Смерть - хранитель

 С самой первой минуты его рождения, я поняла, что не могу относиться к нему, так же как ко всем. Искра его жизни, была настолько яркой, словно он, своим сеянием, пытался известить весь мир о своем пришествии. Рожденный в рубашке, младенец должен был умереть в первые минуты своего появления на свет. За этим я и пришла!



                ******


  - Доктор, Вы же говорили, что я не могу иметь детей! Может, объясните тогда, откуда свалилась на меня эта беременность?
  - Валентина Дмитриевна, да это же чудо! Вам сорок три, с Вашим диагнозом никто и не мечтает забеременеть! Да Вам, Бога надо благодарить за такой шанс!
  - Чудо!? Это все, что Вы можете сказать? Да! Мне уже сорок три, и больной муж на шее! А шанс, о котором Вы тут болтаете, мне уже не нужен. Поздно, смирилась!
  - Да что же Вы, говорите такое?! Это же подарок, вам с мужем на старость, от Бога!
  - Знаете что, любезный Юрий Александрович?! Приберегите громкие слова для других. Где был, Ваш Бог, когда мне было двадцать, и я молилась во всех церквях о беременности? Да я же, все святые места за пять лет объехала! От меня муж дважды уходил! А Вы говорите подарок! Каждому подарку свое время, доктор.
  - Ему сверху виднее, Валентина Дмитриевна, когда нам подарки делать. Ну да ладно, мне ли Вас судить. Я надеюсь, Вы поняли, что аборт делать уже поздно, и рожать Вам все равно придется?
  - Да, это я поняла.
  - Ну, вот и здорово! А до родов, еще столько воды утечет, может и передумаете.
  - Ну, уж нет Юрий Александрович, увольте! Рожать при большевиках уже грех, а растить дитя, когда вчерашние пьяницы, и лоботрясы с винтовками в руках, горлопанят, как они новый мир построят… Нет, нет, нет! Лучше уж, пусть его советская власть воспитывает.


 
                ******


  Он родился в рубашке. Плодный пузырь не порвался при родах, словно кто-то не хотел впускать его, даже на секунду в мир живых. Пока с ним возились врачи, я ждала, когда душа покинет, его маленькое тело, чтобы забрать с собой.
  Неожиданная вспышка удивила меня! Жизненная сила забурлила, в крошечной груди, и вырвалась наружу, ярким оранжевым светом. Мне часто приходилось забирать души новорожденных, но такое случилось впервые.
  Младенец, боролся со мной, как мог, пытаясь начать свою короткую человеческую жизнь. И тогда, я посмотрела на него другими глазами. Если это маленькое, никчемное существо так сражается за свое право, быть рожденным, может, стоит дать ему шанс?
  Но, я пришла за ним, и не могу уйти с пустыми руками. Извини малыш, мне придется забрать твою маму!
  В то время, когда остановилось сердце женщины, ребенок заплакал.
  - Да уж, нелегко досталась тебе жизнь. – Юрий Александрович, рукавом халата вытер пот со лба. – Проживи ее достойно.

 
               
                ******



  В три года, как и положено, по советским законам, Максима Смирнова перевели из дома ребенка в детский дом. Мальчика приняли с большой неохотой. Заведующая учреждением, некрасивая, худая женщина, лет сорока, с большим крючковатым носом и хищным взглядом, (за эти физические особенности она получила от старших детей прозвище, коршун, и оно ее полностью характеризовало) сразу невзлюбила Максима.
  - Зачем нам этот немой? – кричала она. – Есть интернаты для дефективных, туда бы его и определили.
  - Агнесса Павловна, он не дефективный – защищала ребенка молодая воспитательница Мария. – Вот и доктор наш, Надежда Сергеевна, отклонений у него не нашла.
  - Отклонений не нашли, дефектов у него нет, чего ж он молчит тогда, как рыба?! Главное, смотрит исподлобья, как волчок, глазюки свои выпучит, а сам молчит!
  - Заговорит он, Агнесса Павловна – Маша взяла, начавшего всхлипывать мальчика за руку. – Обязательно заговорит! Вот пообвыкнется, и заболтает. Только подождать немного надо.
  Летели недели, за ними бежали месяцы, а Максим все так же молчал. Врачи удивленно пожимали плечами, не в состоянии объяснить странную немоту ребенка, заведующая продолжала злиться, и лишь Мария верила в чудо.
  Несмотря на свою молчаливость, Максим не был замкнутым, и поэтому очень скоро, у него появилось много друзей в приюте. Он запросто общался с детьми и воспитателями, а все свои мысли и эмоции, выражал жестами, и это у него неплохо получалось. Со временем, многие ребята научились не только понимать его, но и стали применять многие движения в общении между собой. Получился своеобразный, местно-детдомовский язык жестов.         
  Максим обладал поразительной мимикой, все его чувства, будь то злость, удивление или радость, сразу отражались на его лице, определенной гримасой. Забавно было наблюдать восторг ребенка, его глаза сразу округлялись, а рот непроизвольно открывался, вызывая смех окружающих. Гнев же обычно определялся сузившимися, как у китайчонка глазками и сморщенным носом. Подобное поведение, привлекало много внимания к ребенку, со стороны ребят, и воспитателей, и тогда Максим старался скрыться от всех, и побыть в одиночестве. Маша заметила это, и поначалу встревожилась, но проследив несколько раз за мальчиком, убедилась, что наедине с собой он отнюдь не кажется несчастным, или брошенным, скорее наоборот, он всегда находил, чем себя занять, а со стороны казалось, что рядом с ним находится кто-то еще.
  В свои годы, мальчик, замечательно рисовал, талант открылся, когда он пытался выразить свои чувства, по поводу увиденного пролетающего низко, почти над крышей приюта, самолета, но жестов описать в полном объеме увиденное, не хватило.
  В пять лет, Максим, уже мог изобразить на листе бумаги, не только предметы или природу, которую он видел по-особенному, обязательно в ярких, насыщенных красках, но и портреты понравившихся ему людей. Часто он рисовал и автопортреты, на которых, помимо самого Максима, нередко можно было увидеть, красивое лицо молодой женщины, изображенное исключительно простым карандашом. Лица женщины, в детдоме не узнавали, и потому решили, что это плод детской фантазии. Врач, Надежда Сергеевна, объясняла это тем, что мальчик очень нуждается в матери, и хотя ее у него никогда не было, на подсознательном уровне, он мечтает, о том чтобы она появилась, в данном случае, хотя бы на листе бумаги. В скором времени незнакомая женщина стала все чаще возникать на рисунках, и не только совместно с Максимом, но и как отдельный образ.
  - Кто эта женщина, Максим? – заглядывая через плечо рисующего ребенка, поинтересовалась Мария. Вопрос звучал не впервые, но всякий раз мальчик, просто пожимал плечами, и всем своим видом показывал, что не хочет отвечать. Но сегодня, он отреагировал иначе.
  Сделав страшную гримасу, он закряхтел, скрестив на груди руки. Глаза его сузились, медленно вытянув маленькую ручонку, он указательным пальцем показал за спину Марии.
  Девушка вздрогнула, по спине пробежал холодок, словно кто-то подул на нее сзади, и это холодное дыхание проникло под одежду, просочилось сквозь кожу, заломило кости.
  - Кто там, Максим? – с дрожью в голосе спросила она.
  Мальчик снова скрестил руки на груди, и замотал головой.
  Мария медленно оглянулась, ей показалось, что едва уловимая тень скользнула за ней. Почувствовав прикосновение к плечу, Маша громко вскрикнула. Резко развернувшись, она увидела Максима прижимающего указательный палец правой руки к губам, в то время как левая рука больно сдавила ее плечо.
  - Ц-ц-ц-ц-ц – сквозь зубы цедил ребенок.

 

                **********


 
  Я полюбила этого мальчика, с его первым вздохом. За его стремление жить, за волю неродившейся души, увидеть белый свет, и прожить свою крохотную человеческую судьбу. А какая может быть судьба, у того, кто никогда не должен был родиться? Никакой! По этому, я должна была создать все условия, чтобы он жил с моей помощью. Я сама должна писать весь его жизненный путь. Не в смысле принимать ключевые решения за него, а всего лишь направлять, защищать, не дать умереть под колесами машины, или упасть в пропасть. С человеком, которого не должно быть,  могло случиться все что угодно, никто не мог знать дату его смерти. Даже я!               
  Эта роль, для меня была совершенно новая, противоречащая всей моей сути! Я смерть! Я не нянька, не ангел хранитель! Но, что-то заставило меня это делать. Впервые я нарушила закон. Да, я попыталась скрыть свой поступок, забрав его мать, но обманула этим только себя. Сверху все видели, и наверняка за это будет наказание. Но интерес во мне был большим, нежели страх перед расплатой за содеянное.
  С самого его рождения, я часто находилась рядом с ним. Он привык видеть меня, чувствовать мою заботу. Перед сном мое дыхание успокаивало его, заставляя закрыть глаза, и отдаться в руки моего младшего брата Морфея.
  Я начала общаться с ним, как только окрепло его сознание, когда в его маленькой голове начали зарождаться его первые наивные, не несущие особого смысла мысли. Я научила его принимать и передавать мыслеобразы, и мыслезвуки. Привыкнув к этому, у него начались проблемы в общении с людьми. Он никак не мог осознать, почему его не понимают, и для чего надо произносить какие-то звуки, если можно передать свои эмоции по-другому.
  Максим, не засыпал ночью, устраивая дикие истерики, пока я не приходила к нему. Увидев меня, он улыбался, судорожно всхлипывая, и закрывал глаза.
  Со временем я поняла, что мое постоянное присутствие в его жизни, будет мешать адаптироваться в человеческом обществе, и решила, что лучше заботиться о нем не показываясь ему на глаза и прекратить общение.
 
 
                *********


   - Повтори Максим! Скажи еще раз, что ты мне сказал в коридоре!    – Мария, на эмоциях крепко сжала руку мальчика.
 -  Ма-ша – По слогам произнес ребенок.
 - Вы слышите, Агнесса Павловна! Он заговорил! В это никто не  верил кроме меня! Теперь вы не считаете меня наивной дурочкой?
 - Мда! А мальчишка то хитрец! Долго водил нас всех за нос! А ну, скажи еще что-нибудь!
 - Са-мо-лет – выдавил из себя Максим.
 
               

                ***********


  Через несколько лет Максим, перестал быть странным для остальных людей, и я поняла, что поступила, правильно перестав с ним общаться. Но опекать его, я продолжала. Его хрупкая жизнь, возникшая благодаря мне, много раз весела на волоске, но всякий раз, я была рядом, и не допускала трагедии.
  Покинув детдом, мальчик поступил в летное училище, и тем самым осуществил свою детскую мечту. Понимая, насколько опасное занятие он выбрал, я много раз, через сон пыталась остановить его, показывая, как разбивается его самолет, и он погибает, не успевая покинуть летающую машину.  Но его желание, было сильнее страха.
  Через свое врожденное упрямство, он стал лучшим пилотом в своем учебном заведении. И у меня возникло чувство, ранее мне не присущее. Чувство гордости! До этого момента, я не могла понять, почему люди радуются достижениям, своим или чужим, ведь их жизнь и все успехи, так незначительны, по сравнению с мироустройством, о существовании которого они даже не догадываются. Я считала людей пылью, которая вращается в водовороте вокруг оси времени, иногда засоряя шестерни Божественной машины, своей злостью, гордыней, придуманной значимостью. Мне был неведом план Господний, на счет этих существ, и иногда казалось, что Он создал их, по ошибке, но эту мысль я гнала от себя. Всевышний, не мог ошибиться, это надо было принять, как аксиому, иначе, если мои сомнения раскроются, я могу пострадать.
  Я привязалась к мальчишке, и это факт! Появления новых чувств пугали и одновременно радовали меня. Радовали тем, что за мое долгое существование, возникло нечто, разбавившее мое однообразие, а пугали непредсказуемостью последствий.
 
 
                ***********

  Парк горького утопал в зелени, теплый майский ветер, ласкал лица, молодой пары. Счастливые глаза девушки горели в лучах заходящего солнца. Обнимая парня за шею, она целовала его в губы, не смущаясь взглядов прохожих. И он отвечал ей, страстно нежно, словно они не виделись, целую вечность.
  Они встретились три месяца назад, в госпитале, когда его поломанного, в синяках и ссадинах привезли с места падения самолета.  Сначала все удивлялись, как можно было выжить в этой груде металла, бывшей, когда то летающей машиной, а потом долго обсуждали его чудесное исцеление. За два месяца, молодой человек встал на ноги, хотя врачи пророчили ему инвалидное кресло, и жизнь калеки со всеми вытекающими из этого последствиями.
  Молодая санитарка, Анечка, с первых дней старалась не отходить от него. И возможно благодаря ее заботе и вниманию, Максим пошел на поправку. Часто в бреду, он выкрикивал имя, Велена, и общался с ней, словно она была рядом и отвечала ему. И тогда девушке становилось страшно. Иногда ей казалось, что она слышит ответы, голос, где то у себя в голове. Приятный, баюкающий, молодой. И тогда парень успокаивался, начинал улыбаться и засыпал.
  Аня полюбила его, больного, немощного, не способного ей ответить. Ее не пугали диагнозы, все что она хотела, это быть рядом. И она была рядом, в надежде, что будет ему нужна всегда.
  Девушка не ошиблась, как только ему стало лучше, он признался, что сквозь бред и боль, он видел ее лицо, чувствовал ее прикосновения, и именно это дало ему сил бороться за жизнь.
  В этот субботний майский вечер, в парке было много людей. Повсюду был слышен смех, чувствовалась атмосфера праздника. Но Максим был невесел. Аня, прижалась к нему всем телом, и нежно глядя в глаза, спросила:
  - Что с тобой сегодня? Ты не такой, как обычно.
  - Меня комиссовали – ответил он - я больше не смогу летать.


                ************


 
  Я увидела, как его самолет несется вниз, именно так, как это происходило в его снах. Неужели я сама своими предостережениями, и образами вызвала это событие?!
 Срочно исправить! Не допустить! Сделать все возможное!
  Машина все ближе к земле, удар!
  Стою над грудой метала, с усилием сдерживаю вспыхнувший огонь. Душа Максима рвется из тела наружу, связывающая их нить истончается. Остановилось дыхание! И вот он момент, когда я должна забрать его с собой. Яркий свет ударил сверху как молния, открывая путь в вечность.
  Ну уж нет! Помогай мне мальчик, держись, цепляйся за жизнь, как ты это делал при рождении! Вся моя воля с тобой, но есть воля выше и сильнее меня!
  - Я отказываюсь забирать его! Услышьте все!
  Гром! Сильный! Трясется земля!
  Из последних сил сдерживаю его душу в теле, но свет пытается вырвать ее из моих рук. Не все подвластно смерти! Есть закон, который я не могу переступить!
  - Господи услышь! Ведь я услышала Тебя, когда ты просил за своего сына! Разреши мне решать его судьбу!
  Небо озарилось новой вспышкой, словно загорелись небеса! Раскат грома принес:
  - Да будет так!
   
