конец, предопределение…
– А у вас его нет?
– Ну-у… В данный момент, например, мы – это вы. И нас – то один, то двое исключительно из-за того, что вы, как и многие люди, частенько раздваиваетесь, а то и растроиваетесь, расчетвёриваетесь, распятёриваетесь… Только, пожалуйста, не нужно аналогий с Ийоном Тихим Станислава Лема, Иисусом Христом или кем-то ещё – не пройдёт.
– То есть все поиски Котлеткера инициированы мною же, с определённой периодичностью разделяющейся-умножающейся и ведущей внутренние, что ещё хоть как-то укладывается, а также и внешние, что уже никак и никуда, беседы не только с собою, но и с некими посторонними мне людьми, типа тёток на детской площадке, к которым вы… мы... приставали, и не только?!

Оба наглеца-близнеца, невзирая на свою нечеловеческую внегендерную природу, вполне сочувственно и даже заинтересованно мне улыбались и согласно кивали.

– И… и зачем же мне надобен весь этот сirculus? Нет, погодите... А в летучий автобус я себя тоже сама, что ли, заманила и затянула?
– Нет, что вы!
– А где я сейчас, по-вашему?!
– В обычном городском, маршрут 502-ой, до центра ещё две остановки, не проспите!

И оба, хихикая, озираясь и попинывая немногочисленных пассажиров, почему-то не обращающих, в отличие от меня, на близнецов никакого внимания, устремились к внезапно обрисовавшейся задней двери.

Я, оцепенев, следила, как рассеивается и тает серебристый туман, из которого выступают вполне обычные мужчины, женщины, дети… Как на моих глазах извергнутый из раковины дядька с ящиком пива готовится к выходу из автобуса на остановку раньше моей. "Не иначе с моими глазами что-то… или нет, со всей моей головой..."

– Э-эй, погодите, а как же Котлеткер? – крикнула я вслед близнецам, метнувшись сквозь остатки тумана.
– Ищем. Ищем! Ищем... – на разные голоса отозвались сразу все бутылки с пивом в ящике знакомого дядьки. – Ищем – и непременно найдём!

Я пропустила дядьку с поющим пивом вперёд, вышла за ним – или за его пивом? – и прогулялась пешком, вернее, всё же проплясала до самого своего дома.



Детский сад

Но то, что мне уже лет пять казалось домом, на третьем этаже которого живём мы с котом, встретило меня неприветливо. Дверь в подъезд не поддавалась на ключ, а звонки к соседям не срабатывали. Подружки Ирки из дома напротив не оказалось дома. В голове после танцев под бутылочные напевы было ясно и пусто, но одна мысль всё же порхала неподалёку: если переждать, то всё непременно разрешится само собой. Навстречу этой мысли с подразнившим, но слабо выпавшим к очередному Новому году снегом, уже летела другая – радужная. И следуя обеим, я протанцевала на детскую площадку – ту самую, на которой Нинель Огуречная по утрам и поздними вечерами тайком выгуливала Летти и Лотти, а две молодые мамаши в дневное время – своих детей.

Неужели пять лет… или четыре? Не-еет, мне — четыре или пять… И с налетевшим ветром зашелестел тот самый диалог, что с раннего детства до школы частенько я вела то с родителями, то с родственниками, то с другими какими взрослыми.

– Что ты будешь делать после детского сада, знаешь?
– Да. Пойду в школу, а потом — в институт.
– А после института?
– На пенсию.
– А дальше?
– Замуж, конечно!
– Сразу после пенсии?
– Да.
– А потом куда?
– На работу.
– А после?
– Если не умру, тогда... в детский сад.

Ну да, конечно же – вот она, тайна, доставшаяся лично мне от Котлеткера: детский сад! То есть, кто не умирает после работы, замужества-брака, пенсии, института, школы – выставить нужную последовательность, она тут особого значения не имеет – тому одна дорога – детский сад. Интересно, эта тайна – только наша с Котлеткером или не только?..

А ведь и точно. Всякий раз мне особо волнительно заканчивать очередной день, год, класс, курс, период. Из глубин подсознания к солнечному сплетению поднимается знакомый восторженный трепет. И умом-то понимаю неотвратимость потерь на этом пути, но – как в раннем детстве, так и сегодня – я страстно желаю перемен, всех очередных и внеочередных этапов, переходов, перелётов, превращений. И млею в предвосхищении наступления очередной ожидаемой мечты и фантазии. Обыденность – невыносима. И мои родные стихии — вода и огонь закипают в небесах преображений. Оттого мне так и дороги праздники каждого рождения, Рождества, Нового года... во всех вариантах. Как, впрочем, и любая спираль, хороводность, кружение.

