Это было в один из тех предрождественских вечеров, когда пышный, позлащеный фонарями снег падал бесшумно и не таял. А одинокий фонарь во дворе нам заменял луну. Подсветка всех памятников славы Петербурга бросала отсветы на небо, где в ватных одеялах из лилово-серых туч, кутались звёзды. Но своим тонким и пронзительным лучом они всё ж проникали сквозь холод зимних сумерек до празднично одетых улиц, где даже самый скромный магазин расцветал зелёными ветвями, убранством всех цветов.
И звёздный луч за тем сошёл на землю в этот круговорот предпраздничных огней, чтобы напомнить нам, в весёлой суете чуть-чуть забывших старые советы и наставления мудрецов. Забываем мы, живущие под светом электролампочек, о нем, о свете звездном, о том, что именно теперь должны мы вспомнить и о тех кому не очень повезло здесь, на земле.
Однако всякий достоин своего Рождественского чуда…
Вот и в такой обычный вечер, по одному из бульваров Васильевского острова, в тот час, кода снег начинает жалить, а мороз твердеть, как и мощёный камень под ногами, шла нищая старушка. Чтобы размять ноги, она покинула на миг свой «пост» у паперти. Возвратилась снова и замерев, как часовой, произнесла вновь Божие слово. Её жалобный слабый голос то громче, то потише призывал всю благодать небес на головы людей входивших или выходивших из храма, спешащих по домам. Ведь в такой вечер так хочется быстрее найти уют или хотя б приют. Чем дольше стояла старушка, тонкая и смеренная, как церковная свеча у всеми забытой иконы, тем тяжелей и тяжелей становился беленький одноразовый стаканчик. Она его сжимала в стареньких вязаных перчатках и смущённо протягивала за милостыней. А в нем то и дело появлялись узорчатыми солнцами монетки десяти рублей, чуть реже пятачки, но чаще с сухим хрустом, чуть прижимая снег, в стаканчик прятались бумажечки по пятьдесят, по сто, а то и более.
Мимо проплыла густая шуба, оставив след из двух больших купюр. Вот юркнула дублёнка—пятьдесят рублей—ну, ладно! Мужик, размашисто крестясь, так что, с ним рядом стоять небезопасно, гость мелочи швырнул. А это слишком! Вдруг перед ней мелькнула тень и тонкою рукой, дрожащей от мороза, бросила монетку в… десять копеек. Та невесомо проскользнула куда-то в глуби капитала на текущий час.
Тут труженица паперти в первый раз за вечер приподняла глаза. Пред ней стояла девушка лет, наверно, восемнадцати. В обычной пёстрой курточке, мини юбке над зябкими ботинками и вязаной шапке с помпоном. Она стыдливо опустила глаза. Старушку это раззадорило:– Что ж ты? Не можешь быть не такой жадной? Себе на непристойную юбку такую небось, нашла!
—Да я б дала и больше, но ведь я учусь—все эти распечатки, дорОга дорогА, да ещё и кушать что-то надо. А юбка от того короткая, что я её сама себе пошила из старого детского платья!
—Одни оправдания! Кушать ей надо, только им всё и надо. Что за поколение? Одни эгоисты, развратницы и наркоманки! Иди уже, жадоба.
—Да? Вот как?—внезапно над нищенкой прозвучал неземной красоты голос, как будто бы на колокольне ударили морозной зимней ночью.—Но если наше поколение всё идиоты-наркоманы то почему не мне, а вам кажется то, чего на самом деле нет?
Старушка глянула в стаканчик—а там, где ещё не давно весело так шелестел набор-коллекция купюрок, теперь под жёстким ветром холодели опавшие сухие листья. А где ж монеты? Высыпала в руку—монеток-то нет: есть крышки от бутылок.
—Ну, я пойду, раз просите, уважу старших, — тут нищенка со страхом подняла глаза, но увидала только чуть сутулый силуэт в конце бульвара за фонтаном. И только голос, тот же голос прозвучал: «Но ты сама ко мне придёшь, увидимся!»
Бабка была не из трусливых (другие на папертях и не приживаются), знамо дело, перекрестилась. Проверила карманы: те денежки были целы. Как все нищие, она периодически отправляла заработок в карманчик и в пакетик. Так, что теперь докинула в пустой стакан бумажек поприличнее, что б неповадно было к ней даже подходить чёрт знает с чем, и снова начала «работать». Тем более что времени осталось не так много. Зато из церкви показался постоянный клиент…
—Да пошлёт же тебе, сынок, Боженька… воздаяние за всё!
Клиент в добротной чёрной куртке, надетой прямо на дорогой спортивный костюм, и с добродушной улыбкой на круглой, рытой физиономии, привычным кривоногим шагом подвалил со «стохой».
—За все твои разбои и разборки, за всех тобою запуганных, битых и убитых!
Короче, не всем интересно, что дальше вылетело из старушкиного рта, но это её саму сильно удивило. А хлопчик, спрятав «стольничек» в карман, лишь процедил сквозь зубы: – Ну погоди у меня, старая с…
Пока бедняга прикидывала про себя, что ж теперь он с ней при случае сделает (как –то сразу же стало понятно, что тот за кого она так долго молилась кого угодно прирежет), подошла ещё одна старая знакомая. Но лишь только та, влекомая привычной кроткою улыбкою, привычно достала пятисотенную бумажку, как…
—Да сжалится Господь наш …. над теми, кто тебе поверил и отдал за тебя голоса на выборах, хотя всем известно, что половина из них уже многие годы лежат по кладбищам, и Господь их простил за давностью лет. И да не убояться тебя все те правозащитники, которые пытаются призвать вас всех к порядку! — огласило вдруг воздух.