 
      

                *************


  Пули свистели над головой, словно рой адских насекомых, вызванных, чьей-то злой волей, из глубин преисподней. Неглубокий окоп, заваленный телами солдат, был единственным убежищем, для небольшой группы выживших. Трупный смрад, бил в нос и въедался в одежду. Марлевая повязка на лице, уже не сдерживала едкий запах. Но Максим, в этом запахе чувствовал что-то знакомое, нечто сопровождающее его из глубокого детства. Он успокаивал, расслаблял, был почти осязаем, будто дорогой и родной человек мягко обнимал его, отгоняя страх и тревогу. Очнувшись после падения в больнице, именно его он ощутил в первую очередь. А потом он увидел ее! Девушку из своих снов, а может быть бреда, который приносил обрывки действительности, связывая прочной цепью со сновидениями так, что не возможно было понять, где же теперь явь.
  - Ложись! – голос старшины вырвал сознание Максима из воспоминаний.
  Взрыв раскидал части тел далеко за окоп.
  Пелена! Белая, мутная…


                ***********


  Война! Время жатвы! Время, когда гордыня и злость вырываются наружу, и всепоглощающая, неконтролируемая ненависть сметает все на своем пути, жизни, судьбы… Не понимаю, почему эти существа, так стараются уничтожить друг друга. Бросаются под пули, на штыки, за непонятные идеи и сумасбродные планы. Их короткие, никчемные жизни обрываются, ради амбиций, придуманной ими же религии, правды… И кто придумал эту правду?! Для них она оправдание всего. Любых безрассудных поступков. Правда… У всех своя, но каждый думает, что она единственная правильная, и все остальные ошибаются. Я видела множество воин, но так и не увидела, в них правды. Только кровь, багровая земля, и я блуждающая среди трупов. Если бы они видели моими глазами! Бредущих по полю душ бывших врагов, снующих, неприкаянных… Интересно, после жизни, приходит ли к ним понимание своей никчемности, слабости, бесполезности? И что происходит с ними дальше, когда я передаю их на суд? Иногда мне кажется, что их сваливают как навоз в компостную яму, где они гниют и варятся в собственной злобе. Для меня они все одинаковые, маленькие и большие, худые и толстые, все плесень на земле. Все… Кроме одного…
   

                ***********


  Максим очнулся от сильного удара в лицо. Фриц стоял, улыбаясь, держа дуло шмайсера у его головы.
- Du bist noch am Leben Schwein?
Разбитые губы сплюнули кровь:
- Да, сука! Жив еще, вам назло!
Еще один удар прикладом, снова отключил сознание.


                **********


  - Очнись, мой мальчик! Ты должен жить!
Я изо всех сил старалась помочь Максиму очнуться. Еще минута и все будет кончено!
  -Давай же!
  Мое дыхание еще помогало не потерять его. Но это ненадолго, энергией смерти нельзя злоупотреблять, она может убить человека, даже в малых количествах. Пока он находился в могиле, я дышала вместо него. Легкие скоро не выдержат! Лопнут, как пузырь!
  - Я знаю, ты сможешь!
  Шевельнулись пальцы!
  - Копай, мальчик! Ну же!
  Земля заполнила рот, нельзя сделать вдох. Но руки начали двигаться, копать…
  - Поднажми человек! Ты сильный! Ты хочешь жить! Я знаю это!
  Движения резче, подключились ноги.
  - Земля еще рыхлая! У тебя получится!
  Солнечный свет! Ветер! Небо!
  - Ты справился! Я верила в тебя!


                ***********


  - Значит, повезло, говоришь? – офицер контрразведки затянулся папиросой и смачно плюнул на пол – Как же ты вылез из могилы?!
  - Я не помню, товарищ майор. – Максим, пошевелил крепко связанные бечевкой  руки, разгоняя кровь.
  - Я тебе скажу, как ты выжил! Ты мразь, и предатель! Переметнулся к фрицам, спасая свою жалкую жизнь! И думаешь, мы поверим в твои бредни?!
  - Я не предатель!
  Хлесткая пощечина отдалась болью в голове.
  - Ты падаль! Весь твой взвод погиб! Вспомни их лица! Вспомни их всех! Всех кого ты предал!
  - Я готов был умереть, вместо любого их них. Я виноват лишь в том, что пуля не нашла меня.
  Удары посыпались градом. Максим упал со стула, но тяжелые сапоги продолжали месить его тело. Он не мог понять, как долго продолжалось избиение. Счет времени потерялся. Рассудок перестал адекватно воспринимать действительность. Боль притупилась. Максим, несколько раз терял сознание, но ведро холодной воды, приводило его в чувства. А потом пришло безразличие. Он больше не кричал, не просил остановиться, и больше его не бить. Слышался лишь глухой звук ударов, и частое дыхание майора.
  В яме было темно, сыро и холодно. Шел дождь. Вода лилась, на голову, стекала по земляным стенам, смешивалась с глиной, и превращалась в месиво, в котором сидели пять человек, и один лежал лицом вверх.  Веки лежачего дернулись, он приоткрыл глаза.
  - Очнулся? – Спросил один из пятерых, худой мужчина, в лохмотьях, грязный настолько, что не возможно было определить его возраст.
  - Пить! – просипел тот.
  - Надо же, сидим по колено в воде, а он пить просит. – С издевкой, произнес еще один пленник.
  Худой зачерпнул ладонью воду из лужи, и поднес к губам лежачего.
  Сделав пару глотков, парень чуть приподнялся на локтях:
  - Где я?
  - На дороге – донеслось от противоположной стены.
  - На какой?
  - В ад!
  - Не слушай его – сказал худой – мы еще живы, а там как Бог даст.
  - Ага, уже дал! – раздался, чей-то голос – зовут то тебя как?
  -  Я не знаю.


                **********


  - Ну что, твари?! – Офицер в звании капитана, шагал вдоль неровного строя людей, одетых, в чем попало. – Вам выпал еще один шанс, доказать преданность родине! Исправиться так, сказать! Даже не представляю черви, как вы можете исправиться! Была бы моя воля, я бы вас всех к стенке, как бешеных собак! – Сжав добела кулаки, он с ненавистью обвел взглядом строй. – Теперь вы штрафники! Это значит, говорю для тех, кто еще не догадался, что любая ваша провинность будет последней! Только кровью вы можете смыть свой позор! Найдите в себе смелость, если такая вообще у вас есть, и умрите достойно, чтобы прохожие с презрением не мочились на ваши могилы! Вопросы?!
  - Что будет с нами, если мы выживем? – раздался голос.
  - Кто спросил?! Выйти из строя!
  - Я - тихим голосом сказал, светловолосый молодой парень, и нехотя шагнул вперед.
  - Фамилия?!
  - Ка-р-р-пенко. – заикаясь, произнес штрафник.
  Офицер медленно подошел, и встал напротив:
  - Повтори вопрос, я не расслышал!
  - Что б-б-уд-д-е-т-т если в-в-ыживем? – страх сковал парня, губы еле шевелились, выдавливая слова.
  Огромный кулак, врезался в переносицу, ломая хрящ, кровь хлынула фонтаном, Карпенко закряхтел и повалился на землю.
  - Животное! – капитан схватил за грудки, захлебывающегося собственной кровью парня, и притянул к себе так близко, что кровь струйкой полилась на мундир. – Ты уже сдох, когда предал своих товарищей, свою страну! Ты убил в себе человека! Теперь ты вещь, без души и совести! Если ты снова выживешь, убегая с поля боя, то пожалеешь, что тебя не разорвала в клочья мина, или пуля не размозжила тебе голову! – руки разжались, и рыжий снова повалился на спину. – Не думайте о том, чтобы выжить! Думайте о том, чтобы победить, любой ценой! И когда вы поймете, что ваши жизни ничего не значат, что есть цель, которая оправдывает все, только тогда, возможно, родина простит вас!


                *********


  Штрафбат – вотчина смерти! Моя вотчина! Смертники, шагающие строем на тот свет!
  И как тебя угораздило, мой мальчик?! Плохой из меня режиссер судеб! Надо признать, все, что я умею, это забирать жизнь, а не охранять ее от самой себя!
  Ошиблась ли я, разрешив ему родиться, и начав опекать его? Не пожалеет ли он прожив, такую судьбу, что явился в это мир?
  Страх, брат мой, не терзай меня сомнениями! Мы часто не ладим с тобой. Ты спасаешь жизни, останавливая людей на самом краю, когда я уже раскинув руки, готова принять их души в свои объятия. И я, злюсь на тебя за это. Но заклинаю, помоги мне сейчас, я готова идти с тобой рядом, как старшая сестра, чтобы уберечь его. Пусть боится! Боится как никогда! Возможно, это сохранит его жизнь!



                **********

  Мерзлая земля трудно поддавалась саперской лопате, да и мороз сковывал ослабевшие мышцы. Копали все у кого еще остались силы, остальные лежали на снегу, боясь поднять голову, чтобы не попасть под пулеметную очередь. Немногих раненых удалось перенести в неглубокую, сантиметров сорок – пятьдесят, траншею. Долбить глубже, нельзя, поднималась вода, и тут же превращалась в лед.
  Обмороженных было не меньше половины, и с каждым часом их становилось все больше. Огонь разжигать, чтобы хоть как то согреться, строго воспрещалось, боялись немецкой авиации.
  Вторые сутки, после провального наступления, бойцы штрафбата находились на мерзлых болотах Погостья, под Ленинградом. Голодные и измотанные, штрафники ждали… Одни смерти, другие чуда, третьи надеялись, что заградотряды позволят отступить к основным войскам закрепившимся чуть выше, и у которых еще оставался провиант. Любой из этих вариантов, означал конец мучений.
  Алексей Непомнящий, продолжал ковырять мерзлую землю. Острие лопаты царапало ледяной грунт, ослабшие руки плохо слушались, но все еще держали короткий черенок.
  - Глубже копай! – раздался над ухом голос, командира роты, капитана Сергея Блинова, того самого капитана, который давал первый инструктаж – В таком окопе ты и свою задницу не прикроешь, сделают дуршлаг из жопы!
  - Товарищ капитан, глубже вода, померзнем все на хрен!
  - Копай говорю, сейчас фрицы пристреляются, всех положат!
  - Так, все равно передохнем, да еще и пули им сэкономим!
  - Умничаешь рядовой? Давай предложения, четкие, внятные, без тумана. А если нет таких, то заткнись и копай!
  - Надо поднимать траншею.
  - Чем поднимать?! Дерьмом нашим?! Так уже и его не осталось! Голодаем!
  - Мертвыми, товарищ командир. Весь лес телами усеян, и нашими и немцами.
  - Беспринципный ты сукин сын, Непомнящий! Они жизнь за нас отдали!
  - Именно так, они отдали, а мы еще нет.
  - Кощунство это…
  - Кощунство, живых и раненых под пулями оставлять. А мертвым все равно, отмучились они.
  Офицер состроил гримасу, словно съел что-то кислое, гадкое, дурно пахнущее:
  - Прав ты рядовой! До боли прав, до мерзости! И гадко мне от такой-то правды!
  - А правда она не всегда как мед, товарищ капитан, иногда и полынь послаще будет.
  - Ох, чувствую, наглотаемся мы ее, по самые уши, да еще и из них польется. Собирай всех, кто еще хоть как то держится, стаскивайте трупы с округи. Скажи, мой приказ был.
  Через несколько часов, траншея выросла вверх. Еще восемь бойцов погибли, неся на себе покойных товарищей. Теперь и они покоились в стене из тел, которая достигла до пояса человека среднего роста. Перемещаться по траншее теперь можно было, пригнувшись, а не как, раньше ползая, боясь поднять голову.
  Ночью мороз усилился. Поднялась метель. Бойцы жались друг к другу, чтобы хоть как-то сохранить остатки тепла. Канонада стихла, холод заставил немцев успокоиться, но тишины не было. Крики и стоны раненых смешивались с воем ветра, создавая адскую какофонию звуков.
  Медиков, к штрафникам не допускали, бойцы пытались оказать помощь самостоятельно, как могли…
  - Держи его братва! – Вован, бывший зек, а ныне рядовой, навалился всем весом, на грузного армянина Ашота Манукяна – я не справлюсь один с таким боровом!
  Два боевых товарища тут же, ухватились за мощные руки, крепко прижимая к земле:
  - Руби Серега!
  - Нет! Не надо! Пожалуйста! – надрывался армянин.
  - Руби! Не слушай! Нога черная! Сдохнешь дурень!
  Саперская лопатка поднялась, и с силой опустилась, чуть выше стопы.
  - А-а-а! Суки! – Ашот дернулся, пытаясь вырваться.
  - Идиот! Выше руби, до колена!
  Еще удар! Сталь вонзилась в кость! Кровь брызнула фонтаном!
  Сергей, дернул липкий черенок, освобождая лопатку.
  Удар!
  - А-а-а!
  Кость поддалась стали!
  Удар!
  Острие рассекло плоть, отделяя часть ноги!
  Крик прервался, грузный мужчина потерял сознание.
  Капитан пригнувшись, переступая солдат, пробирался в другой конец траншеи. Окоченевшие пальцы мертвецов, торчащие из возведенной стены, цепляли шинель, царапали лицо, словно мстили за кощунство.
  - Алексей! – хрипло позвал Блинов.
  Непомнящий, устало поднял голову и посмотрел осоловевшими глазами на командира.
  - Идем со мной!
  - Куда? – еле слышно прозвучал вопрос, заглушаемый стонами.
  - Помоги мне натянуть брезент! Не по себе мне как-то! Они пялятся на меня постоянно, своими стеклянными глазами, будто душу мне сверлят!
  - А со мной они говорят…
  - Ты бредишь, Алексей! Они мертвы, посмотри!
  - Да, мертвы! Но говорят…
  - И что же они тебе сказали?
  - Спрашивают…
  - О чем?
  - Зачем жили… Суетились…
  - А ты им что?
  - А я молчу…
  Брезента хватило, на то чтобы укрыть часть стены из трупов, и натянуть кусок вдоль траншеи. Получилась легкая крыша, которая защищала от метели. Продырявив несколько ведер, бойцы, разожгли в них огонь, ветер больше не задувал пламя, и можно было немного согреться, с воздуха их теперь тоже было невидно. 
  От тепла и усталости, Алексея сморило, словно он не уснул, а провалился в пропасть, в бездонную, мрачную, наполненную неприятными звуками и ведениями. Он летел с бешеной скоростью вниз, а мимо него проносились люди. Большую часть лиц он не узнавал, но некоторые казались ему знакомыми. Здесь были и павшие товарищи, убитые немцы со злым, предсмертным оскалом, и даже капитан Блинов, беззвучно кричавший на него. Было жутко и страшно, он зажмурился, и зашептал:
   - Сгиньте… сгиньте…
  В одно мгновенье все исчезло. Лишь ветер в ушах, и чье-то ненавязчивое присутствие. Страх, сменился покоем, в голове возник ласкающий слух голос, такой знакомый и родной:
  - Я с тобой мой мальчик! Я не оставила тебя!
 

                ***********


  Новое чувство! Что это!? Возможно то, что люди называют душевной болью. Ощущения не физические, но острые, заставляющие метаться, не находя себе места. Что со мной происходит!? Я становлюсь похожей на них! С их глупыми чувствами, которые делают меня слабее, заставляют страдать! Я в смятении! А с другой стороны, впервые, я стала кому-то нужной, необходимой! Возможно, берет свое, женское начало, энергия инь, только она способна дать жизнь или забрать ее. Но так, же она питает инстинкт материнства. Как же я могла забыть об этом?! Я дала ему жизнь, и теперь, как любая мать, опекаю его. Я стала матерью! Даже не думая об этом! Закон мироздания! Даешь жизнь – неси ответственность! Не предполагала, что он коснется меня! Но закон для всех, без исключений. Так Господь сотворил мир! Люди называют Творца – Отец. Странно… Он создал, выносил и дал жизнь всему сущему. Он Мать, не меньше чем Отец!


                ***********

  Утром прибыло подкрепление, три роты штрафников. Сплошь зеки. Голодные, немощные, испуганные, большая часть которых, не видела настоящих боев. Их боевые навыки сводились лишь к тому, чтобы убивать на улице из-за угла, за кошелек или драгоценности. Организовать такой сброд, часто бывало не по силам даже опытным командирам.
  Блинов знал об этом, и понимал, что больших надежд на их боевой дух питать не следует. Надо дать им цель, ради которой, они пойдут в бой и не побегут с поля боя под пулеметы заградотрядов. Но что это может быть за цель, он пока не догадывался.
  Под брезентовой крышей он собрал, тех бойцов, которые себя уже проявили в бою. Тех, на которых он рассчитывал.
  - И как прикажете воевать рядом с ними, товарищ капитан? -обратился к командиру, хмурый, седой солдат, по прозвищу “гиря” - к ним же спиной опасно поворачиваться, того и гляди нож под лопатку сунут.
  - А ты Гиря, не бойся, нож, пули не хуже. – Съязвил Блинов – думаете, я рад такому подкреплению?! Но это все, на что мы можем рассчитывать, и точка! Надо думать, как их в бой вести. Подход к ним искать.
  - Да как же его найти? – Возмутился Чиж – мы для них не лучше фрицев, сам слышал, как шептались, мол, красноперые нас в лагерях гноили, а теперь на смерть пригнали.
  - Подход, ко всем есть, даже к зверю дикому, Чижов. В цирке и лев, через обруч прыгает.
  - Так, то зверь, его если и бьют, то и кормят. С этими так не выйдет, жрать нечего, одна винтовка на двоих, в лучшем случае. Пойди, их убеди, чтобы они с ножами на немца шли.
  - Не нам их убеждать. - Вмешался Непомнящий.
  - А кому же? - С удивлением спросил Блинов.
  - С ними два вора в законе, убеждать их придется, они для них авторитеты, а мы так… лохи. Нас и слушать не станут.
  - Правильно Леха говорит. - Поддержал Гиря - у блатных свои правила.
  - Осталось только феню выучить. – Усмехнулся капитан – чтобы понимать друг друга.

