Японцы

       Зима была в самом разгаре. Тайга укуталась пышным снежным покровом и погрузилась в тишину и покой. Сосны и ели оделись в зимний наряд и выглядели, как богатые невесты, в ожидании свадебного обряда. Днем ярко светило солнце. Ослепительная снежная белизна, голубое небо, чернеющие из-под снежных шапок стволы таежных деревьев, создавали радушную, контрастную картину этого удивительного Забайкальского края. По ночам мороз крепчал и в тайге раздавался треск деревьев в ответ на его безжалостные объятия, как страстного любовника, не жалеющего костей своих любовниц. На это нервно реагировали деревенские собаки, нарушая тишину своим лаем. Звездное небо, тишина, нетронутая снежная белизна создавали впечатление сказочности и волшебства. Изредка небо бороздили метеориты, как божественные колесницы Вселенной. Воздух был насыщен искрящимися частичками, которые висели в морозном пространстве, отражая блеск звезд, покрывая инеем ветки деревьев, обжигая лица. Природа замерла, затаилась в ожидании талых вод Весны.
       В этом бескрайнем, таежном крае нашла приют деревенька, как случайное пятно на белой простыне, оставленное чьей-то осмысленной волей. Деревня была молодой, населенной переселенцами с Украины, добровольно покинувших Родину, в поисках лучшей доли. Из труб домов валил дым, поднимаясь в высь и рассеиваясь высоко в небе. По этим дымовым столбам можно было сосчитать количество хат, волей судьбы, оказавшихся на таёжной поляне.
       В былые времена, с приходом рассвета, деревня оживала, улыбками встречала появления солнышка. На улицах начинали сновать упряжки, бойко перемещая по снежному покрову сани, нагруженные мешками с зерном, мукой, сеном, а некоторые, поднимая снежную пыль, порожняком спешили по единственной просеке в районный центр за необходимыми товарами.
       Лошади, вдыхая морозный чистый воздух, выпускали из ноздрей клубы пара, которым покрывались гривы и волосяной покров на спинах и боках, раскрашивая их в белый цвет. Повсюду слышались мычания коров, визг поросят, стук топоров, шорканье пил. Деревня мирно жила, строилась, сопротивлялась суровым климатическим условиям, в которых вырабатывался стойкий характер, выносливость, сибирская рассудительность и доброта. Встречаясь друг с другом, жители деревни, снимая шапки, с поклоном здоровались, обменивались кое-какой информацией. Честность, открытость и уважительность господствовали над этим уголком земли.
       Казалось, что деревня в такой глуши была забыта Богом, жила по своим законам и порядкам, мирно и дружелюбно. По вечерам и до утренней зари молодёжь собиралась в одной из хат, служившей местным клубом, где раздавался смех, шутки песни и пляски. А осенью и зимой тишину будила игра гармошек, балалаек на свадебных обрядах. Но в жизни нет ничего раз и навсегда установившегося и неизменного. Только прошедшие события фиксируется в памяти и на бумаге и остается такими, какими они были.
       Происходящие в стране политические новости запоздало доходили до этой деревни и, как правило, сопровождались поборами и призывом на службу здоровых, крепких мужиков. Страдания, плачь, начинали сотрясать отдельные дворы и черными пятнами ложиться на сердца жителей деревни.
       Первая Мировая война, как безжалостный смерч, прошлась по деревне, внесла в её спокойную размеренную жизнь свои коррективы, обезглавив дворы от крепких работников, а использовав их, как пушечное мясо, возвращала в деревню инвалидами и калеками. Некоторые дворы осиротели, и все хозяйские заботы легли на плечи стариков, женщин и детей. Одни события, сменялись другими и перестали оставлять деревню в покое.