Депутатская рука отдёрнула пятисотку, зажатую в бархатной перчатке.
—Ну, в последний раз ты здесь «дежуришь»! Старая ведьма.
Пока народная избранница, кутаясь в три сорта мехов, шла к машине, нищенка стояла, соображая со скоростью арифмометра. Да! Всё так и есть! И как она сама не догадалася—ВЕДЬМА. Ну а раз так—то средство от напастей есть. И не далеко. Опрометью нырнула в церковь, толкнув пару молящихся (вечно они вертятся под ногами!). Свечница её признала и, отогнавши жаждущих свечей, указала на правый неф—там вместо постоянного здешнего священника служил очень известный батюшка. Вот кто ей нужен!
—Батюшки светы! Я очень прошу, помогите… всем тем, кто почти готов разувериться в Боге, глядя на то, как ведут себя его слуги: это ж мало того, что и в будни и в праздники вам несут часто последнее, а вам всё мало, и только и слышно как церковь -то та, то эта, то наша, то не наша - руку тянет за чужим добром! Сгоняя с места где музей, где учёных. Стремится заграбастать себе все иконы из музеев и галерей, а их и перевешивать -то опасно! Не много ли сокровищ на земле вы собрали? Тем более часто идут эти сокровища на вполне земные дела! Рассказать ли куда вы вчера отправились с приятелем-бандюком, а там на муллу и лютеранского пастора натолкнулись?
Тут священник, до этого мирно кадивший ладаном, поворотился как вечевой колокол. Надо было придумать достойный ответ, но у него получилось только: «Прочь отсюдова!». Впрочем, нищенка и так уже была в пути. Только, пробегая мимо свечницы, хотела было сказать, что, мол, деньги «за постой» на паперти попозже отдаст, но так, как у неё получилось «Поздно молиться взялась…», то она отказалась от этой затеи.
Выскочивши на улицу, бабка обнаружила, что на бегу растеряла из стаканчика все деньги. Ну что ж, пусть считают это своей долей, а то на всякий чих не наздравствуешься. Ну, и она тоже хороша. Нашла ведьму! Ей-то давно известно, что никаких чудес не бывает—так, одни бредни нервных дамочек. Обычная аферистка, которая умеет внушать. Но раз уж старушка-умница, это поняла—значит гипноз уже не действует. Вот сейчас как пойдёт, куда следует! Тем более что в участке есть старый знакомый. Он не единожды помогал ей: выгнать, на пример, конкурентку—милую бабушку, у которой пенсию вытаскивали. Раз по восемь за месяц. Говорят, она переехала куда-то за Тучков мост, на свежие пастбища. А идти далеко и не пришлось—в преддверии праздника местный слуга закона, сам решил сходить в храм. Прихватив с собой, дабы поучить добру, двух подчинённых. Короче—гора пришла к Магомету.
—Здорово, баонька! —выкатив над усами глазки, радостно выкрикнул мент.
—Здорова ещё. И тебе, соколик не хворать! — Не менее радостно выпалила «баонька». — А со мной тут несчастье приключилось!
—Ой! Бедная, ну рассказывай!
—Расскажу, сейчас всё тебе расскажу…
Да, несомненно нищенке было, чего порассказать полицейским. Никогда ещё встреча горы и Магомета не обрывалась так бурно. Все, кто в этот тихий, в общем-то, вечер оказался на бульваре, не позабудут никогда, как худенькая старушка в старом светлом пальтишке петляла между чёрными колоннами лиственниц под сенью золотых, пушистых крон, а за нею с паровозным пыхтением носились трое в форме. Кто-то слышал выстрелы…
Только найдя уголок за скамейкой, профессионалка жалости успокоилась хоть не много.
—Господи, где же я? Ой, кажется здесь! — и она поняла, куда прибежала: как раз на этом месте и видела она согбенный силуэт в пёстрой курточке.
Ей снова стало не по себе, надо б уйти, но куда? Вообще-то она как любой себя уважающий нищий, на работу добиралась как все, но домой уезжала на такси. Однако, проверив карманы, нашла уж совсем мало денег —верно мешочек упал по дороге. Всего рубль один, два рубля и вот последняя монетка—как радостно обнаружили пальцы, — десять копеек! Да, сейчас вот и это деньги. Что ж теперь делать? Разве, может, просить на проезд? Но вот как?!!
—А это смотря у кого,.. — Вдруг услышала она тот же тихий, замёрзший голос.
Нищенка хотела, было всё объяснить, но боялась поднять глаза, не только из страха, а от какого-то забытого чувства.
—Тебе, думаю, будут уже здесь не рады. И в других подобных местах тоже. Кстати, тебе ведь и не зачем было «подрабатывать»: твоя пенсия более чем у других. Хотя ни на каком вредном производстве ты не была. Войны и голода ты не видела, потому что родилась в 1948, в тех местах куда немцы и не доходили. Короче, перестань врать и перестанешь рубить правду-матку. Понятно?
Бывшая нищенка покивала головой. Дохнул северный ветер, принеся с собой студёный запах лимона и новогодней хвои, словно стал свидетелем этого обещания.
—Впрочем, ладно, хватит с тебя.
И старушка, разжавши ладонь, увидала на месте десяти копеек блестящий жетон на метро. Надо что-то сказать, но ведь искреннее «спасибо» так редко сходило с её уст, что она уж не сразу смогла это сделать, а когда посмотрела вверх, лишь ветер кружил хороводом снежинки и шершавые жёлтые листья.