                ***********

  - Мы за тебя воевать не станем, красножопый! Думаешь, под штыками пригнали, теперь командовать будете?! Я тебе не шнырь! Я Витя “нож”, вор в законе! Пятнадцать лет по лагерям, с малолетки, без косяков! – Кривая ухмылка перекосила лицо авторитета, он вытянул вперед синие от наколок руки – посмотри начальник, эти ветки весь Ростов знает. Они шмалять не станут, нежные очень, боюсь за них. Попортить могу. Теперь на свои грабли глянь, вот они, у тебя для работы сделаны, хоть шмаляй ими, хоть говно лопатой разгребай. А мои, под карман заточены, талант у меня такой. Правда Крест? – Витя подмигнул, рядом стоящему.
  - Правда, кентуха! За твои руки, все знают. Легенды о них складывают. А ты начальник, пойми, мы воры, у нас своя жизнь. Нас сюда как скот пригнали. Мы думали на этап, ан нет, вот вам фронт, воюйте зеки! Только мы не овцы, не быки, пастухов не слушаем, и доброй воли воевать, как ссученные не оказывали.
  - Знаем мы вашу волю! – Блинов с презрением посмотрел на воров – только тут вы ее не найдете! Здесь воля наша! И законы тут не воровские, а военного времени! А вместо карцера – пуля в лоб! А руки твои, Нож, будут заточены, так как я их заточу! И точить я их буду топором, чтобы мясо с кости лохмотьями свисало!
  - Гонишь, начальник! – ощетинился Крест – люди с нами! Вас они слушать не станут! Вот свалим по ночухе к фрицам, там хоть накормят! И плена мы не боимся, после северов!
  - Драпать решили, отродье?! Как поганые крысы в шторм?! Не выходит, значится с вами полюбовного разговора, как я и думал! Держи их ребята!
  Бойцы были готовы к такому повороту, и все как один, набросились на блатных.
  - Суки красные! – Закричал, Нож – я за воровское душу отдам!
  - На колени их! – Скомандовал капитан – мочитесь на них по очереди!
  Приказ был выполнен. Крик прекратился. Униженные воры, стояли на коленях, беззвучно скалясь, боясь привлечь внимание к своему позору остальных зеков.
  - Вот что, урки – Капитан присел на корточки, глядя в мокрые лица – расклад, значит такой. Вы организуете своих людей, и ведете их в бой, где воюете со всей своей воровской страстью, не жалея свои жалкие жизни, и не боясь попортить свои талантливые до кармана ручки,  и тогда никто не узнает, как два авторитетных вора стоя на коленях, были опущены простыми солдатами.


                ***********


  Наступление объявили в пять утра. Воры повели зеков в бой. Блинов вздохнул с облегчением, он до последней минуты не верил, что их план с блатными удастся. Но авторитеты очень боялись потерять свое лицо, и опорочить имена, поэтому готовы были идти  на смерть сами, и вести за собой всю криминальную братью, лишь бы солдаты молчали о их позоре.
  Начался ад! Первые бойцы пали, едва успев выбраться из окопа. Пулеметные очереди косили атакующих, как траву. Снег превратился в красное месиво. Горячая кровь хлестала из ран, парила на морозе, и превращалась в бордовый лед.
  Страх! Непомнящий, не ощущал раньше такого ужаса. Он дрожал всем телом, словно это был его первый бой.
  Страх! Страх! Страх!
  Он въелся в тело, в разум, замедлил время, сузил пространство!
  Пули неторопливо летели на встречу, а солдаты еще медленнее валились замертво в снег. Послышался приказ командира, голос донесся с замедлением, будто капитан пытался докричаться с того света:
  - В-пеее-реее-д!
  Алексей рванул! Раскаленный свинец, летел в сантиметрах от него, лишь громким свистом тревожа слух, словно специально огибал бегущего.
  Сзади продирались сквозь глубокий снег, бойцы которым оружие не досталось. На ходу подхватывали у павших автоматы, винтовки, и вступали в бой.
  Справа разорвалась мина, осколок пролетел, шелохнув волосы, и размозжил кому-то голову.
  - Господи! Господи! Как же страшно!
  Слева между деревьями, мелькнула тень, похожая на женский силуэт, и тут же две пули нашли себе цель, пронзив шинель штрафника в районе сердца.
  Непомнящий бежал, так быстро, как мог, в этом вязком, холодном, бело-красном месиве. Страх гнал его, не давая возможности думать, работали только инстинкты - тут пригнуться, и пуля пролетала в сантиметре над головой, здесь, шаг в сторону, и осколок рвал плоть бегущего за ним. Мелькали деревья, кусты… Мертвые товарищи, застывшие стоя в глубоком снегу, казались несломленными, даже сейчас они принимали горячий свинец, в свои уже холодные тела, отвлекая внимание немцев.
  За очередной сосной, возник силуэт.
  - Halt ein schwein! – послышался грубый голос.
  Алексей понял, что столкновения не избежать. Палец дернулся, жесткий курок поддался, и смерть вырвалась из дула, заставляя фрица замолчать. Вторая фигура выросла, словно из-под снега. Тяжелый приклад винтовки, врезался в подбородок. Ноги подкосились, и Непомнящий рухнул в сугроб.
  Темно! Как будто на дне глубокого озера, куда не попадает солнечный свет. Стало тепло, и исчез страх! Голос! Снова этот голос!
  - Вспомни! Вспомни!
  - Что?! Что я должен вспомнить?!
  - Ту, ради которой стоит бороться и жить!
  Лицо возникло из тьмы, милое, доброе, родное…
  - Аня! Анечка! Как я мог забыть тебя?!
  Сознание вернулось, вместе с ощущением своего тела. Алексей хрипел, стараясь вдохнуть ледяной воздух. Чужие холодные руки, сжимали горло, фриц давил изо всех сил. В глазах снова стало темнеть, а во рту появился соленый привкус крови. И в тот момент, когда душа его должна была покинуть тело, он почувствовал прикосновение, как разряд электрического тока, который вдруг вскипятил кровь, заставил сердце биться с бешеной скоростью, и мышцы наполнил силой. Непомнящий выбросил обе руки вперед, поднимая противника над собой, и врезался лбом в его переносицу. Немец захрипел, глаза непонимающе уставились на врага, казавшегося уже сломленным и побежденным, и внезапно воскресшим, словно птица феникс. Следующий удар пришелся в висок, фашист упал на бок, и Алексей, притянув его к себе,  впился зубами в горло. Во рту забулькало, но челюсть продолжала сжиматься, разрывая плоть и вены. В глотку ударила теплая, соленая струя, вызывая приступ тошноты, но зубы продолжали грызть, рвать… В эту секунду, пропал и страх, и боль, только ярость и злость заполнили тело, затмили рассудок, превращая человека в животное. В существо, которое ведет только инстинкт самосохранения. Убить! Убить, чтобы не быть убитым! Убить, любым способом, не смотря на мораль и все человеческие ценности. Фриц, обмяк и перестал дергаться, уставившись мертвыми, испуганными глазами в морозное, еще темное утреннее небо. Алексей отпустил мертвеца. Попытался подняться, но ноги не слушались, удалось встать на колени, и тут же ком подступил к горлу, будто желудок сам захотел выпрыгнуть наружу и избавится от содержимого. Его вырвало, красным…
  Блинов, зарылся в снег, и притворился мертвым. Три фашиста, прошагали рядом, едва не наступив ему на голову. Подождав, пока немцы отойдут подальше, капитан резко вскочил и разрядил весь рожок, трофейного шмайсера им в спины:
 - Вот вам твари! Сдохните суки! За всех ребят!
  Автомат замолчал, но Блинов продолжал давить на курок, в надежде, что он выдаст, еще порцию свинца.
  Слева затрещало, сквозь кусты продирался Непомнящий, сделав несколько шагов в сторону командира, он упал на колени, схватился руками за голову, и зарыдал.
  - Алексей, живой! – Капитан неуклюже плюхнулся в снег – Все братец, успокойся! – Блинов, по отцовски приобнял бойца - Соберись! Еще не время для слез! Вот выберемся, тогда и поплачешь! 
  - Я его загрыз! Загрыз!
  - Это страх, Алексей! Ты боишься, вот и мерещится! Никого ты не грыз! Успокойся, надо идти! В округе из живых только мы с тобой, больше не вижу никого! Всех гады положили!
  - Нет! Я его загрыз! Этого немца! Он меня душил, а я его зубами! Прям в горло! И грыз, как собака, как животное! Понимаешь?! Давился кровью, и грыз, пока не понял, что он уже минуту как мертв!
  - Да все мы тут животные, существа, неизвестной породы! И каждый способен, на такое, о чем и не догадывался! Посмотри вокруг! Вон, за сосной “Гиря” лежит, ему голову снарядом снесло, у меня на глазах, а он в конвульсиях еще успел фрица положить из своего ППШ-а, а до этого зеки трех немцев саперскими лопатками зарубили, там и тел то не осталось, фарш один. И что думаешь, могут так люди поступать?! Так что, не один ты зверь! Все мы тут нелюди, особенно когда смерть за глотку хватает, и держит своей рукой костлявой, вот в тот момент, мы вообще все человеческое теряем! – Командир, схватил товарища подмышки, и потянул вверх – Вставай, не то станешь не просто животным, а мертвым животным!
  Алексей поднялся на ватные ноги:
  - Все товарищ капитан, хана нам! Слышите голоса вокруг, окружают твари! Не выберемся мы!
  - Не дрефь, браток, животные они ведь живучие! Авось смогем! 



                **************


  Кровь! Снег! Разорванные тела, и сизые внутренности! Огонь и пепел! Вот ваша война! Вот ваша, правда!
  И кто теперь из вас прав, в этой бойне?! Те чью, мертвую плоть, растащат звери, или может, правы другие, что еще живы и готовы убивать дальше? Интересно, что они будут делать с этой правдой, если доживут до старости? Будут ли они ею гордиться? А если она к тому времени изменится, эта правда, как это часто бывает,  поменяют свое мнение и признают ошибки?
  Какие же вы жалкие! Немощные в своем уродстве! Убогие в своей гордыне!
  Сегодня вы страдали и мучились дольше, чем обычно, и я была этому виной. Вместо того, чтобы собирать ваши жалкие душонки, я занималась спасением единственного человека, который мне не безразличен. Вы кричали, бились в конвульсиях, и звали меня, чтобы я облегчила ваши страдания. Ваши ранения были несовместимы с жизнью, а боль затмевала рассудок, но вы продолжали жить. Потому что, мне было не до вас!


               
                *****************


  - Все Леха, стой! Прав ты был, не уйдем мы! – Блинов остановился, надрывно дыша. – Баста, штрафник, не могу больше!
  - Нет, командир, не останавливайся! Сейчас на морозе мышцы быстро остынут, потом и шага сделать не сможем, надо бежать, пока кровь в жилах горячая! Сам ведь говорил, смогем!
  - Переоценил я Леха, силы свои, выдохся.
  - Давай капитан! – Боец потянулся, чтобы ухватить командира, и помочь двигаться дальше.
  Блинов, перехватил руку и с силой дернул. Непомнящий, потерял равновесие, и рухнул в снег. Через мгновение, он ощутил на себе тяжелое тело  капитана. Мрачное лицо придвинулось вплотную, так что кончик носа уперся Алексею в щеку.
  - Смирись боец, умирать надо достойно! – Зашептали обветренные губы, горячим дыханием обжигая, заледеневшую кожу. -  Мы не сдались, это главное! Пусть запомнят, твари, что нас не сломить, и мы всегда выбираем смерть и честь, вместо плена!
  Непомнящий, ощутил у левого виска, холодную сталь пистолета. Блинов, чуть сдвинул голову ниже,  и снова заговорил прямо Алексею в ухо:
  - Сейчас я нажму на курок, и одной пулей, одним выстрелом, пробивая два черепа на вылет, мой табельный ТТ остановит две жизни! Ты готов умереть, как солдат, как воин? А штрафник?
  Совсем рядом послышалась немецкая речь.
  - Они уже близко! Но ты не волнуйся, штрафник, я успею!
  Оцепенение возникло в голове, в теле… и пустота… Возможно от физической усталости, или эмоциональной перегрузки, но Алексею, стало безразлично, что сейчас жизнь его оборвется, и его личность, и вся его сущность, растворятся в вселенском небытие. Возможно усталое подсознание, нашло выход в завершении жизни, чтобы избавиться от мучений, и остановило все эмоции и инстинкты.
  - Родина прощает тебя, штрафник!
  Щелк!
  - Черт тебя подери!
  Щелк!
  - Ты что, мать твою, заговоренный?!
  Щелк! Снова осечка.
  Капитан, откинул в сторону ТТ, и схватив Непомнящего за горло, стал душить из последних оставшихся у него сил.
  - Я не позволю им схватить нас! Ты умрешь, как боец, как солдат! Ты больше не трус, не предатель! Ты искупил свою вину! Умирай же…
  Голова командира дернулась, и в лицо Алексею брызнула кровь. Руки отпустили шею, Блинов обмяк, и повалился на бок.
  Сквозь туман, Алексей увидел ухмыляющиеся немецкие лица, услышал грубый смех, который эхом отозвался, где-то в глубине мозга, будто отражался от стенок черепной коробки, и вновь возвращался в самый центр, серого вещества. Очень скоро голоса стали едва различимые, пока не стихли вовсе, пропал смех, и туман унес сознание, окутав прочной пеленой разум.