       Началась революция, гражданская война и мировая интервенция, стремящаяся под видом защиты самодержавия оттяпать у России лакомые кусочки богатейшего края. Тишину и покой региона стали часто нарушать выстрелы, разрывы гранат и снарядов, пулеметная трескотня. Деревня превратилась в перевалочный пункт, в котором пребывали то партизаны, то регулярные части красной армии, то белые, то японцы. И казалось, что этому движению не будет конца. Все безжалостно опустошали деревню, забирая у мирных людей продовольствие, фураж, меняя загнанных лошадей на крепких хозяйских, а то и нагло забирая их. Каждый отряд защищал свою правду, свою идеологию, и эта борьба ложилась тяжелым бременем на плечи крестьян. Деревня погрузилась во мрак, а природный колорит исчез. Неспокойная обстановка в обществе стерла из душ и сердец жителей села радости от сказочных красок природы. Каждый пытался выжить, и этому стремлению были подчинены все думы и стремления простых людей. Исчезла открытость, доброжелательность, веселость, а на смену им появились замкнутость, подозрительность, ненависть. Тайком друг от друга жители начали строить в тайге схроны, в которых прятали от непрошенных гостей зерно, скотину, фураж, скрывали от мобилизации на службу своих сыновей. Тайными тропами люди добирались до делянок и с оглядкой вели там скудное хозяйство.
         - Федосья! – солнечным утром обратился к невестке свекор Иван Трофимович, оставшийся после гибели на войне сына Василия за главу многодетного семейства. – Приготовь корм для скотины! Я со Степаном поеду на делянку – надо посмотреть, что там творится! Не замерзла ли она и не подохла с голоду. Чувствуют мои кости - метель приближается - заметет наши следы! Так что поспешай! От этих бандитов спасу нет – всё до последнего забирают! Язви их в душу! – ворчал свекор. - Достань с подвала овса, да замаскируй вход, чтобы комар носа не подточил! Настя, Ксения, помогите матери! Яков, ты запрягай лошадей! Степан, собери  провизии на дорогу, чтобы голод обмануть! Там нам придется какое-то время переждать, чтобы не забрили тебя на службу ни красные, ни белые. Прошлый раз еле отмолил тебя у семеновцев, будь они трижды прокляты! Господи, прости мою душу грешную!
       Дав каждому задание, Иван Трофимович начал собираться в дорогу. С печки достал потертые тулуп, полушубки для себя и Степана, валенки и меховые рукавицы.
       Между тем, Яков на босу ногу натянул валенки, накинул потертую стеганую куртку, шапку, выскочил из хаты и вывел из сарая двух истощенных лошадок, оставленных белогвардейцами в обмен на сытых хозяйских. Лошадки нехотя подчинялись командам тринадцатилетнего паренька. В теплом сарае им было тепло, уютно и сытно. За неделю они успели чуть-чуть отдохнуть, окрепнуть от изнурительного бега, голода, холода в сражениях с партизанскими отрядами. Нервная дрожь пробегала по их телам, они явно боялись вновь оказаться в аду.
       - Яшка, покрепче затяни хомуты, зануздай, подтяни подпругу, да накинь на спины лошадей плотные мешковины, чтобы им было теплее! – давал по привычке Иван Трофимович распоряжения, хотя знал, что у его внука есть в этом деле опыт и сноровка. Он ворчал, так – для порядка, чтобы никто не забывал, кто в доме хозяин. Набросав в сани сена, он кинул на него тулуп, вынес из сеней мешок с овсом, корм для скотины и аккуратно уложил их. – Степан, поторапливайся! Нам надо до метели проскочить просеку! Видишь, погода меняется, ветер разыгрывается, и тучи заволакивают небо!
       Солнечное небо потемнело, подул холодный пронизывающий ветер, предвестник снегопада и метели.
         - Слава тебе, Господи! – прошептал Иван Трофимович и перекрестился.
         - Ты чего крестишься, дедушка? – спросил его Степан.
         - Крещусь, что погода в масть, заметет следы на снегу, не даст возможности пришельцам найти нашу делянку! Вот времечко пришло, что постоянно приходится прятаться от бандитов! Язви их в душу! И когда уже будет порядок в стране? – сетовал Иван Трофимович, сожалея, что размеренную, спокойную жизнь нарушила злая воля. – Полезай в сани, Степушка, да набрось на себя тулуп, будем поспешать! Яшка, наведи порядок во дворе, да помогай матери по хозяйству! Но – о! Пошли залетные, клячи военные! – он дернул вожжи и легонько стегнул лошадей. Они послушно натянули поводья и потащили сани в тайгу.
