У Маши никогда не бывало такого.
Зимне-ментоловый холод облизал все внутренности тесной серенькой комнаты — это был неминуемый понедельник; ещё с самого гадкого промозглого утра, смотревшего на Машу в упор в распахнутое настежь окно, дела пошли как-то нескладно.
Обмороженный воздух ныряет под тёплый, сонный вакуум пухового одеяла, а Машке как будто позвонки припаяли к матрасу (сама припаяла, лишь бы не подниматься с постели), в чугунном затылке, придавившем подушку, тяжелеет ещё не растаявший сон.
Как тут встанешь, когда там, за пределами белоснежного постельного мира, одно только буйство циклонов-антициклонов, выгоняющее неустоявшеюся осень из сумрачного города, собранного как будто бы для съёмок авторского кино (будь у Машки талант и везучесть поступить на факультет режиссуры, она смогла бы, наверное, по окончанию показать настоящие жизни настоящих людей в таких вот артхаусных городках; Маша знает, это сложно — выживать в удавке серости и бытовухи, зато можно придумать интересный сюжет).
(Интересней, чем тот, что крутится у неё каждый день на повторе)
(Что угодно будет интересней, чем Машкина жизнь)
***
Любимые фиалки…
В ночь с бесполезного воскресенья на неминуемый понедельник Машка по непреднамеренной глупости и неосторожности застудила любимые фиалки на подоконнике (Маша знает, это природа людская — губить всё нежное и живое в угоду засасывающего эгоцентризма; помнит — было, проходили), но это цветы всего лишь, думает Маша, жалко, конечно, но что поделать — забыли-проехали.
Маша не чёрствая, нет.
Машу просто раздувает вот от пустоты, растущей у неё в самой груди, и там нет места печали по застуженным ею цветам. Маша плакала раньше удушливыми летними ночами, чувствуя, как каменеет-мертвеет, обращаясь в бесполезную, несчастную человеческую глыбу (тошнота ползёт вдоль пищевода, гадко, противно), но теперь Машу, вроде как, отпустило.
Лето замёрзло (как фиалки) в разбойных, скользких осенних буднях; всё остыло, ушло в ровную, монотонную безразличность.
Маше в конце-то концов стало спокойно.
(Покойно)
***
Утром неминуемого понедельника Маша проспала на двадцать восемь минут (осталась без завтрака); она слоняется в квадратных метрах квартиры; в комнатной темноте, слегка подсвеченной неспящими уличными фонарями, она ударяется пальцем ноги о ножку кофейного столика.
Ушиб. Маше больно. Не так больно, конечно, как при ушибе, например, сердца (мальчик с каменной грудью, чьё имя нельзя вспоминать, осмелился как-то сказать ей, что их разрыв вполне себе переживаем; Маша дышит с переменным успехом, но вроде живёт), но причём же тут сердце, думает Маша, поглаживая пострадавший мизинец, сердце ведь — орган всего лишь, жизненно необходимая мышца, бьющаяся в арматурные рёбра, и нет никаких там ушибов, потому что Маша жива, и у неё очень даже всё хорошо.
(Слышишь, каменный мальчик?! Хорошо. Хо-ро-шо!)
***
Маша выходит из дома позже на тридцать минут. Утро мечет ей снежный наждачный бисер в лицо. Слезятся глаза. У Маши — кукольное, косметическое лицо, а напрасно — понедельник буквально смывает с Маши нарисованную красоту, хочет честности и естественности от промёрзшей, окоченевшей девчонки, а она быть честной не хочет — натягивает капюшон, закрывает глаза.
Снежный бисер бросается под ноги. Скользко. Опасно.
Маша опаздывает на первый урок. Думает о беспомощных застуженных фиалках. Надо бы отогреть их по приходу домой, размышляет, и окон на ночь больше не открывать.
А снежный бисер слепит уставшую, замёрзшую Машу.
И свист тормозов. И как будто бы из ниоткуда.
Машка думает о фиалках.
(Фиалки подарил ей каменный мальчик)
***
Утром неминуемого понедельника в восемь часов утра и одну минуту Маша опоздала на первый урок. Маша не отогрела погибшие фиалки, не простила застрявшего в памяти мальчика (он говорил, она переживёт; обманул) не поступила на режиссуру.
О Маше — школьнице, погибшей в снежных объятиях аномального ноября — напишут в газетах и покажут репортаж в новостях на местном канале. Заражённые СПИДом иголки в метро, пакеты с отравленными вырезками из Корана, девочка, что утонула в тазу, попавший в сеть акт суицида, Маша, наркотики в детских жвачках.
Машу, быть может, запомнят. По Маше, может быть, загрустят.
Каменный мальчик (может быть) заскучает по ней, но Маша уже не узнает.
(У Маши никогда не бывало такого — не бывало, чтобы по ней кто-то правда скучал)
***
Город воюет, выживает в снежных буранах. Город устал. Засыпает. Завтра — безрадостный вторник.
Без Маши.