                *************


  Плен! Мучение…Боль…Унижение… Ах бедный, мой мальчик! Стараясь спасти твою жизнь, я обрекаю тебя на страдания! Каждая попытка помочь тебе оборачивается трагедией! Наверное ты хотел бы себе другой судьбы… Прости, но я даю тебе только то, что в силах дать…


                ************

 
  Поезд резко затормозил, и Алексей больно ударился затылком о деревянную стену вагона. За несколько суток, ему первый раз удалось так уснуть, чтобы не слышать криков, плача, предсмертных стонов. Он провалился в сон, как в глубокую шахту. Куда не доносятся с поверхности звуки, не тревожит свет... Возможно у человеческого сознания, есть своя пещера, куда оно прячется от реальности, когда больше нет сил терпеть, видеть, слышать, переживать происходящее. Удар вырвал его обратно, из спокойного места в глубинах подсознания,  в кошмар и ужас настоящего.
  Вагон был забит людьми, не осталось и сантиметра свободного места. Лечь не могли даже тяжело больные, приходилось сидя спать, справлять нужду, и умирать тоже сидя. Вонь была ужасная. Смешался запах фекалий, немытых тел, и гниющей плоти.
  Алексей думал, что если и есть где-то ад, то он должен смердеть именно так, смертью, дерьмом, и страхом. Да, страх для него тоже имел свой определенный запах. Он научился отличать его с детства, чуть сладковатый, но отдающий чем-то кислым, рвотным, отталкивающим.
  После того, как он вспомнил Аню, к нему вернулась память, и теперь он доставал из ее глубин, разные моменты своей жизни, в том числе и свои детские переживания, и наслаждался, тем что у него появилось прошлое, что он так же как все был ребенком, а не был рожден на войне уже взрослым человеком. И эти воспоминания, отвлекали его от жуткой действительности.
  Поезд ехал уже треть сутки, но путь преодолел небольшой за это время, так как часто останавливался, и подолгу стоял. На таких остановках двери открывались, в вагон заталкивали новых людей, для острастки сопровождая ударами прикладов, и натравливая собак. И тогда, вагон, казавшийся уже забитым под завязку, словно резиновый, принимал новых пассажиров, и каким-то образом утрамбовывал их в своем чреве. Свежий воздух, на таких остановках, немного разбавлял вонь, хоть и остужая морозным сквозняком, тесное, согретое большим количеством тел помещение, но зато приносил немного свежести, от которой становилось, чуть легче дышать.
  Послышался лай собак, и двери распахнулись.
  - Жрать! Дайте пожрать! – закричали люди.
  - Мертвых заберите!
  - Спасите детей!
  - Пожрать! Три дня без жратвы!
  Лай звонкий, оглушающий! Овчарка, срываясь с повода, вонзила клыки в лицо, сидящего у прохода молодого парня, лет семнадцати. Люди, пытаясь отбить его от собаки, вызвали ярость остальных животных. И вот уже несколько массивных челюстей терзают женщину не успевшую отскочить от открытых дверей.
  С улицы под ударами, и яростным лаем, в вагон рвутся, новые пленники, отталкивая друг друга, и стараясь  быстрее забраться вглубь, еще не понимая, что внутри, не на много лучше, чем снаружи. Затолкнув еще около двух десятков человек,  немцы захлопнули дверь.
  В середине вагона, встал худой, немолодой мужчина, в разорванной телогрейке, и громко заговорил:
  - Товарищи, давайте мертвых, сложим в один угол, освободим места. Мало того что голодные, замерзшие, в дерьме по уши сидим, так еще и подавим друг друга! Обернитесь на рядом сидящих, кто спит давно, проверьте, дышат ли?!
  “Тупею, деградирую совсем” – подумал Алексей – “Почему сам не догадался, трупов четверть вагона, сложить друг на друга в углу, до самого потолка, сколько места для живых освободится. Остолоп! Осел! Соберись! Скис, как баба!” – последние слова прозвучали в голове, словно кто-то шептал со стороны, даже не шептал, а пытался вложить, как будто это были его собственные мысли.
  Непомнящий, повернулся направо – “Рядом парень, еще совсем юный, Артем, с которым перекинулись за все время парой фраз, копошится. Жив… За ним лысоватый мужчина постарше, спит, давно вроде. Вчера кашлял сильно, похоже на чахотку”.
  - Эй, мужик! Ты как?
  - Холодный он, еще поутру помер. – Артем поднял осоловевшие глаза. – И мы, все помрем, скоро.
  “Слева женщина, молодая, лет двадцати, с грудным ребенком. Кормит. Давно кстати кормит, и ребенок молчит с утра. Качается как маятник, бурчит, что-то себе под нос, укачивает, наверное”
- Гражданочка, вы в порядке?
- Баю, баю, баю, бай…
- Я говорю, вы как? 
- Спи сыночек засыпай…
“Не шевелится ребенок, точно.”
-  Эй мамаша! Очнитесь!
- Не трожь ее, парень! – Седая женщина, сидящая чуть дальше, повернулась, на голос. – Не в себе она, не видишь. Мертвого кормит. Пытались забрать, пока ты спал, так она вон, девке лицо расцарапала. Оставьте ей мальчика, он много места не занимает, на руках то.
  “ Господи, спаси и сохрани! Как жешь так!? Что ж это делается!? Стоп! Не погружаться! В эмоции, в чувства… Рассудок холодный, трезвый…”
  Из дальнего угла раздался хриплый, мужской голос:
  - Передавайте тела, здесь будем складывать, тут угол холодный, в дырах весь, морозец прихватит, не протухнут.
  Тела сложили друг на друга, всего тридцать два трупа, места стало немного больше. Человек десять в вагоне, серьезно  больны, из них четверо детей, от пяти, до двенадцати лет, судя по эмоциям, бывшего доктора, а ныне пленника, Геннадия Ивановича, Алексей понял, что большая часть, до утра вряд ли доживет.
  Через два дня, мертвых стало на восемнадцать больше. Непомнящий смотрел, на растущую гору трупов, с ужасом осознавая, что он может скоро оказаться среди них, лежать сверху, глядя безжизненными глазами в потолок вагона, или снизу, придавленным холодными телами, смерзшимися между собой. Захотелось жить! Очень! Как никогда раньше!



                ************


  Всегда удивлялась, почему люди употребляют слово животное, оскорбляя друг друга. Считают себя выше? Умнее? Человек – звучит гордо! Говорят они. В чем твоя гордость человек? В чем  превосходство? Считаете себя покорителями природы, не ведая, что ваше покорение, не что иное, как уничтожение, Божественного замысла, и красоты Его мысли. Человек – разумный! Эволюция! Эволюция – по-вашему, развитие навыков убийцы, путем прогресса? К этому вы шли с момента вашего создания Творцом? Учились убивать друг друга новыми способами, изобретая адские машины для истребления еще большего числа людей… Нет люди, до животных вам далеко, до их понимания природы, и осознания своего места на земле. Вы скажете, что у них не хватает интеллекта, чтобы развиться, и подняться над всем сущим, а я отвечу, что у них есть особое чувство связи с миром, они одно целое с ним! А вы изгои, думающие, что стоите выше всех и все контролируете! И мне смешно от этого!