         - Господи, праведный! Сохрани и помилуй свекора и Степушку! Гладенькой им дорожки! – пожелала Федосья и послала крестное знамя в след удаляющейся упряжке.
        Проводив свекора и старшего сына на делянку, Федосья принялась наводить порядок в доме и маскировать вход в подвал, где хранились скудные продукты, добытые нелегким крестьянским трудом. Она знала цену каждому зернышку, каждому клубню картофеля, каждому овощу, обильно политых потом во время летней страды, и не хотела отдавать их «за просто так» чужим людям, воюющим за какие-то идеи, непонятные и чуждые ей. Первая Мировая война отняла у неё мужа, у детей отца, тяжелым бременем легла на семейство, лишила спокойствия и достатка. Революция и гражданская война довели мирных жителей до нищеты. Она берегла каждую крупицу своего труда, была в постоянных заботах о детях: чем их накормить, во что одеть. Одежда донашивалась до дыр и полной непригодности. Младшие донашивали одежки старших – всё было в заплатах и дырах.
         - Яша, сынок! Наведи, детка, порядок во дворе, промети дорожки, да наноси в дом дровишек - надо уж печку топить! Не забудь наносить дровишек и в баньку! Наши приедут согреть и помыть их надо! Настенька, Ксенюшка, начистите картошки, я сварю на обед борщ! – дав указание детям, Федосья подошла к иконам и начала молиться, прося у Бога прощения и помилования. Она шептала молитву, крестилась, слезы катились из глаз, она периодически вытирала их подолом фартука, отпуская низкие поклоны Создателю. Она молилась за своего любимого Васеньку, надеялась, что он жив, находится в плену у немцев и все же когда-то вернется домой. Эту надежду вселил в её душу дядя Иван, с которым Василий ходил в атаку на немцев, но после атаки не вернулся в свое расположение. Его не обнаружили, ни среди убитых, ни среди раненных.
         - Может, Васенька - голубчик наш жив, попал в плен и вернется домой когда-нибудь! – часто с душевной надеждой шептала она эту фразу.
       Гибель мужа большим горем легла на её сердце, навсегда стерла с лица улыбку, слезы обесцветили глаза, сделали их суровыми и печальными. Она любила своих детей, понимала, что без отца им очень трудно и сиротливо. Не щадя себя, она заботилась о них, ставила на ноги, воспитывала в каждом доброту, трудолюбие и честность. Она была бесконечно благодарна Ивану Трофимовичу, что он нашел в себе силы, собрал в единый кулак семью и, несмотря на преклонный возраст, держал всех в повиновении и порядке. Никому не давал расслабиться, опустить руки, перестать сопротивляться трудностям. Жизнь научила его многому, и эта наука оказалась кстати в это суровое время.
       Пока она молилась, Яшка растопил печку, поставил чугунок с водой, девочки начистили картошки, моркови, бурака, настрогали капусты. Федосья начала готовить Украинский борщ. От своих родителей она хорошо усвоила его технологию. Приятный специфический запах заполнил пространство дома, вызывая аппетит у детей.
         - Мама, слюнки теку, так хочется кушать! – сказал сын, продолжая выбегать из дома за очередной охапкой дров.
         - Потерпите, дети, борщ почти готов, скоро будем кушать! – отвечала мать, помешивая борщ и пробуя его на соль.
         - Мама, ты выглянь в окно, посмотри, какая пурга начинается! – восторженно заявил Яшка, вбегая с охапкой дров и отряхивая валенки от снега.
         -Ой, Господи! Ой, Боже мой! Какая непогода разыгралась! Хоть бы наши мужички благополучно добрались до делянки! – выглянув в окно, пролепетала Федосья.
         - Доберутся! – уверенно ответил Яшка. – Дед дорогу на делянку знает, он её с закрытыми глазами найдёт!