Осознаю ли я, в прошлом — отчаянная трусиха, что моё нетерпение поскорей перевернуть заполненные страницы и распахнуться навстречу сиянию чистого листа сродни безумству храбрых? Воспетому и восславленному, страшно далёкому от житейской мудрости. Но уже в настоящем, безо всяких страхов прошлого, предаваясь неизбывной жажде всякого начала, шаг за шагом, рывок за рывком, взмах за взмахом, круг за кругом я всё так же стремлюсь. Не к тому, чем, как известно, обычно завершаются даже самые длинные сказки, истории, сюжеты — не к пусть и счастливому, но концу, а в высь небес, в глубину собственной души, в даль моря и суши. В безграничность пространств, в беспредельность миров... в бесконечность. В то, что когда-то я обозначила для себя как время ДО.



А я — узбечка!

Во время ДО я ДОлго не возвращалась по причине многолетнего отталкивания не внешних событий, с этим временем связанных, а одного внутреннего – в масштабах Земли, и, согласно принципам герметизма – Неба.

В этом времени ДО в Ташкенте навсегда живы, зДОровы и полны сил и раДОсти многие из тех, кого навсегда люблю: мама и папа, две бабушки Сони — родная и двоюродная, Большой дед, пока бездетная пара — дядя Вова с женой АДОй, чаДОлюбивые родители тёти Ады, приятели и друзья моих родных, их близкие — врачи, учителя, строители, музыканты, режиссёры, литераторы, хуДОжники, у которых есть и свои дети, кошки, собаки, книги, игрушки, музыкальные инструменты... И потому мне тепло и легко, я чувствую себя надёжно защищённой, безмерно любимой и очень важной.

Спустя несколько лет, уже в Таллине, мне станет мучительно неловко за всю раннюю безоблачность моего малышковства — родителей отца, его братьев и сестрёнки давно нет в живых, их отняла война, когда папе было почти столько, сколько моим братьям на момент моего рождения. Не сразу я научусь болеть не только своей болью, страдать не только своей беДОй, а пока… А пока я — во времени ДО. Крошечная всеобщая любимица с каштановыми кудряшками и распахнутыми миру глазами, напоминающими тёмные вишни — так говорит мой папа. Девочка, предпочитающая сырую луковицу и целый лимон ароматным сухарикам и печенью, а самое кислое яблоко — шоколадным конфетам в самых красивых обёртках.

Я отвергала время ДО ровно до той поры, пока не задумалась о драгоценном его значении-звучании. Не только для меня, для всех моих ушедших-пришедших, для тех, кто ещё в пути. НаДО же... всё, чем одарил нас Господь, все открытия, вершины, высоты и победы, все провалы, пустыни, печали, бездны — в общем, всё, чем богаты или бедны — часто сходится в первой ноте нашего времени, в изначальной его капле. И ею же звенит, играет, горит, цветёт и разлетается дальше и ДОльше.

Итак, все важнейшие события времени ДО происходили в Ташкенте, хотя почти вся моя жизнь ДО приезда в Германию, связана с Эстонией — Таллином и Тарту. А оказалась наша семья в столице Узбекской ССР примерно за год-два ДО того, как я родилась.

Советский Союз в начале шестидесятых прошлого века… Мама с папой ДО моего рождения — ах, как часто звучит эта первая нота! — проживали в родном городе отца, в Ленинграде. В Ленинграде познакомились и поженились мои родители, в Ленинграде появились на свет мои старшие братья. Но в свой детский сад я пошла в Таллине, примерно, в четыре года. ДО этого меня выращивали две Сони — мамина мама и мамина тётя. "Вот, ДОведу Зиночку ДО детского сада — тогда можно и снова замуж!" – обещала двоюродная бабуля, а к ней сватались многие – и не обманула. Действительно, вскоре после Ташкентского землетрясения 1966-го она в очередной раз вышла замуж, а я пошла уже в Таллине в районный детский сад, неподалёку от улицы Маяковского, где мы тогда жили. Мама работала в том детском саду врачом на четверть ставки, на половину ставки – заведовала биохимической лабораторией Военно-морского госпиталя и ещё на четверть ставки – дежурила в ближайшем родДОме как гематолог.

В группе были эстонцы, русские, украинцы, татары, белорусы, казахи, а я себя называла узбечкой, потому что родилась в Ташкенте. Дети мне верили и даже завидовали, в нашей группе только я одна была узбечкой, а взрослые посмеивались. Большинство работников детсада было знакомо с моей мамой, да и в моём Свидетельстве о рождении стояли национальности обоих родителей.

Через ДОлгие десятилетия, когда многие подробности и детали потускнели естественным путём, только благодаря Котлеткеру, я смогу заново пережить всё в цвете, в движении, в звуке – и попробую словить и удержать в слове.