                ************


  Барак был заполнен людьми, почти так же, как и вагоны, на которых их сюда привезли. Промерзшая земля вместо пола, дыры в деревянных стенах, и прохудившаяся крыша. Смоленский концентрационный лагерь номер сто двадцать шесть. Фабрика смерти, назвал его Алексей. Здесь люди теряли человеческий облик, вместе с рассудком, а закостенелые атеисты начинали молиться. Одни просили у Господа спасти их из этого ада, другие хотели легкой и быстрой смерти, чтобы избавиться от мучений, но Непомнящий, обращаясь к Богу, молил о силе, чтобы это все вынести. Он прекрасно понимал, что никто не спустится с небес, и не заберет его отсюда. Здесь могут выжить только сильнейшие, не только физически, но и духовно. Крепкий дух, не даст помутиться рассудку.
   Каждое утро, из барака выносили десятки тел, тех, кто не смог пережить ночь. И на их места сразу же загоняли других людей, такая смертельная карусель продолжалась изо дня в день.
   Алексей старался не заводить друзей, и общался со всеми очень отстраненно, пытаясь не привыкать ни к кому. Он не считал, что здесь нет достойных его дружбы, но понимал, что не может себе позволить терять людей которые станут близки. Из-за такой отчужденности, его стали называть “бирюк”, но он не обижался на это прозвище, понимая, что оно характеризует его состояние замкнутости. Люди, что видят то и говорят, думал он, и часто они бывают правы.
   Очередное утро началось, так же как и все предыдущие. В дверном проеме барака появился рыжий полицай Митяй, открыв ударом ноги, дряхлую, сколоченную из досок разной толщины дверь, он завопил противным голосом, срывающимся на писк:
   - Жратва! Сюда собаки! Быстро подняли жопы, и бегом ко мне!
   Поставив два ведра картофельной баланды перед собой, он закряхтел, собирая побольше слюны во рту, и сплюнул в жижу серого цвета, поверх которой плавало несколько гнилых, почерневших картошин:
   - Это вам для навару – ощерился наполовину беззубым ртом Митяй.
   За его спиной трое немцев, поставили еще шесть ведер баланды.
   Вечером, после работы, все повторялось, снова удар в дверь ногой, противный голос полицая, и ритуальный плевок в ведро. Кормили два, а иногда и один раз в день. Чаще всего это была, прозванная в лагере “бурда”, состоящая из гнилой, нечищеной картошки, и ржаной затхлой муки. Периодически, гнилую картошку заменяла, гнилая капуста. Хлеба давали по сто пятьдесят граммов на человека. Пекли такой хлеб, по признанию одного из полицаев, замешивая муку с опилками, в пропорции пятьдесят на пятьдесят. От такой “еды” у людей вспухали животы, и открывались кровавые поносы, из-за которых умирали даже чаще чем от простуды, и лихорадки. Ежедневно в лагере погибало до трехсот человек, их железными крюками вытаскивали из бараков, и  сваливали в траншею за забором лагеря. К ним так же добавлялись еще около сотни тел из газовой камеры, где травили в основном тех, кто по болезни не мог работать.
   В один из дней, когда морозы уже спали, а снег растаял, превращая сугробы, в серо-коричневую, тягучую кашу, пленных построили на площади возле бараков. Заставили выйти всех, а тех, кто не мог по болезни передвигаться самостоятельно, узники выносили на руках, и клали рядом в грязь, так как сил держать их, у ослабших от тяжелой работы, болезней и голода, пленников не было. Алексей стоял в холодной, липкой жиже, по щиколотки. Раскисшая глина, противно липла к ногам, стекала в худые ботинки, и хлюпала. Непомнящий держал на руках молодую девушку, пятнадцати лет, которую бил озноб, а горячка чувствовалась даже через телогрейку. Ее звали, Валя, смазливая и невысокая, словно ребенок, на вид не дашь и тринадцати. Что-то несвязно бормоча, она периодически открывала и закрывала глаза. Алексей крепко прижимал ее к себе, и тихо бубнил:
   - Суки…Твари… Ненавижу…
   Спустя, двадцать минут ожидания, перед неровным строем узников, появился немецкий майор Томас Шульц, в сопровождении еще трех фрицев, и рыжего полицая Митяя.  Заложив руки за спину, он остановился перед пленными, и улыбнулся, обнажив ровные белые зубы:
   - Секотня бутем телать – заговорил он – как это коворится по-русски?
   - Дезинфекцию – услужливо подсказал Митяй.
   - Точно! Тесинфексию! Это путем телать, тля вашей пользы. Путем упирать крязь, и испавляться от мусора. Чтопы вы не полели, сначала испавимся от заразы. Те кто полен, и не мошет рапотать, это тяжелый… ммм… как насывается?
   - Груз господин майор - снова подсказал Митяй.
   - Точно, круз! Они потвергают вас опасности сарашения, расным палезням, и отфлекают от рапоты. Я фсе знаю, что некоторый  оттают свой еда им, и потом станут слишком слапы, чтопы хорошо рапотать. У нас толшен пыть, сильный люти, чтопы слушить, великой кермании! Слапый нам не нушен, песполесен, он как ковориться…ммм…
   - Обуза – подобрал слово полицай.
   - Точно! Опуза! Испавтесь, от ваших пальных и слапых, и у вас путет хороший пайка, и паня!
   - Как это избавьтесь?! – донеслось из толпы.
   - Вы что, твари тупые?! – заорал Митяй – не знаете как избавиться? Убейте! Задушите, забейте, утопите, или вон, в ров кидайте, там сами сдохнут!
   - Та, упейте их – кивнул Шульц - вы стелаете хорошо, и сепе и им. А кто не стелает это, пойтет в парак номер тва.
   - Поняли животные! – снова завопил Митяй – к смертникам пойдете! А этих немощных, мы все равно потравим, как крыс! Хы-хы-хы… засмеялся, словно через силу, рыжий полицай.
   Ряды узников, загудели. Послышались рыдания, и стоны.
   - Да как же так?! Это ж люди, не собаки! – кричал женский голос.
   - Мы за них отработаем! 
   - Побойтесь Бога!
   - Вы звери! Будьте вы прокляты!
   - Молчать! Заткнитесь! – рыжий, выхватил пистолет из кобуры, и дважды выстрелил в воздух – Бунтарить вздумали, сучье племя?! Да я вас всех… как тараканов… - еще выстрел – Вы у меня все в ногах ползать будете, черви! – Из перекошенного от злости рта, летели слюни, словно Митяй, как змея выделял яд, и хотел отравить всех вокруг – Господин майор о вас заботится, чтобы легче вам было, а вы этих полутрупов жалеете!
   - Вы толжны решить – снова заговорил немецкий офицер – кому нушен умереть. Вы все, или только польные. Они песнотешны. Сами решайте свой сутьпа, мы тали выпор. Тут путут жить сильный человек, а слапый толшен вы упить. Великий кермания телать новый мир, кте слапый нет места. Потому что, у слапый путут рожтаться плохой ребенок, тоше слапый и польной, и люти токда все скоро полеть и умирать рано.
   - Уяснили?! – опять забрызжел  слюной Митяй – не жалейте уродов! Убейте!
   Полицай подошел вплотную к женщине средних лет, у ног которой беспомощно лежал высохший словно мумия, мужчина. Его глаза заволокло пеленой, а желтые белки мутных, и явно уже ничего не видящих глаз, постоянно вращались.
   - Давай подруга! Избавь его от мучений! – с явным удовольствием приказал рыжий.
   Женщина отрешенно смотрела в хмурое небо, не реагируя на слова.
   - Ну же, дура! Возьми камень! Спаси себя!
   - Гори в аду, падаль! Тьфу!
   Плевок в лицо был настолько неожиданным для полицая, что тот опешил. Медленно подняв руку, он прикоснулся к лицу, стирая слюну, и уставился на мокрую ладонь, широко раскрывшимися от удивления глазами. Остолбенев от произошедшего, Митяй стал заикаться, не в состоянии подобрать нужного ругательства:
   - Т-т-ы… т-т-ы..
   Раздался смех, Шульц залился, громко, по-детски открыто, не сдерживая эмоций, похлопывая при этом в ладоши:
   - Гут! Ха-ха! Гут!
   - Господин майор, она… она… она, плюнула мне в лицо… Эта грязная тварь… - рыжий недоуменно посмотрел, на Томаса, разведя растерянно руками.
   - Та, та! Ха-ха! Я вител это!
   - С вашего позволения, господин Томас. Только кивните. Им нельзя прощать такое! Пожалуйста, господин, пожалуйста! Я разберусь, с этими животными. Я им такое сейчас…
   - Та, Митяй разперись. Если не стелают, что я скасал, упей их. Только оставь немноко, тля парака номер тва.
   - Спасибо господин! – рыжий учтиво поклонился, и оскалился злобной улыбкой, поворачиваясь к женщине, которая его оскорбила.   
  Молнией мелькнула рука с булыжником. Удар пришелся в скулу. Острый каменный край разорвал плоть, оголилась раздробленная кость, и кровь брызнула в лицо полицаю. Женщина рухнула в грязь, потеряв сознание. И она уже не чувствовала последующих ударов, разъяренного негодяя. Раз за разом, булыжник поднимался и с силой врезался в голову, пока не треснул череп.
   Митяй ехидно оскалился, по лицу стекала кровь, от чего этот оскал сделался еще более омерзительным. Обведя взглядом узников, он снова поднял камень, и нанес еще несколько ударов, превращая голову убитой женщины в лепешку.
   Строй пленников дрогнул, несколько человек рухнули без чувств. Алексею показалось, что страх начал клубиться над площадью, приобретая физические очертания. Люди источали его, своим дыханием, потом, и даже взглядом, словно он рос внутри тела, а когда ему не хватало места, вырывался наружу, любым способом, и нависал над всеми, заставляя еще больше бояться, дрожать, потеть…
   Алексей помнил свой самый сильный страх, там, в лесу, когда их, штрафников, бросили в провальную атаку, возможно, он помог ему выжить, но  был настолько неконтролируемый, что смог подавить личность, превратить в зайца, и заставил бежать без оглядки, не думая не о чем, кроме своего спасения. Попав в плен, Непомнящий душил страх в себе, всеми силами, чтобы не стать трусом, которого он будет призирать, всю оставшуюся жизнь, даже если этой жизни, осталось совсем чуть-чуть.
   Митяй переключил свою ярость на других, добивая третьего больного, он в каждый удар вкладывал, всю свою злость, всю ненависть, которая бурлила в его оскорбленном, сознании. Было видно, что убийства, приносят ему наслаждение, не только моральное, но и физическое. При каждом замахе, у него загорались азартом глаза, и вырывался легкий стон, будто он испытывал экстаз, от своих действий.
   Убедившись, что очередной несчастный, не подает признаков жизни, Митяй поднялся на ноги, и бросил перед строем булыжник:
   - Теперь решайте, твари, кто из вас сдохнет!  Даю полминуты, на подумать, а потом буду по очереди разбивать вам черепа, и с удовольствием смотреть, как ваши мозги смешиваются с грязью.
   Рыжий достал из кармана папиросу, испачкав кровью, тонкий пергамент, и с наслаждением  закурил.
   Алексей увидел на лицах людей, сомнение, которое по истечению тридцати секунд, что дал полицай на обдумывание, превращалось в уверенность. Под страхом смерти, правда менялась, искажалось сознание, а то что совсем недавно было недопустимым, становилось вполне возможным. И с каждой пройденной секундой, это возможное, трансформировалось в единственно правильное, неизбежное. Так личность защищала себя от смерти, изменяя мораль, а внутренний голос, сначала шепотом,   потом все громче, доходя до крика, повторял: “убей… убей… убей…
   Митяй, сделал последнюю затяжку, и отбросил окурок:
   - Ну что, кто готов жить дальше?
   Вперед на трясущихся ногах, едва не падая, вышла хрупкая, молодая девушка:
   - Я хочу жить… - тихо, будто боясь разбудить кого-то, прошептали синие губы.
   - Что-что ты хочешь?!
   - Жить! – голос стал чуть громче, но при этом задрожал.
   - Ну тогда, докажи, что достойна жить – Митяй ногой толкнул окровавленный камень – ты же слышала, слабым тут не место. Выбирай любого.
   - Не надо Татьяна! Не бери грех на душу! – Раздался мужской голос.
   - О! Смотрите-ка! Жалец, какой нашелся! Покажись-ка нам жалец! Где ты?
   Ряды молчали.
   - Ну же! – рыжий шел вдоль строя, вглядываясь в лица – давай, расскажи всем, что мы звери, что не души, не совести, что Бог накажет. Выходи же! Посмотри им в глаза! Найди там Бога! Смотри внимательно! Там страх! Им плевать, что будет с ними где-то там наверху! Они хотят жить сейчас! В этом мире!
   Полицай достал пистолет, и приставил ко лбу, первому попавшемуся под руку узнику:
   - Как зовут тебя?
   - Федор – мужчина вздрогнул, от прикосновения стали.
   - Лет тебе сколько, Федор?
   - Тридцать семь.
   - Жить хочешь?
   - Очень!
   - Видишь жалец, Федор хочет жить! И даже очень хочет! Но ему придется умереть, из-за такого труса как ты, который только может сказать и спрятаться за спинами.
   - Никуда я не прячусь – пожилой невысокий мужчина, выступил вперед, глядя колким взглядом на полицая – и смерть мне не страшна, пожил уже! А такую мразь как ты, мне бояться стыдно! За молодых только больно, не знают еще, что страшно не тогда, когда душа из тела вон, а когда она в теле гниет, да мается, покоя не зная, как у тебя, Митяй. Вот чего я боюсь!
   - Ух, ты! Речь-то, какая! – рыжий, показушно захлопал в ладоши – Старый ты пердун, вот и не боишься смерти. Мозги высохли. Сам значит, пожил, а молодым подохнуть советуешь?! А им еще пожить хочется. Правда девчуля?
   Татьяна, стояла, сгорбившись, опустив взгляд:
    - Правда – прошептала она.
   - Вот где, правда! Понял?! Жить охота! Давай девчуля, ты или кто-то из этих!
   Девушка нагнулась, и подняла булыжник. Руки дрожали, но крепко вцепились, в скользкий от крови камень.
   - Смелее! Выбери кого-нибудь! Это не сложно, все закончится быстро!
   Узница, испуганным взглядом, стала искать себе жертву, среди больных, лежащих в грязи.
   - Не надо, дочка! Как жить то потом сможешь, с таким то грехом? – снова заговорил пожилой мужчина.
   - Жить хочу, дядь Паша! Очень хочу! – закричала, всхлипывая Татьяна -  Вы свое прожили! А я еще жизни не видела! Они все равно не жильцы, помрут скоро! А я, почему должна с ними?! – голос перешел, на хрип, у девушки началась истерика – Я здоровая! Мне нельзя умирать!
   Татьяна, подбежала к парню, который надрывно дыша, приподнялся на локтях, пытаясь встать из грязи, показывая, что у него осталось еще достаточно сил, чтобы бороться с болезнью, но узница этого уже не видела, страх затмил глаза.
   Удар в затылок, заставил парня опять рухнуть в грязь. Он застонал, поднимая голову. Последовал еще удар! Камень срубил кожу на темечке, и скальп повис, обнажая череп. Стон стал громче.
   Удар!               
Булыжник острым краем, срывает левое ухо.
    Удар! Удар! Удар!
Силы в ослабшем женском теле не хватает, чтобы пробить череп. Парень кричит в голос, пытаясь отползти. Женское колено опустилось, на шею несчастному, вдавливая лицо в серую жижу.   
   Удар!
   Парень захрипел, давясь жидкой грязью, но руки пытаются еще приподнять тело.
   Вдох!
   Легкие заполнились жидкостью.
   Дыхание, стало  медленно останавливаться…
   Судорога…
   Сухожилия на руках сокращаются, заставляя пальцы выгнуться в обратную сторону…
   Хрип прервался, лишь редкое бульканье…
   Умер…
   - Право, фройляйн Татьяна! Право! – Заговорил Шульц, который все это время, молча, наблюдал со стороны. – Ты есть молотец! Ити в парак, там тепе татут ета, а потом мошно в паню, мыть весь этот крясь.
   Девушка, отбросила от себя камень, тыльной стороной ладони стерла с лица сгустки крови, медленно встала на ноги, и глядя сквозь строй людей, покачиваясь из стороны в сторону побрела, в барак.
   - У вас остаться, немноко врямя, чтопы стелать выпор – Томас, говорил медленно, протягивая каждое слово – кто не стелает, путет упит вместе с польными.
   Алексей, еще крепче прижал к себе начавшую стонать Валю. Выбор он сделал. Хотя, для него никакого выбора и не было. Он даже не допустил мысли, что в этой ситуации, могут быть другие варианты его решения. Начни он сомневаться, и страх моментально прокрался бы в голову, подчинил разум, и далее проникая в душу, убил бы в нем человека. Он знал, что так бывает, и именно сейчас видел, это в людях.
   - Время пошло! – заорал Митяй – через пять минут, сдохните или вы все или только они!
   Ужас подчинил себе волю людей. Непомнящий, зажмурился, когда узники, борясь за свое существование, отвергая все человеческое, бросились убивать больных, которых еще совсем недавно, сами пытались выходить, и делились с ними последним куском хлеба.
   Обессиленных людей, многие из которых не могли даже двигаться, топтали ногами, били камнями, душили и сворачивали шеи…
   - Господи помоги – шептал Алексей – дай смелости, прошу тебя. Помоги умереть человеком.
   Валя приподняла голову, и бледными, обескровленными губами произнесла:
   - Дядя Леша, не отдавайте меня…
   Алексей заплакал, слезы ручьями текли по щекам, и он их совсем не стеснялся. Возможно это его последние слезы, и последняя возможность побыть человеком, а значит эмоции и чувства, это нормально... Нормально, для него и других, не отказавшихся от своей человеческой сути и души…
   - Ну вот, старик! – словно сквозь туман, донесся голос полицая – Нет за тобой правды! Не заботит людей душа! Бог если есть, то где-то там, далеко, а смерть и голод, здесь. И нет для них чести в смерти, потому как, ежели сдохнут они, тут в дерьме по уши, то и честь закопают, там за забором, вместе с их вонючими трупами.
   Пожилой мужчина, сидел в грязи, и безразличным взглядом смотрел, на рыжего. В глазах была пустота, не эмоций, не страха, лишь абсолютное равнодушие. Алексей понял, что означает этот взгляд… Старик, потерял веру в людей, а вместе с ней исчезло и желание жить…
   - Убей меня, Митяй – тихим голосом прошептал дядя Паша, не сводя холодных глаз с полицая – Жить больше незачем.
   Прозвучал хлопок, голова мужчины дернулась, и он упал на спину, но взгляд мертвых глаз, остался таким же, пустым и равнодушным, будто он умер, еще до выстрела.
   Узники окружили Непомнящего, который так и не отпустил из рук Валентину.
   - Отдай ее нам, Бирюк! – потребовал Толик, бывший до войны деревенский врач.
   Алексей, прожил с ним в бараке больше двух месяцев, и до сегодняшнего дня считал его достойным уважения человеком.  Считал… Думал… Верил…
   Валю, затрясло сильнее, возможно от страха, или снова поднялась температура. Непомнящий посмотрел ей в глаза, взгляд у нее был осоловевший, но совершенно осознанный, нет и намека на прежнее состояние, в котором девочка бредила, неся всякую несуразицу. У него сжалось сердце, подумав о том, что ей сейчас предстоит перенести: “ Лучше бы ты была в бреду, Валюша”.
   - Не глупи, Бирюк! Все уже решено, ты не сможешь ей помочь!
   - Наверное, Толик… Не смогу…
   - Отпусти ее! Зачем свою жизнь под откос? Ты здоровый мужик, Алексей, живи!
   - Жить?! Как жить то Толик? Куда прятаться потом от совести?
   - Главное сейчас выжить! С совестью потом договоришься! Отступись, Бирюк! Отдай девку!
   - Не могу… - Алексей, боролся со страхом, который начал нарастать в нем. Возникшую вдруг мысль: “Отпусти – и живи!” он подавил в зародыше, не дав ей развиться. Глаза закрылись. Возник образ Анечки, милое личико, ласковые глаза. Непомнящий, улыбнулся видению.
   Боль!
   В затылке хрустнуло! Камень врезался в голову, заставляя потерять ориентацию в пространстве и времени.  Лик любимой растаял, и туман принес очертания другого лица, такого знакомого, но отчего-то забытого. Красивая, молодая женщина, с испугом смотрела на него. Ее губы шептали, но слов слышно не было. Алексею показалось, что женщина говорит, что-то очень важное, и очень ему сейчас нужное. Он схватился всей своей волей за уплывающее сознание, и сосредоточился на звуках.
   - Живи… Ты должен… - донесся до него голос.
   Алексей очнулся. Стоя на коленях, он все еще прижимал Валентину. Со всех сторон, сыпались удары, но руки словно окаменели, не желая разорвать хватку. Ему не удалось спасти ее, и не удалось облегчить ее страдания, но он оставался с ней… Он победил страх…
   Сильный толчок, опрокинул бывшего штрафника на спину. Хватка ослабла. Валю тянули в разные стороны, за волосы, руки ноги. Непомнящий, почувствовал, как девушку вырвали из рук, оставив в цепких пальцах лишь клок материи, разорванного платья.
   Толпа была зла на Алексея,  за то, что он, рискуя и подвергая их смертельной опасности, пытался спасти всего одну жизнь. А заодно они злились и на Валю, до которой не могли долго добраться. И теперь когда, она оказалась у них в руках, гнев в полном объеме выплеснулся на несчастную девочку.
   До того, как штрафник от ударов потерял сознание, он успел увидеть, как обезумевшие узники, рвут на части свою соплеменницу. 



                *************
   Барак номер два, стоял в стороне, под усиленной охраной, так как в нем содержали смертников. Это были люди, приговоренные за разные нарушения к газовой камере, а так же те, кого отбирали для медицинских опытов, и отдельная группа прозванная “саперы”, которых использовали для разминирования минных полей. Алексей, попал к саперам. После той бойни, он две недели провалялся в бараке. Шульц, впечатленный смелым поступком, не дал пленным добить штрафника, приказал перенести к смертникам, и даже допустил к нему медиков, которые оказали помощь, и разрешили отлежаться, до тех пор, пока он не сможет передвигаться самостоятельно, без посторонней помощи.
   За две недели, люди в бараке сменились несколько раз. Некоторые задерживались здесь всего на ночь, утром за ними приходили, и дальше о их судьбе никто ничего не слышал. Саперов увозили два – три раза в неделю. Из группы примерно в пятьдесят человек, обратно возвращались пять - шесть “везунчиков”, но были и дни, когда не было, ни одного выжившего.
   На пятнадцатый день, Непомнящий смог самостоятельно дойти до двери. Приложив обе руки к правому боку, он присел на проходе. Ребра все еще болели, а вот отеки спали, оставив сине-желтые пятна.  Несмотря на боль, Алексей полной грудью вдохнул свежий воздух, в боку неприятно заныло, но в голове прояснилось.
   - Ну что, оклемался?
   Бирюк, оглянулся на голос. Рядом с ним присаживался мужчина влетах, “везунчик”, выживший после прошлого “разминирования”.
   - Да, уже лучше, пытаюсь ходить без помощи.
   - Даже не знаю, как поступить, порадоваться за тебя, или пожалеть?
   - Жалеть то зачем? На поправку вроде иду.
   - Вот-вот! И я о том же. Идешь на поправку, значит, на поля скоро выведут. Вон смотри, тебя Митяй уже заприметил, сейчас побежит начальству докладывать, что Бирюк, уже выздоровел и пора бы его вместе со всеми саперами снаряжать.
   - Да, этот гад точно доложит.
   - Не взлюбил он тебя парень, после того как майор немецкий не дал тебя добить. Несколько раз, пока ты в отключке был приходил, матерился, говорил пусть лучше сейчас подохнет, так для него лучше будет. Я этого сам не застал, Иван рассказывал, царствие ему небесное, хороший мужик был. Так что крепись, эта сволочь мучить любит, говорят, даже удовольствие от этого получает.
   - Правду говорят – Алексей, зажмурившись от боли привстал, и продолжил – сам видел, как больных убивал. Морда его рыжая, светилась от счастья, будто любимым делом занимается. – Бирюк, с трудом выпрямился во весь рост. – Зовут то тебя как?
   - Василий я.
   - Ладно, Василий, пойду, прилягу, чувствую недолго мне отдыхать осталось.
   Алексей оказался прав. С рассветом, в барак ворвался Митяй, и пинками заставил подняться всех саперов. Удар тяжелым сапогом, достался и Бирюку. Тихо закряхтев, сдерживая крик, чтобы не доставлять садисту удовольствие, штрафник поднялся. Рыжий подошел вплотную, и как всегда, брызгая слюной, заговорил:
   - Теперь ты мой, сученок! Не вздумай сдохнуть быстро, у тебя уже была такая возможность!
   Непомнящий, презрительно ухмыльнулся, и наклонив голову, язвительно прошептал в самое ухо полицаю:
   - Не надейся получить от моих мучений удовольствия, падаль!
   - Посмотрим, Бирюк, не зарекайся. – Рыжий улыбаясь, словно старому приятелю, подмигнул.