         - Сохрани и помилуй, Господи! Помоги Ивану Трофимовичу и Степушке в их стремлении! – она повернулась к иконе, перекрестилась и совершила низкий поклон.
       Неожиданно, сквозь завывание вьюги, послышался остервенелый лай дворового пса Тумана, выстрелы и ужасный предсмертный визг собаки.
         - Что там такое? Кого накликали нам черти? – перекрестившись, испуганно пролепетала Федосья Григорьевна.
       Девочки Настя и Ксения от испуга забрались на кровать и, поджав ножки, прижались друг к другу и, как загнанные зверьки,  дрожа всем телом, наблюдали за происходящим.
         - Пойду, посмотрю, что там случилось! – набросив платок на голову, Федосья Григорьевна открыла дверь в сени. Но, не успев сделать и двух шагов за дверь, как кто-то грубо толкнул её в дом.
         - Ой, Боже мой! Да, что же это такое! Кто Вы? Чего Вам надо? – завопила она.
         - Матка, вопи нэт! – был ответ и в дом ворвались несколько вооруженных японских солдат. – Мужа де? Сина де? – они бесцеремонно обыскали дом, заглянули на чердак, кладовку, грубо стащили девочек с кровати, толкнули к матери и обшарили пространство под ней.
       Федосья Григорьевна прижала детей к себе, обняла двумя руками и волчицей уставилась на солдат, готовая вцепиться каждому в горло. Два солдата подбежали к Яшке, стоящему у печки.
         - Парня больсая! Карацо, парня больсая! Сольдат? Пук! Пук! – оскалив белые зубы, закричали они.
         - Не смейте, ироды! Вам, узкоглазым, не видно, что он ещё дитя! Ему тринадцать лет! Не дам! – она кинулась к Яшке и заслонила младшего сына собой. – Не дам, ироды, кровопийцы! – мать схватила кочергу и угрожающе двинулась на солдат. – Не дам! Убейте меня, но мальчишку не троньте!
         - Карацо! Карацо, мамка! – отступая на шаг, проговорил японец, оскалив свою пасть. – Куши! Ам! Ам, ес?
         - Жрите борщ, но не троньте нас! – закричала Федосья Григорьевна, прижимая к себе детей, как квочка, прикрывая крыльями своих цыплят.
         Борся! Борся, карацо! – закричал один из них, понимающий толк в этом блюде. Он схватил ухват, полез в печь и достал из неё чугунок с наваристым борщом. Двое других выволокли на средину комнаты стол и вывалили из вещевого мешка сухие пайки.
          - Борся, карацо! Борся, карацо! – ставя на стол чугунок с борщом, лепетал японец.
        В дом ввалилось ещё несколько солдат. Не обращая внимания на хозяйку с детьми, японцы стряхивали на пол с одежды снег, сбрасывали на кровать шапки, меховые куртки, амуницию, ставили к стене винтовки. Было видно, солдаты сильно промерзли, они подбегали к печке, грели руки, ноги, спину. Двое забрались на лежанку и наслаждались теплом, исходящим от печки.
         - Карацо! Карацо! – вопили они, обращая свои взоры в сторону Федосьи и оскаляя зубы. Остальные стали бросать на лежанку рукавицы, валенки. В доме воцарилась суета от ощущения тепла и уюта. Непонятный язык, как звуки диких животных, заполнили эфир. Старший по званию японец дал какую-то команду солдатам. Несколько  из них бросились ретиво выполнять её: стащили с вешалки одежки, какие были на ней и бросили их Федосье. Взяв винтовки, они прикладами стали выталкивать женщину и детей из дома.
         - Матка, псла вона! Псла вона! – закричал один из них.
         - Куда? Зачем? – ухватившись за лавку, кричала и сопротивлялась солдатам Федосья Григорьевна.
         - Матка, псла вона! Псла вона! – угрожающе закричал японец, направив ствол винтовки на женщину и детей. - Пук! Пук! Псла вона!
        Двое солдат подбежали к несчастным, схватили мать и детей и поволокли во двор. Первый прикладом подталкивал их, выкрикивая гадости на японском языке.
         - Наверное, хотят нас расстрелять! – подумала Федосья и закричала.- За что, ироды! За что, узкоглазые черти! За что погубить нас хотите?! – она сопротивлялась, прикрывая собой детей. Девочки плакали и неистово кричали. Яшка молчал. Он прижался к матери, дрожал всем телом и ждал своей участи.
         - За что, паразиты! За что, узкоглазые, выродки проклятые! – кричала Федосья Григорьевна, получая в спину удары прикладов.
       Солдаты бесцеремонно тащили беззащитных во двор, выкрикивая что-то на непонятном языке, сопровождая крики пинками и ударами прикладов.
       Во дворе у копенки сена были привязаны лошади, они с жадностью поедали его. На их спины были накинуты теплые накидки и ослаблены сёдла. У будки лежал убитый японцами Туман, который верой и правдой служил семье. Он был на цепи и погиб в неравном бою с чужеземцами. Пасть была открыта, кровь струйкой текла из неё, оставляя на снегу красное пятно. Ветер кружил над ним, наметая снег на густую шерсть и шевеля её.
         - Бедный наш Туман! Будь он свободен – точно перекусил бы глотку какому-то японцу! – подумала Федосья, смахивая со щеки слезы.
         - Мама, я убью этих гадов! – закричал Яшка, увидев мертвым любимого пса. – Туманчик, дорогой наш пес! Мама, что мы будем делать без него? – плакал и задавал вопросы Яшка.
         - Успокойся, сынок! Не надо так убиваться! – шептала мать, не зная, какая участь уготована им.
       Солдаты подтащили женщину и детей к бане, прикладами открыли дверь, безжалостно, грубо втолкнули всех в неё, что-то  прокричали вслед, захлопнули дверь и подперли двумя бревнами.
         - Наверное, ироды решили живьём сжечь нас в бане? – подумала Федосья, но свои мысли не стала высказывать вслух, чтобы не испугать детей. – Господи! За что нам такие страдания и муки? – шептала она,  неустанно крестилась и произносила библейские заповеди. Ей вспомнилась казнь Иисуса Христа, его душевное величие, принимающего на себя нечеловеческие муки, страдания, во имя спасения человечества от скверны. В памяти пронеслась вся её жизнь, трудные и счастливые годы, когда с ней рядом был её любимый Васенька – опора и надежда. Ей стало как-то спокойнее на душе. Федосья верила в загробную жизнь и думала, что недолго осталось ждать, когда она встретится с Васенькой на Том Свете, что исчезнут все муки, все страдания, не будет зла, не будет жестокости, ненависти и насилия. В мыслях она прощалась с Белым Светом, молилась за Степанушку, Ивана Трофимовича и представляла скорое слияние её души с душой любимого Васеньки.
       В бане было темно и холодно. Дети прижались к матери, она наощупь нашла лавку, на которой мылась семья, усадила детей и накинула на них одёжки, которые японцы вдогонку бросили им. Обняв детей, крепко прижав их к себе, Федосья приготовилась достойно принять муки, уготованные судьбой. Дети плакали.
         - Мамочка, что с нами будет? – дрожа всем телом, спрашивали Настя и Ксенья.
         - Успокойтесь, детоньки! Успокойтесь, милые! Всё будет хорошо! Господь милостив, он не обидит нас! – шептала Федосья Григорьевна, крестилась и произносила молитву: «Отче наш Сущий на небесах, да святится Имя твоё, да будет Воля твоя на Земле, как и на небе…!».
       Яков молчал. Неожиданные события испугали его, он был в шоковом состоянии, слезы невольно катились по щекам. Прижавшись к матери, к своей кровиночки, он почувствовал её тепло, которое несколько успокоило его, прогнало страхи. С ней он готов был ко всему, но детским умом не мог представить всего трагизма, которое вызрело в голове у матери.
       За стенами бани послышались выстрелы, лай и визг собак, потом наступила тишина, нарушаемая ржанием японских лошадей.