                ************


   Взрыв раздался совсем рядом. Бирюка откинуло взрывной волной, но осколки в очередной раз пролетели мимо. Это уже не походило, на простое везение. Пятый раз на полях, но не одной потревоженной им мины, будто, он знал карту минных полей и обходил опасность. Да и куски разлетавшегося на десятки метров метала, упрямо его огибали. До него, еще не было такого случая, чтобы кто-нибудь остался в живых, даже после третьего выхода на поля, не говоря о пятом. Слава о его чудесном везении, расползлась по всему лагерю. Люди судачили о нем, придумывая все новые и новые истории, в которых он был и “заговоренный” северной шаманкой, и обладателем старинного амулета, отпугивающего смерть, а в некоторых сплетнях, и вовсе был черным колдуном, призывавшим на помощь духов, каждый раз выходя в поле. Сам же Алексей, объяснить свое везение не мог. Он просто шел, не глядя под ноги, и не думая о том, куда ему следует сделать свой следующий шаг, старался вообще не думать в эти моменты, держал голову пустой от мыслей, потому что, любая мысль могла принести с собой страх.
   В хорошую погоду, он шел своей смертельной тропой, и любовался голубым, безоблачным небом, а в плохую, радовался дождю, словно это было нечто удивительно-чудесное, увиденное первый раз в жизни. Он понимал, что любой его шаг, мог стать последним, и поэтому не хотел напоследок поддаваться плохим эмоциям. Возможно, отмахиваясь от реальности, Алексей, таким образом, прятался от жуткой действительности, и старался во всей окружающей его грязи, увидеть нечто. Нечто такое, что в обыденной жизни было, недооцененным, повседневным, привычным, но теперь приобретало значимость, и дарило радость и позитивные мысли. Он решил так жить, после той трагедии. Стоя  на площади в грязи на коленях, держа на руках еще живую девочку, Бирюк поклялся себе, что если Бог даст ему выжить, то он будет радоваться каждой минуте, даже если узнает, что эта минута последняя.
   Непомнящий, приподнялся на руках. Рядом с ним, и по всему полю, лежали конечности и мелкие фрагменты тел, но он снова остался жив и совершенно не вредим.
   Вечером в барак загнали новых саперов, а так же людей, ожидающих смерти в газовой камере, из них около двух десятков лежачих больных.
   Бирюк сидел, не обращая внимания на прибывших, прислонившись к деревянной стене, и погрузившись в свои мысли, никого не слышал и не видел, вокруг. Он снова убежал из этого мира,  в свой собственный. В таком состоянии он мог находиться часами. Уходя в воспоминания своего детства, ему часто казалось, что он упускает что-то существенное, нечто настолько важное, без которого вся его личность кажется не целой, словно мозаика без нескольких кусочков. Он снова и снова, перебирал все события, детские переживания, пытался заново прочувствовать атмосферу детдома, пока вдруг не наткнулся в своей памяти на рисунок, простым карандашом. Он словно из тумана выплыл в сознании. На нем была изображена красивая  женщина, стоявшая за спиной маленького мальчика, в котором он узнал себя. И вот когда ему показалось, что он что-то нащупал, какую-то важную подсказку, у него бешено забилось сердце. Возникло ощущение тревоги. Странная вибрация, где-то внутри, когда, появляется предчувствие, чего-то плохого, или даже ужасного. Интуиция… Алексей верил своему подсознанию, не раз и не два оно помогало ему выжить. Но с чего вдруг сейчас?
   Бирюк подскочил, и стал искать глазами, то что могло его так насторожить. Вдруг он услышал голос, от которого оборвалось сердце и подкосились ноги.
   - Максим!
   Господи! Голова закружилась! Он поморгал, думая, что это сон, или видение.
   - Максим!
   - Аня?! Анечка!
   Он не мог ошибиться, этот голос врезался ему в память навсегда, еще с тех пор, когда он поломанный после падения самолета, слышал его сквозь бред.
   - Я здесь, Максим!
   Бирюк увидел ее…
   Нет, Господи! За что?!
   Аня лежала на куске грязной материи, лысая и худая до неузнаваемости… Если бы не ее глаза, Бирюк не узнал бы ее…
   Алексей подскочил к ней, и упал на колени. Боясь обнять, это хрупкое худое тело, он попытался ее поцеловать, но Аня отвернулась:
   - Не надо, Максим… У меня тиф.
   - Господи, Анечка, как же так?! Как ты тут оказалась?
   Девушка слегка приподнялась, чтобы лучше видеть любимого:
   - Наш госпиталь разбили. Раненых постреляли всех, а нас, кто на ногах сам стоять мог, сюда пригнали.
   Бирюк сжал от злости кулаки:
   - Анечка, я не отдам тебя им! Я как собака, брошусь им в глотки!
   - Не надо, любимый… - худая рука нежно дотронулась, до мужского лица – Ты мне не сможешь помочь, и себя погубишь… Я рада, что Бог дал мне увидеть тебя перед смертью.
   - Ты не понимаешь, что говоришь! Я выжил, только потому, что думал о тебе! Если тебя не станет, мне незачем, слышишь, незачем будет жить!
   - Я все равно умру, Максим, газовая камера, лишь облегчит мои мучения. Посмотри в кого я превратилась… Я сразу узнала тебя, как только увидела, но больше часа думала, стоит ли тебе показываться в таком виде. Но… не смогла… не смогла побороть свой эгоизм, даже зная, что ты будешь потом мучиться…
   - Что же ты говоришь, Анечка?! Я бы мучился, если мне потом довелось бы узнать, что ты находилась рядом со мной, а я в это время был поглощен своими дурацкими мыслями, и даже не заметил тебя.
   Девушка улыбнулась. И Непомнящий, увидел, что не смотря на худобу и болезнь, улыбка осталась такой же удивительно милой и родной.
   - По этому, я и решилась… Подумала, что последнюю в жизни ночь, я хочу провести рядом с тобой.
   У них осталась ночь. Всего одна ночь, вместо длинной совместной, счастливой жизни, которую они когда-то планировали…



                ************


   - Подъем твари!
   Бирюк вздрогнул. Он не спал всю ночь, держа за руку Аню. Они просто смотрели друг на друга, и лишь изредка, девушка, шептала ему что-то  приятное. А он так и не смог выдавить из себя ни слова. Не мог найти в своей голове, те слова, которые могли бы хоть как-то передать его чувства.
   - Саперам построиться! – снова заорал Митяй.
   Алексей не среагировал на крик, но остальные выстроились в середине барака.
   - Ты что, Бирюк, оглох совсем?!
   - Погодь, Митяй! Пущай попрощаются! – Донесся сиплый голос, одного из узников.
   - С кем это он прощается? – полицай, не поленился пройти через весь барак, и встал перед Алексеем. – О! Никак полюбовницу завел? Решил ее лаской напоследок порадовать, а Бирюк? Мог бы себе здоровую найти, а не эту дохлую.
   В голове Алексея, словно что-то взорвалось, долго сдерживаемые эмоции вспыхнули, как керосин, разгоняя по крови пробудившуюся ярость. В висках запульсировало, и сердце с силой забарабанило, пытаясь разбить грудную клетку, вдребезги.
   Бирюк ударил снизу, в подбородок. Митяй подлетел в воздух, как тряпичная кукла. Пролетев несколько метров, он приземлился на спину, гулко ухнув от удара о земляной пол.
   Повисло молчание…
   Оно длилось около минуты. Полицаи, стоявшие в центре барака, оцепенели. Их было четверо, но не один из них не дернулся с места, понимая, что вокруг смертники, и терять им нечего.
   Митяй зашевелился. Приподняв голову, он увидел окруживших его узников. Панически задрожав, садист обмочился:
   - Б-бр-ат-цы, я же с-с-вой! Я ж к-как вы, р-ру-сский! - Страх перед жестокой расправой заставил, рыжего заикаться. 
   - Мразь! – раздались крики.
   - Порвем его, ребята!
   - Бей фашистов!
   Взметнулись кулаки. И четверо застывших, от ужаса полицаев оказались на полу, рядом с Митяем. Посыпались удары. Били даже женщины, которые едва могли стоять на ногах.
   Рыжий, истошно вопя, пытался ползти к двери, но его хватали за ноги и возвращали на середину барака, где на него вновь обрушался град ударов. Люди вымещали на своих надзирателей, всю злость, скопившуюся в них, от страданий и унижения, заставляя почувствовать хоть малую толику той боли, которую они перенесли сами.
   Когда в барак ворвались немцы, двое полицаев были уже забиты насмерть. Затрещал автомат. Несколько человек, замертво упали.    Еще очередь! Узники бросились в разные стороны, оставляя на полу еще живых надзирателей.
   - Лечь! Schnell!
   Прозвучали еще несколько выстрелов. У входа залаяли собаки. Люди в спешке ложились, а те кто делал это недостаточно быстро, получали прикладами, или были в упор расстреляны.
   Алексей, вовремя упал сверху на Анну, закрывая ее своим телом. Пули просвистели всего в нескольких сантиметрах над головой, пробив навылет деревянную стену.
   Митяй заметил вошедшего Шульца, и пополз к нему. Перебирая трясущимися руками, по земляному полу, он медленно продвигался, оставляя кровавый след. Кое-как добравшись, до немецкого офицера, полицай поднял голову, жалобно смотря превратившимися в две маленькие щелки  глазами.
   - Гос-с-сп-подин – заикаясь, и брызгая кровавой слюной, заговорил садист – они взб-б-унт-т-товались, твари – указательный палец вытянулся в направлении дальнего угла барака - Эт-т-о все он! Бирюк, к-кот-торого вы спасли. Он меня уд-дарил п-первый, а п-потом все н-накинулись.
   Шульц, презрительно сморщился, глядя на Митяя, словно под ногами ползал противный скользкий слизняк. Оттолкнув ногой от себя полицая, чтобы тот не забрызгал его чистый и выглаженный мундир, Томас заговорил:
   - Это есть плохо! Очень плохо! Напатение на мой лютей, есть напатение на виликий кермания! За это вы все, итти   в газовый камера! И еще, в камера пойтут по тватцать лютей, из кажтого парака. Все толжны знать, за пунт, умереть и невинный люти – Шульц повернулся к встающему на ноги Митяю – ты испонять, мой приказ неметленно!
  - С превеликим удовольствием, господин Томас! – Садист попытался улыбнуться разбитыми губами, оголив беззубый рот.
   Удовлетворенно кивнув, Шульц покинул барак, оставив автоматчиков в помощь рыжему.
   Обняв Аню, Алексей раскачивался из стороны в сторону, словно укачивал ребенка. Девушка смотрела на него печальными полными слез глазами:
   - Что же ты наделал, Максим? Теперь умрут все, они не оставят никого в живых.
   - Анюта, это барак смертников, мы приговорены. Тут люди ждут смерти, одни умрут от газа, другие на минном поле.
   - Они идут! – вдруг вскрикнула девушка.
   Бирюк повернулся, и встретился глазами с Митяем. Полицай шел нарочито медленно, пытаясь вселить страх, чтобы его обидчик, почувствовал медленное приближение своей смерти. Ехидно щерясь, рыжий показал на Анну, и высунув язык начал наигранно задыхаться, намекая, что ее скоро ждет газовая камера.
   - Ублюдок! – со злостью выпалил Непомнящий.
   Аккуратно положив девушку обратно на матерчатую подстилку, Алексей встал. Он не собирался сдаваться без боя, зная, что их участь предрешена. Сжав кулаки, Бирюк шагнул навстречу полицаю.
   Митяй в нерешительности остановился:
   - Бешеный пес, решил перед смертью на последний прыжок?
   - Да поскуда, авось до твоей глотки дотянусь!
   - Нет, псина! Теперь все, по-моему, будет! Я тебя не сразу убью, ты будешь снова чувствовать беспомощность, как там, на площади, когда ты ничего не мог сделать, чтобы спасти, ту маленькую сучку. Не везет тебе с женщинами, Бирюк, эта, тифозная, так же сдохнет на твоих глазах. Я заставлю тебя смотреть, как она медленно задыхается, и синеет, как раздувается ее язык и вываливается изо рта. А потом ты своими руками, кинешь ее в яму, и закопаешь. А если ты этого не сделаешь, я буду мучить тебя изо дня в день. Буду ломать тебе кости, и ждать когда они срастутся, чтобы сломать их снова.
   Алексей прыгнул. В один момент, он решил, что если погибнет, то Митяй не станет издеваться над Анной. Она ему не нужна. Все чего хочет этот садист, это заставить страдать его, а не изможденную девушку, которая ему ничего плохого не сделала.
   Бирюк выкинул вперед руки, пальцам оставалось совсем чуть-чуть, чтобы вцепится в горло негодяя. Только бы дотянуться, и тогда-то он не упустит свой шанс. Даже если ему придется грызть плоть, перекусывать вены и сухожилия, как это было в лесу, когда фриц едва не задушил его.
   Не хватило всего несколько сантиметров. Приклад одного из фашистов, врезался в висок. Алексей кубарем покатился по полу, но не смотря на страшную боль, сознание не потерял. Из последних оставшихся у него сил, он подбросил вверх свое тело, встал на четвереньки, и как бесстрашная росомаха, снова бросился на противника. На этот раз, он достиг цели. Ухватившись за ногу полицая, Бирюк, вонзил свои зубы в икру, стараясь вырвать кусок мяса. Брызнула кровь, в глотку и на лицо. Во рту появился привкус железа. Непомнящий, давясь, сглотнул, и сильнее сжал челюсть. Митяй орал. Скулил, как побитая шавка, безуспешно нанося удары по голове противника. Но Бирюк вцепился, как бойцовый пес, который чувствует свою кончину и вкладывает в последнюю атаку последние силы.
   Подскочили немцы и полицаи. Ухватившись за ноги, одни пытались оттащить взбесившегося узника, другие колотили прикладами по спине, голове, плечам.
   - Застрелите! Стреляйте же в него! – истошно кричал Рыжий.
   Но этого делать не пришлось, один из ударов достиг цели, и Алексей почувствовал, как разжимается челюсть, и свет меркнет в глазах.



                *********


   Ведро холодной воды, вернуло в сознание Непомнящего. Он сидел привязанный к стулу, напротив большой, тяжелой железной двери, посередине которой, было окно из закаленного стекла. 
   - Очнулся, пес? – Митяй стоял с пустым ведром и ехидно щерился – а мы уж заждались.
   Бирюк прищурился, ловя фокус. Предметы вокруг расплывались, а голова гудела. Трудно было даже думать, мысли разлетались словно шальные. Чтобы собрать их воедино, и придать им смысл, пришлось собрать всю волю, и сосредоточиться.  Присмотревшись к окну в железной двери, он заметил нечеткие силуэты за стеклом. Еще усилие над собой, и сумбур стал отступать. Появились четкие формы и линии. Нормальное восприятие возвращалось. Сначала, в сознание ворвались звуки, бывшие до этого шумом в голове. Потом звуки стали медленно соединяться между собой, пока не превратились в слова и фразы. Первое что он четко услышал, был плач. Затем громкие крики разных голосов, среди которых он вычленил один, знакомый и родной.
   - Максим! Я люблю…
   Алексей тряхнул головой. Стекло из мутного, превращалось в более прозрачное, а силуэты получили человеческое обличие.
   - Анюта! – Бирюк узнал лицо за стеклом.
   Девушка стояла за дверью. Каким-то чудом ей удавалось держаться на слабых худых ногах. Увидев, что любимый очнулся, она улыбнулась и крикнула в последний раз:
   - Выживи! Ради меня!
   - Пускай! – раздался противный голос Митяя.
   Послышался скрежет открываемого вентиля, и в камеру ворвался газ.
   - Нет! Нет! – Бирюк дернулся, и упал вместе со стулом – Твари! Чтоб вы сдохли! Будьте вы прокляты!
   За дверью, Аня прислонила ладонь к стеклу, еще раз взглянула на любимого и вдохнула полной грудью. Газ заполнил легкие, проник в кровь, после чего начались судороги, и девушка медленно сползла вниз.
   Бирюк, забился в приступе, словно умирал вместе с Аней. Стало тяжело дышать, изо рта пошла пена. Он задыхался, так же как и люди в газовой камере. Зрачки дергались, периодически закатываясь за веки. Судорога выкручивала суставы, подкидывая тело. Алексей, почувствовал, как останавливается дыхание, и сердце перестает биться. Сознание покидало умирающего человека, но что-то ему мешало полностью оторваться и взлететь. Бирюк увидел себя со стороны. Но он там был не один. Женщина из его детского рисунка, чей голос он несколько раз слышал в своих видениях, держала за серебряную нить его душу, и пыталась соединить с его телом, от которого так же тянулся обрывок этой блестящей нити. Непомнящий, увидел множество узелков на ней. “Господи, сколько же раз эта женщина спасала меня, снова и снова связывая мой дух с физической оболочкой? Как давно я должен был умереть? И кто, же она? Мой ангел хранитель? Ее лицо, такое знакомое! А голос! Ощущение, что я слышал его с самого раннего детства, словно это был материнский голос, который успокаивает, баюкает, защищает. Велена! Ее зовут Велена! Моя покровительница! Я вспомнил! Все вспомнил!”