         - Когда же ироды подожгут баньку! – думала Федосья. Она ждала этого момента, прислушивалась к каждому внешнему шороху, представляя, как займется пламя и охватит деревянное строение, как безжалостные языки огня коснутся её и детей, представила физические муки, какие придется перетерпеть, предсмертные крики детей. Ужас охватил все её существо, а вместе с ним протест: «Боже, за что ты посылаешь нам такие страдания и муки! Какой грех мы совершили? Чем провинились перед тобой?! Почему нам уготована такая кара?» Ей вспомнились родители, её детство, зрелая жизнь, переезд в Сибирь в поисках лучшей жизни, вспомнились радостные дни, когда семья окрепла на новом месте, почувствовала богатства природы в этом удивительном крае, его необыкновенную красоту, достаток в пище, одежде, свободу и доброту.
         - Зачем война? Зачем революция? Зачем этот разбой, искалечивший людей, искалечивший жизнь?! – мысленно спрашивала она себя. Её мучил вопрос своей вины перед жизнью, перед Богом. Ведь вся жизнь прошла в упорном труде, труде изнурительном на Земле-матушке в русле божьей истины и его законов.
       В холоде, темноте, страхе несчастные ждали развязки, им казалось, что в этом ожидании прошла вечность. Дети, прижавшись к матери, выбились из сил, перестали плакать и скулить.
         - Когда же наступит развязка? Когда же будет конец нашим мучениям? – думала Федосья. На неё нашла апатия и безразличие, она почувствовала душевную пустоту и была на грани обморочного состояния. – Скорей бы уж это всё закончилось! - проносились в её сознании мысли. Она устала – устала от жизни, от трудностей и от этого кошмара. Не видя выхода из создавшегося положения, потеряв надежду на спасение, она обмякла телом, пребывала в прострации, не ощущая себя живой и на Этом Свете.
       Вдруг во дворе они услышали какое-то движение: ржание лошадей, команды и крики японских военных, как лай бешеных собак, отдаленные выстрелы. Этот шум привел в чувства несчастных.
         - Сейчас подожгут! Сейчас подожгут! – думала Федосья, прижимая детей к своей груди и в мыслях прощаясь с ними. Она крестила их и просила у Бога принять их души, простить все земные прегрешения.
         - Господи, милостивый! Прими наши души на покаяние, прости наши прегрешения! – шептала она.
        В дверь что-то стукнуло. От испуга девочки закричали: «Мамочка, нам страшно! Я боюсь! – вопила Настя. Я боюсь! – вопила Ксенья». Яков обнял сестер и прижал к своему телу.
        Дверь открылась, в ней показалось узкоглазое лицо японского солдата с оскалом белых зубов.
         - Матка, карацо! Карацо! Борся осинь кусна! Борся осинь кусна!
       Рожа быстро исчезла, как и появилась. Дверь в баню осталась открытой, в неё ворвался холодный ветер, нарушая тишину своим завыванием. Белый свет проникший в дверной проем ослепил мать и детей. Они ещё некоторое время пребывали в шоковом состоянии, не понимая, что произошло. Наконец, собравшись с  силами, Федосья Григорьевна промолвила:
         - Яшенька, голубчик! Посмотри, что там происходит! У меня онемели ноги, я не могу встать!
         - Мама, во дворе никого нет! Двери в дом открыты! – он подошел к матери, обнял её за плечи и помог встать. – Настя, Ксюша вставайте и пойдем домой! Косоглазые уехали!
       В обнимку, прижавшись друг к другу, испуганные и продрогшие, они вышли из бани. Холодный, пронизывающий ветер принял их в свои объятья. Во дворе в завихрениях кружился снег, наметая сугробы. Над Туманом образовалась уже целая гора, которая погребла верного друга семьи. Из трубы валил дым, то падая на крышу, расстилаясь на ней, как бы приветствуя хозяев, то, подхваченный ветром, возмущенный, уносился в высь, в морозное пространство.