               
                *********


   Прости меня, мой мальчик! Я не смогла спасти твою любовь! Забота о тебе, вопреки всем законам, дается мне нелегко. Цена за твою жизнь возросла. С каждым твоим спасением, будут умирать люди, и число их будет постоянно расти. Такую сделку мне пришлось заключить, с тем, кто  не привык держать свое слово. Так как, каждое его слово есть ложь! А сам он – отец лжи!
   У меня был выбор отказаться от тебя, и вернуть все на свои места. Но я не смогла этого сделать. Господь, дал мне возможность опекать тебя, но к сожалению я живу в двух мирах, словно меж двух огней. И не вмешательство одной силы, не гарантирует того же поступка от другой.  Поэтому мне приходится договариваться и лавировать между светом и тьмой, в надежде не обрушить на себя гнев одной из сторон.  И сделать это порой очень нелегко.
   С твоим появлением, мое существование изменилось. Я начала понимать, что имею право на свое мнение. Да-да именно свое! То, что раньше я принимала, как аксиому, сейчас изменило форму. Возможно, это от того, что я стала задумываться над своими действиями, а не просто выполнять их по указке.
   Я была оружием двух сил, которым они рубили друг друга. Оружием, без права на рассуждение, так же как меч секущий голову противника, острый, смертоносный, но не умеющий думать.
   Я начала задумываться о правде. Да, стала понимать, что правды не существует, только у того, кто слепо выполняет чужую волю, даже не пытаясь понять суть своих поступков. И почему я раньше об этом не думала?! Мне казалось, что есть высшая истина, противоречить которой нельзя, и возможно даже нельзя понять. Оказалось, что я даже не пыталась понять эту истину,  а лишь признавала, что еще не доросла до нее. Признавала свою недалекость, и не способность выбирать свой путь самостоятельно. Но ты изменил все!
   Сейчас ты полон злости на врагов, которые отняли у тебя, любимого человека, и  то чувство, которое ты берег больше жизни. Ты готов обрушить на них свою ярость, и имеешь на это право! Я вижу твою правду, и согласна с ней! Так пусть же твоя месть сметет их, уничтожит, превратит в кучу гниющей плоти! Я наделяю тебя силой, чтобы ты мог свершить справедливость! Иди и сделай это!



                *********


   Первое, что почувствовал Алексей, была вонь. Он сразу узнал этот запах. Запах смерти, и разлагающихся тел. Дышать было тяжело, он лежал вниз лицом, и был чем-то придавлен сверху, так что получалось сделать совсем короткий вдох. Бирюк, попробовал пошевелиться. Было трудно, но руку удалось вытащить из-под себя. Пытаясь перевернуться, он сбросил часть груза со спины, но этого было недостаточно, чтобы задышать полной грудью. Ухватившись за что-то правой рукой, он стал подтягивать вперед свое тело, помогая ногами. Сантиметр за сантиметром, он  продвигался вперед, пока не смог выбраться.
   Это был ров. Тот самый ров, куда кидали мертвые тела. Перевернувшись на спину, Алексей глубоко вздохнул, и устало прошептал:
   - Жив… Я снова жив…
   

                ***********


   Могила получилась не очень глубокая. Алексей выбился из сил, ковыряя глинистую землю обломком штыка, который он нашел здесь же. Нежно подняв Аню, он положил ее в яму.
   Около часа, Бирюк искал ее среди тел, и если понадобилось бы, готов был, и сутки копаться среди мертвецов, чтобы отыскать любимую. Он не мог бросить ее так.
   Митяй оказался прав, Алексей увидел, как умерла Аня, а теперь вот выкопал для нее могилу, как и предрекал садист. Но полицай не учел одного, Бирюк жив, и свободен. А кроме того, на его стороне, был союзник, против которого бессилен весь третий рейх.
   Непомнящий, трясущимися губами поцеловал Аню в лоб:
   - Дождись меня, любимая, мы скоро будем вместе!
   Похоронив девушку, Бирюк, воткнул крест у ног покойной, сделанный из двух перевязанных между собой жердей. Перекрестился, скрипнув зубами, и смахнув слезы, уверенно направился в лагерь.
   Ворота были открыты, в это время людей выводили на работы, за пределы лагеря. Алексей остановился, закрыл глаза и мысленно обратился к своей покровительнице: “Велена, помоги мне! Один, я не дойду даже до ворот. Дай мне шанс отомстить, а потом можешь делать со мной что захочешь. Я в твоей власти, и уповаю только на тебя”.
   Ответ пришел четкий, ясный, словно кто-то в его голове читал текст: “Глупый, ты с самого рождения был в моей власти. Иди и не бойся, я буду рядом”.
   Уверенность, возникшая после этих слов, заставила Алексея выпрямиться во весь рост, расправить плечи, и двинуться вперед такой походкой, будто весь мир принадлежал лишь ему. С каждым шагом, Бирюк чувствовал в себе нарастающую силу. Сначала она зародилась маленьким пятнышком, где-то в груди, потом разлилась по рукам и ногам, через некоторое время заполнила все внутреннее пространство, и стала выплескиваться из тела неудержимыми потоками, превратившись в дымное облако. Ближе к воротам, это уже был густой серый туман, который скрыл полностью Непомнящего, от глаз людей.
   Подходя к сторожевым башням, он заметил, как два дежуривших на них пулеметчика, задышали чаще. По мере его приближения, частое дыхание, переросло в кашель. А когда он с ними поравнялся, они выпали за деревянные ограждения,  держась за горло.
   Бирюк, понял, что это он задушил их, всего лишь мысленно направив свою ненависть. Он почувствовал, как эта поразительная сила, которой одарила Велена, бурлит в нем, разрывает его на атомы, перестраивает химические процессы в теле, и он сам становится силой, сливаясь с ней воедино.
   Туман несся по лагерю, словно гонимый ветром, то стелился по земле, то поднимался клубами вверх. Иногда казалось, что где-то в середине этого странного потока, возникают очертания человеческого лица. Узники шарахались от этого явления, а верующие из их числа крестились, и читали молитвы. На надзирателей, серое облако реагировало, по-особенному, струя дыма  вырывалась из общей массы, и словно рука дотягивалась, до лиц, ног, рук, стараясь коснуться любой части тела. После чего, фашисты, задыхаясь, падали, чернели и покрывались язвами, будто были давно поражены тяжелой болезнью.
   Гнев Алексея обрушился на лагерь. Он старался не причинять вреда пленным, пытаясь обтекать, своей эфемерной массой, этих немощных, слабых и напуганных людей. Но когда встречал, тех, кто беспощадно забил, на площади, своих собратьев по несчастью, сдержаться не мог, и вымещал на них свою ненависть.
   Помня основные цели, Бирюк прочесывал лагерь в поисках рыжего садиста, и Томаса Шульца. Его злость к ним была огромна, именно она, как казалось Непомнящему, окружала его в виде тумана, и поражала всех на своем пути, но с каждым поверженным противником, сила уменьшалась, и он это чувствовал. 
   Велена дала ему возможность наказать врагов, отнявших у него любимую, ограничив ресурс силы, для того чтобы всепоглощающая ненависть не сделал его монстром,  готовым уничтожить все живое. Смерть готова была ему помочь свершить правосудие, но была против того чтобы его душа наполнилась тьмой, и стала очередным оружием Отца обмана.
   “Накажи тех, кто заставил тебя страдать” – прозвучало в голове, бывшего штрафника.
   Алексей увидел выходящего из барака смертников Митяя. Облако задрожало. Воздух вокруг завибрировал, словно от пустынного марева, и клубы серого тумана отступили, выталкивая вперед Бирюка.
   - Ты?! – глаза полицая от испуга вылезли из орбит. – Ты мертв! Я сам видел!
   - Я вернулся, за тобой! Сам дьявол отправил меня, забрать твою душу!
   Полицай затрясся, медленно опускаясь на колени, и в это время прозвучали выстрелы. Стрелял Шульц. Бирюк заметил его боковым зрением. Пули упали на землю не долетев метра до цели, словно ударились о невидимую стену. Алексей даже не обернулся, он знал, что время у него еще есть, чтобы свершить свою месть, и не думать о своей безопасности. Велена, позаботилась об этом.
   Садист ползал на коленях и что-то невнятно бормотал. Было, похоже, на то, что он тронулся умом, но Непомнящий не верил негодяю, и жалости к нему не испытывал.
   - Ты сдохнешь в мучениях, Митяй! Будешь заживо гнить, и плоть твоя покрытая язвами, слезет с костей! Ты будешь вонять и выглядеть как мертвец, но жить! Жить до тех пор, пока твоя черная душа, не сгниет вместе с телом! – Бирюк выпалил проклятия, вкладывая в каждое слово силу, и зная, что все сказанное сбудется.
   Рыжий вопил, ползая в грязи, как червь. Кожа его стала покрываться коркой, которая трескалась, открывая раны, и боль от этого, заставляла садиста корчиться в муках, у ног Алексея.
   Непомнящий видел, как страдает Митяй, но жажда мести не утихала. Ему хотелось, чтобы полицай получил сполна за свои злодеяния. На своей шкуре прочувствовал бы, все то, что сам творил с узниками. “Жаль, что каждый из замученных им людей, не может передать свою перенесенную боль садисту” – думал Алексей. “Было бы справедливо, если бы  он умирал в мучениях, ровно столько раз, сколько было смертей  на его счету”.
   Пули продолжали биться о невидимую защиту. Шульц не унимался, перезаряжал магазин, и стрелял снова. Немец, не мог поверить в происходящее, пытался найти в голове разумное объяснение, но так его и не находил.
   Почти все надзиратели были мертвы, а те, кто смог спрятаться, забившись, как полевые мыши в нору, боялись высунуть на улицу свой нос. Томас не последовал примеру трусов, гордость истинного арийца, была выше страха.
   Бирюк обернулся. Шульц, нервно пытался вставить в пистолет, очередную обойму. Алексей шагнул навстречу фрицу, оставив полицая пресмыкаться в грязи и вопить от боли.
   - Вы фашисты, ничем не лучше, и не выше нас – заговорил Бирюк – я не понимаю, зачем вы пришли на нашу землю? Зачем истребляете целые народы? За какую правду воюете?
   - Вы есть Schwein – немец вскинул пистолет – крязный животный. Вы толжны служить нам, потому что ваш люти рожтаться рапами, жить рапами, и умереть рапами! Вы не мошете управлять свой страна! Вы таше не мошете упирать свой дом, свой улица, свой корот! Вы упить царя, арестовать ученый, и отказаться от Бога! – Томас громко возмущался, кричал, будто он принес в страну справедливость, правосудие, и веру.
   Бирюк, не дослушав, вскинул руку. Немец, выронив пистолет, вскрикнул. Кисть была сломана.
   - У нас есть то, что тебе не понять, фриц. Мы любим свою родину, вопреки всему. Как бы плоха она не казалась. В ней наша душа, наша вера, и наша великая сила! Были времена, когда русские воины, уходя в поход, насыпали в тряпицу землю, и клали поближе к сердцу. Потому что русский человек, должен чувствовать родину, она защищает его. Но есть в нашем племени и выродки – Алексей кивнул на скулящего Митяя – как вот это отродье. Старики говорят, что таких нам сам дьявол посылает, чтобы сломить наш дух. Вытравить нашу связь с землей. Но пока жива русская душа, у них, да и у вас ничего не получится. И будете вы биты, как и прежде!
   Томас ответил, скривившись от боли, держась за поломанную руку:
   - Великий кермания, есть прокресс! Мы сильный и мощный страна! У вас нет ничеко, вы не мошете нас попетить. Вы притумать ваш русский душа, чтопы воевать с голый зат, против танков.
   Алексей направил часть своей злости на немца. Шульц завизжал и дернулся. Правая нога подломилась в колене, опрокидывая фашиста на землю. 
   - Я сохраню твою жизнь, чтобы ты увидел, как твоя великая Германия падет, а русский дух поднимется и снова восторжествует. Но ты больше не будешь жить полноценной жизнью, я проклинаю тебя и приговариваю, к жизни жалкой, немощной. Ты будешь гадить под себя, не в состоянии поднять свое тело, ты не сможешь самостоятельно держать даже ложку. У тебя отнимется язык, чтобы твой поганый рот больше не смог произнести и слова. Но я сохраню тебе рассудок, чтобы ты мучился изо дня в день, рассуждая о превосходстве своей нации над другими. Это будет для тебя гораздо хуже смерти.
   Немца затрясло. Спина выгнулась дугой. Послышался треск ломающегося позвоночника, и тело обмякло. Крик тоже прервался, Томас навсегда лишился речи.
   “Ты удовлетворен, мой мальчик?” – раздался голос Велены в голове.
   “Нет! Я не могу быть удовлетворен”. – Мысленно ответил Непомнящий - “Их смерть не сгладит, потерю любимого человека. Даже если я сотру всю Германию с лица земли, это не облегчит мои страдания. Но я рад, что наказал негодяев, и моя месть свершилась. А теперь, я отдаюсь в твои руки. Забери меня! Мне нечего больше делать на этом свете!”
   “ Не проси меня об этом! Ты даже не представляешь, чего мне стоило в обход всех законов, оставить тебе жизнь. Ты слишком дорог мне!”
   “Велена, я не хочу жить! Я устал от этой грязи, крови, жестокости и предательства! Та, ради которой я выживал все это время, мертва. И мне пора к ней, я знаю, она ждет меня!”
   “За эти годы, ты стал мне сыном, и многому научил меня. Я научилась любить, и как у любой матери моя любовь эгоистична. Если я отпущу тебя, то все что мне пришлось совершить, окажется бессмысленным. Ты должен помочь мне разобраться в себе, в правде, в чувствах. Я хочу думать, размышлять, вникать, а не исполнять чужую волю беспрекословно, не имея своего мнения. Ты мне нужен мой мальчик, без тебя я не справлюсь. Найди себе цель, и живи! А любимая будет ждать тебя всегда, ведь она канула в вечность, и для нее уже не существует времени”.



                2017 год


   - Долго нам еще? –  недовольно спросил тучный генерал, глядя в окно иллюминатора, на проплывающую снизу тайгу.
   - Минут двадцать, и на месте. – Ответил проводник.
   - Ну и забрался же дед!
   - Да, Виктор Павлович, он отшельник. Говорит, что ему среди людей некомфортно.
   - Это что ж должно случиться, чтобы волки роднее человека стали?
   - Он не любит об этом говорить. Бирюк, одним словом.
   - Думаешь примет нас?
   - Не знаю, если понравитесь, примет.
   - И как нам понравиться этому Бирюку?
   Проводник в растерянности почесал затылок:
   - Да кто ж его знает? Он только посмотрит на человека, и сразу, либо на выход без разговоров, или к себе зовет.
   - Нам Серега, на выход нельзя. Надо договориться. Последний шанс. Так что, хоть на колени падать, хоть денег дать, но принять он должен.
   - Товарищ генерал, зачем ему деньги? Он в лесу живет, там магазинов нет, и коммунальных платежей тоже. Да и на колени, при мне падали не раз. Не проймешь его этим, если решит, что на выход, тут уж ничего не поделаешь.
   Виктор Павлович, с тревогой посмотрел, на молодую девушку, лежащую рядом на носилках, прислушался к ее дыханию, и снова переведя взгляд на проводника, утвердительно сказал:
   - Я не уеду, пока не примет!


                *********


   Вертолет завис над небольшой полянкой. Люди внизу спешно отвязывали носилки от крепления. Генерал бегал вокруг них, и причитал:
   - Осторожно! Ради Бога! Осторожно! Машенька, все хорошо, не бойся! Мы почти на месте!
   - Я не боюсь, папа. – Отвечала девушка – Вот только за тебя волнуюсь. Как бы снова приступа не было. Ты взял таблетки?
   - Взял родная, все взял! Не переживай за меня! Я здоров как бык!
   - Знаю я твое здоровье. Совсем на себя рукой махнул.
   - Обещаю заняться собой, дочка. Вот дед, скоро тебя подлечит, и мне сразу легче станет.
   - Пап, а пусть он и тебя посмотрит. 
   - В следующий раз, Машенька. Он по одному человеку только принимает.
   Носилки отвязали. Генерал небрежно махнул рукой, тут же два крупных парня в камуфляже, легко их подхватили, и группа из шести человек двинулась через лес.
   Расстояние до жилища отшельника, далось нелегко. Заросли и неуемная мошкара, всячески препятствовали продвижению группы, словно охраняли Бирюка от чужаков. Но люди настойчиво  продирались сквозь колючие кусты, царапая в кровь лица, отбивались от надоедливого гнуса, и упрямо шли за проводником, пока не вышли на небольшую опушку.
   - Все стой! – скомандовал Сергей.
   Виктор Павлович, не сразу заметил жилище отшельника. Он, конечно, представлял, что оно должно быть скромным, типа лесного домика, каких он навидался в лесных угодьях у егерей, когда выезжал на охоту. Но такую берлогу видел впервые.
   Это была землянка, без окон, с бревенчатой крышей, посередине которой дымила труба. 
   - Ну все, в дом мне ходу нет. Просить, можно только за родных, так что дальше вы сами, товарищ генерал. И не вздумайте предлагать деньги, озлобите. На колени тоже не падайте. Держитесь гордо, не лебезите, он этого не любит. Так, что еще?    Ах да, увидит, что не верите, сразу вгонит. – Сергей, дав инструктаж, снял со спины рюкзак. Покопавшись в нем, вытащил небольшую коробочку с рафинадом. – Вот передайте, обещал в прошлый раз.
   Виктор Павлович, взял в руки сахар, и перекрестился:
   - Господи, хоть бы не отказал.
   - Он обычно говорит – у кого душа нараспашку, тому любая дверь откроется. Подумайте о чем это он, вдруг поможет.
   - Мне любая не нужна. Эту бы открыть. Ладно, Серега пойду с Богом.
   - Идите Виктор Павлович, Господь на встречу!
   Спустившись по глиняным ступенькам, генерал, остановился перед деревянной дверью, висевшей на кожаных петлях. Робко подняв кулак, словно боясь гнева хозяина берлоги, несильно постучал. В глубине землянки послышался мужской голос:
   - Через порог не ходь! Обожди, сейчас выйду!
   Дверь распахнулась внутрь. На пороге стоял крепкий мужчина, среднего роста, вовсе не дед за девяносто, как говорили. Если бы не борода, и длинные волосы с сединой, больше пятидесяти не дашь. Глаза колкие, как булавки. От взгляда, мурашки по всему телу. В глотке сразу пересохло, будто шел не по лесу, а через пустыню. И слова застряли в горле, как кости, не выплюнуть, хоть давись ими.
   - Ну что молчишь? Чего хотел то? – прервал молчание мужчина.
   - Я за помощью, отец. – Выдавил из себя генерал.
   - Какой я тебе отец? У меня и детей то нет.
   - Вы для нас святой человек, к таким иначе и не знаю, как обращаться.
   - Нашел святого! Святите всех подряд, словно звания за заслуги даете, хорошо орденов не вешаете.
   - Вы уж простите меня, если что не так говорю. Я ж не привыкший. Я все больше по военному, салдафон, как говориться.
   - Ну, вот и говори, как привык. Стоишь, мнешься, слова глотаешь, как девица, перед сватами.
   Виктор Павлович, и правда чувствовал себя, очень неуверенно, будто стоял не в тайге около землянки, а перед министерской дверью. Такого смятения он вообще за собой не замечал, обычно было наоборот, люди начинали тушеваться, перед его железным характером и генеральским авторитетом. 
   - Я уж теперь не знаю как к Вам и обращаться.
   - Зови Бирюк. Меня все так называют, многие даже имени моего не знают. Да и привык уже.
   - Я к Вам с дочерью приехал. Больна она. Рак мозга. Врачи не обнадежили, говорят плохо все. На Вас вся надежда.
   - Веришь?
   - Верю.
   - Вижу, что ты генерал, и в правду готов за любую ниточку уцепиться.
   - Да я, душу черту готов отдать, лишь бы ее спасти.
   - А вот душу не надо. Если свою отдашь, то и девочку в ад потащишь.
   - Я слышал, Вы людей с того света вытаскивали, когда и шансов не было.
   - Ну, раз вытащил, значит, были шансы. Ладно, давай отложим разговоры. Где девочка? Заноси в дом.
   Домом то, что увидел внутри, Виктор Павлович, назвать было трудно. Земляной пол, застеленный соломой, низкий потолок, такой, что рослому человеку не распрямиться, каменная печь посередине, вокруг которой глиняные горшки, и прочая посуда. Никаких икон и крестов, как изначально представлялось, видно не было. В дальнем углу куча хвороста, накрытая шкурами, на нее Бирюк и приказал положить девушку.
   Генерал присел рядом с дочерью, в надежде, что его присутствие сможет успокоить Машу.
   - Неча, тебе тут делать! – Раздался голос – иди пока погуляй!
   Виктор Павлович, недовольно скривился, но ослушаться не решился. Медленно поднялся, с низкого ложа, и натянуто улыбнулся:
   - Я буду рядом, родная.
   - Иди, папочка. Не волнуйся, со мной все хорошо будет.
   Генерал, покачал в ответ головой, развернулся и вышел из землянки, глухо бухнув дверью.
   Бирюк, проводил его взглядом, подошел к девушке, и встав перед ней на колени, перекрестился:
   - Плохо, тебе девонька?
   - Плохо дедушка. Отцу всего не говорю, волнуюсь. Сердце у него слабое, прошлый раз с трудом спасли.
   - Ты сейчас не волнуйся, моя хорошая. Закрой глазки, я тут постою немного, помолюсь, авось пойму как тебе помочь.
   Маша закрыла глаза, почувствовала, как теплая ладонь легла на лоб, от чего стало удивительно спокойно на душе и тело, словно расплылось по твердому ложу. А потом пришел сон, глубокий, безмятежный, какого не было уже очень давно. 
   Бирюк, трижды прочел вслух отче наш, и мысленно обратился к своей покровительнице: “Велена, услышь меня! Обрати свое внимание, на эту девочку, которой суждено скоро встретиться с тобой. Продлишь ли ты время ее земного пути? И какова цена будет за твое деяние?”
   Ответ пришел быстро.
   


                *********


   Генерал сидел на соломе, волнительно ожидая вердикта отшельника.
   Тем временем, Бирюк, поставил на огнь старый почерневший чайник, и подкинул в печь пару поленьев:
   - От многого отказался, а вот от сладкого не могу. Слабость у меня такая. – Закинув в рот кусок рафинада, отшельник улыбнулся.
   - Ну не тяните Вы! – занервничал Виктор Павлович. – Мне ж каждая секунда, как ножом по сердцу! Скажите правду, можно помочь, моей девочке?
   Хозяин землянки вдруг нахмурился, и выстрелил взглядом так, что генералу пришлось съежиться:
   - Правду?! Ты, идя сюда, думал, что я врать стану? 
   - Ну что Вы! – растерянно заговорил Отец девушки – Господь с Вами! Даже в мыслях не было! Тревожно мне очень, потому и слов подобрать правильных не могу.
   - Тяну я, от того что, правда эта уж очень не проста. И видел я, как у многих в голове правда, за секунды менялась, когда узнавали, какая плата за нее требуется. 
   - Да вы только скажите! Плата не проблема! Я уважаемый человек, мне не откажут, соберу сколько надо!
   - Дурень, ты генерал! Все о деньгах! Не думаешь, что самая высокая цена, она не монетой платится.
   - Так чем же? Я ж на все готов! – Виктор Павлович, даже не заметил, как от отчаяния встал на колени перед отшельником.
   - Тьфу ты! Чтож вас всех на колени встать тянет? Я ж не икона! Мне самому за грехи, на коленях ходить надо! В церкви не становитесь, стесняетесь, а тут перед дедом грешным бахаетесь! Поднимайся живо! Господь увидит, вообще прощенья мне не даст. Скажет, кем ты, балда старая, себя возомнил.
   - Вы только не серчайте! Я без умысла! В голове такой бардак, хоть вой!
   - Да не серчаю я. Сам в свое время, штаны попротер, год ползал, кланялся, да рясу целовал. Пока не опомнился.
   - Это где ж Вы так?
   - Я поначалу в монастырь, подался. Считал, люди туда к Богу приходят.
   - А они к кому?
   - Да многие ни к кому! От себя прячутся. Думают, совесть их за стенами монастырскими не найдет. Но хуже другие те, что возвыситься хотят, считают, что чем выше сан, тем к Богу ближе. И идут они этой дорогой, поднимаются к своим вершинам, вот уже и уважение у них вроде как есть, и люди перед ними на коленях. Только не ведают, что Господь от них все дальше, а гордыня все больше.
   - Да как так то? А вера то где? Вот мне человеку далекому, к кому идти, за исповедью и благословлением?
   - А к Богу и иди! Без посредников! Выйди в поле, встань перед ним на колени, как передо мной стоял. Собери всю злость, что в душе накопилась, да обиды все туда же добавь и проси избавления у Господа.
   - А просить то как? Я вот перед Вами в словах путаюсь, а тут к Богу. Да и услышит ли меня грешного?
   - Странные люди! На коленях перед человеком стоять готовы, и душу ему изливать, и слова нужные находите. А перед Господом, который с вами рядом везде ходит, и каждую мысль вашу ведает, покаяться не знаете как. А помрете ежели, предстанете, перед Всевышним, тоже священника звать будете, чтобы за грехи ваши просил?
   - Ну… - протянул  генерал. - Там уж самому отвечать придется. Священники нужны чтобы подсказать, на путь наставить, чтобы все по правильному было. Я даже молиться не знал как, съездил с товарищем, к его знакомому батюшке, так он все рассказал, молитвенник дал. Объяснил к кому, зачем обращаться можно. Теперь молюсь за дочку, не своими словами, а как полагается, чтоб Господь услышал.
   - Чтобы Господь услышал, мил человек, делами молиться надо. Слов наговорить много можно. Ладно, далеко мы с тобой ушли от насущного. Хотя неспроста, я с тобой об этом разговор завел. Если затронул душу словами, то и плата по-другому в голове уляжется.
   - Так Вы скажите! Я и думать не стану! На любую плату пойду! – В глазах Виктора Павловича сверкнула надежда.
   - Высока плата у смерти, генерал. Выше некуда. Не может она ни с чем уйти, если уж пришла за человеком. Обменять только можно.
   - На что обменять? Вы прямо скажите, я что-то не пойму никак? Что от меня-то нужно?
   - Жизнь, на жизнь обменять. Добровольно. Что уж тут не понятного.
   Генерал застыл с изумленным лицом. Мысли в голове спутались, казалось, что старик шутит, зачем-то испытывает его, что сейчас улыбнется, и протянет сбор каких-нибудь трав, от проклятущей болезни. Но лицо отшельника оставалось серьезным. А последующие слова, убедили, что это не розыгрыш.
   - Ну, а говорил, и думать не станешь. Выбор тяжелый, я многих видел, кто не решился. Но такова цена, не я ее назначаю. Закон жизни, берешь - отдавай. Иначе нельзя, все на этом держится.
   - Как же это будет? – Вышел из ступора генерал - Вы меня в жертву принесете?
   - Совсем сдурел?! Ты сам, по доброй воле, должен отказаться от земного пути, чтобы дочь дальше жить могла. Это цена. По мне так, справедливая. А я, только помолиться могу, чтобы приняли жертву твою.
   - А могут не принять?
   - Конечно. Как сомнения появятся. Или жалеть себя станешь. Так это уже и не жертва будет, получится, что вынудили тебя на такой поступок.
   Виктор Павлович, опасливо посмотрел на дочь, мирно лежащую напротив, и приложил ладонь к губам.
   - Да не боись. Спит она. Крепко спит. Не слышит.
   - Бедная моя девочка. Я ж ее с восьми лет один воспитываю. Как жена умерла, так мы вдвоем только друг у друга и остались. А теперь вот… И меня не станет…
   - Не внял ты слов моих генерал! Вот что! Иди пока, пройдись, по лесу. Пообщайся, с собой, загляни в душу, помолись. А как ответ услышишь в голове, так и приходи.
   Виктор Павлович, молча, встал и вышел. Ему, в самом деле, нужно было подумать. Не над тем, стоит ли отдавать свою жизнь, это решение было принято, и ни каких сомнений по этому поводу не возникло. Хотелось увидеть свою сущность, понять, с чем подошел он к смерти. За какие дела и мысли будет стыдно, стоя перед Творцом? “Надо покаяться! По-настоящему! Не пряча поступки за нелепыми оправданиями, как это бывает, а признаться себе, что раз совершил, то виновен! И не важно, по какой причине! Будь то малодушие или страх. Не перекладывая вину на других, признать все слабости. И тогда словно голый младенец, скинув с себя груз, предстать перед Господом, в надежде на прощение.”
   Генерал подошел к огромной, старой сосне, с гигантскими ветвями, за которыми не видно верхушки дерева. В этом исполине, чувствовалась сила, мощь перед которой хочется приклониться. Он провел по толстой коре рукой, прислонился щекой и, царапая скулу, сполз вниз, встав на колени. Из внутреннего кармана пиджака, он извлек, небольшой молитвослов. Открыв его примерно посередине, стал читать вслух:
   - В руце Твоего превеликаго милосердия, о Боже мой, вручаю душу и тело мое, чувства и глаголы моя, дела моя и вся тела и души моея движения. Вход и исход мой, веру и жительство мое, течение и кончину живота моего, день и час издыхания моего, преставление мое, упокоение души и тела моего. Ты же, о Премилосерде Боже, всего мира грехами непреодолеваемая Благосте, Незлобиве Господи, мене, паче всех человеков грешнейшаго, приими в руце защищения Твоего и избави от всякаго зла, очисти многое множество беззаконий моих, подаждь исправление злому и окаянному моему житию и от грядущих грехопадений лютых всегда восхищай мя, да ни в чемже когда прогневаю Твое Человеколюбие, имже покрывай немощь мою от бесов, страстей и злых человеков. Врагом видимым и невидимым запрети, руководствуя мя спасенным путем, доведи к Тебе, пристанищу моему и желании моих краю. Даруй ми кончину христианску, непостыдну, мирну, от воздушных духов злобы соблюди, на Страшном Твоем Суде милостив рабу Твоему буди и причти мя одесную благословенным Твоим овцам, да с ними Тебе, Творца моего славлю во веки. Аминь!
   Виктор Павлович, трижды перекрестился:
   – Прав старик… Не читать надо…
   Генерал закрыл книжицу, и положил обратно в карман:
   – Своим словами надо, что на сердце лежат… Чтобы душа с Богом говорила, она сама слова найдет…
   Еще трижды перекрестившись, продолжил:
   – Господи, Боже Милосердный!  Страшно мне! Очень страшно! И стыдно мне за этот страх! И за неверие мое стыдно! И за то, что жил бессмысленно, будто дней у меня не счесть в запасе… А сейчас вот стою перед Тобой, и дрожу как лист! Не от страха трясусь, а от греховности своей! Чувствую, как распирает меня изнутри что-то, поднимается  с самых низов к голове, и стучит… стучит… Как колокол! Видно набрался я грехов столько, что зазвонил он… по мне зазвонил… бесов от меня гонит, тех что душу мою терзали все время, а я их и не замечал… и жил с ними, как с соседями… ел, пил, спать ложился… а они шабаш в моей голове устраивали… а сейчас вот, засуетились… чувствуют, отродье, кончину мою скорую… и рвутся наружу…
   Генерал поклонился, и уперевшись лбом в землю, зашептал:
   - Каюсь Господи! В слабости каюсь! В немощности! В глупости!
   Слезы, скатились по лицу мужчины, обжигая кожу, как кипяток.
   - Не прошу милости у Тебя за грехи свои! Наказания прошу за них! Воздай мне по делам моим! А я приму гнев Твой, смиренно, ибо знающий, цену поступкам своим, прощен будет!
   Это был не голос, скорее труба заревела в голове генерала. А вместе с ней, сорвался с губ его крик. Громкий! И было в этом крике, и боль, и раскаяние, и надежда…



                ***********



   Я рада, мой мальчик, что ты нашел свою цель в жизни! Судьба, небрежно написанная мной, не сломила тебя! Беды и горести, закалили, выковали характер и дали тебе сил! А вместе с тобой, росла и я! Росла моя уверенность, моя правда… Мое понимание человека, его бессмертной души… Теперь мне кажется, я начинаю постигать замысел Всевышнего, по поводу вас… И в этом помог мне ты.
   Я знаю, ты все еще страдаешь, по любимой. Но я пока не готова отпустить тебя. Ты столько еще всего можешь дать мне, и людям. Не спеши уходить! А любимая обязательно дождется тебя, и вы будете счастливы вместе!