       Еле переставляя ноги, в обнимку с детьми Федосья вошла в дом. В открытые двери ветер намел во внутрь много снега. В доме был неописуемый беспорядок. На столе стоял пустой чугунок, вокруг валялись хлебные корки, огрызки, пустые консервные банки. На печи стояли ведра с водой. Ветер, врываясь в открытую дверь, как будто возмущался увиденным вместе с хозяевами и хотел им помочь очиститься от грязи. Он яростно протискивался в поддувало, разжигая пламя, горящих в печи пален. Пол был мокрый, а в доме парко.
         - Что, эти ироды, делали в доме? – слабым голосом, обращаясь к кому-то, спросила Федосья. – А какая вонь, как  в свинарнике! Господи, праведный, сохрани и помилуй! Сохрани и помилуй!
       Действительно отовсюду исходила вонь кала и мочи.
         - Они, что в доме оправлялись?! Вот свиньи!
       В углу стояло деревянное ведро, прикрытое рогожкой. Откинув её, Федосья обнаружила, что оно было полностью заполнено испражнениями, незваных гостей.
         - Вот сволочи! – подумала Федосья. – Боятся на морозе оголить свои жопы! Забери их леший! Яшенька, вынеси эту гадость во двор, к туалету. Я немножко успокоюсь и сожгу его. Дети, лихо пронесло, давайте наводить в доме порядок! Настя, Ксюша, несите мусорное ведро и веник, надо быстренько собрать в него всю эту гадость! – окликнула она девочек, стоящих у стенки, испуганных и прижавшихся друг к другу.
       Придя окончательно в норму, Федосья Григорьевна ощутила себя на Этом Свете, в котором нет места нытью, апатии и расслабленности. Вместе с Настей и Ксюшей она энергично принялась наводить порядок. Веник остервенело двигался в её руках, выметая из каждого уголка мусор от непрошенных гостей. Она не хотела, чтобы хоть одна крошка, хоть один след японских вояк остался в доме.
         - Яшенька, сынок! Принеси в дом водички, нужно всё хорошо вымыть и помыть полы! – попросила она сына и с веником приблизилась к кровати. Ей показалось подозрительным, что уж очень низко, почти до самого пола, опущено покрывало. Забросив его на кровать, Федосья обнаружила под ней гору непонятных вещей, испускающих омерзительную вонь.
         - Что это? – вслух возмутилась она.- Настя, принеси мне кочергу, надо всё выгрести оттуда.
       Когда Федосья выгребла из-под кровати вещи, то обнаружила ворох нательного белья, грязные носки, носовые платки, салфетки и маленькие полотенца. Всё нательное бельё было в испражнениях и испускало ужасное зловоние.
         - Ой, Боже мой! – воскликнула она. – Да, что они оправлялись, что ли, прямо в штаны, не слезая с коней? Видно хорошую трепку задали этим воякам партизаны и Сибирский мороз, что поусерались узкоглазые! – эта мысль несколько развеселила её.
         -Мама! Что будем делать с этим дерьмом и ворохом тряпок? Может всё сжечь? – спросил Яша.
         - Не торопись сынок! – сказала умудренная жизненным опытом женщина. – Принеси вилы и мешок, уложим всё это в него и вынесем на мороз, пусть полежат до Весны. Тряпки хорошие, а дерьмо отстираем!
       Продолжая наводить порядок в доме, Федосья Григорьевна поняла причину, по которой японцы устроили в доме баню и замену засранного белья. У неё возник план по использованию  этого тряпья в хозяйстве.
         - Надо, при первой оказии, достать бельевой краски. Перестирать всю эту гадость, прокипятить, хорошенько прополоскать в реке и распустить на лоскуты - появится материал для чего-нибудь. Девчонкам нужно сшить по юбочке, мужикам выйдут брюки, а то ходят, как оборванцы, – все в рванье, да ещё на что-нибудь сгодятся!
       Она пришла в себя от испуга, энергично продолжала наводить порядок, молилась и благодарила небеса, что послали мороз и партизан на узкоглазых вояк.



                6. 02. 2008 г.