Плотник, Ефим Столбовой, возвращался с работы домой. Был день получки и по заведенному обычаю он с друзьями, как говорят, хорошо набрался, то есть «недоперепил» так сказать. А если расшифровать эту «философскую» категорию, то «выпил больше, чем мог, но меньше чем хотел». Настроение у плотника было праздничное и он, ковыляя по тротуару, горланил любимую песню:
Эх, яблочко, да на тарелочке,
Да надоела мне жена,
Пойду к девочке!
При этом плотник периодически останавливался, пускался в перепляс, нещадно хлопая ладонями по голенищам сапог и по ягодицам. Подходя к своей хате, он сменил текст:
Не брани, жена, мою душеньку,
А брани ты её, молодушеньку.
Заманила меня, опоила меня
И любовным эликсиром угостила меня!
Соседские старухи, видя веселого мужичка, судачили: «Это Ефимушка зарплату получил, будет веселиться дня три, а Фроське забот прибавится».
Добравшись до крыльца своей хаты, плотник тяжело опустился на ступеньку и, достав из кармана помятую сигарету, смачно закурил и уже под нос себе напевал:
Ах, где же ты, моя милая,
Хоть и стерва ты, но красивая!
Вот и теща стоит, кочевряжится,
А любовь моя спит, с ней не свяжется!
Открылась дверь, на крыльцо выскочили жена Ефима - Фроська и её мать Евдокия Ивановна.
-Ах, подлец! Ах, мучитель! Что же ты позоришь нас, пропойца несчастный? – они схватили плотника под руки и потащили в хату, а он вновь загорланил:
-Заманила меня красна девица
И любовью опоила. Аж, не верится!
-Да, кому ты нужен, кобель несчастный, хрен вонючий. Молчал бы уж! – причитала Фроська.
-Бедняжечка, что тебе приходится терпеть с этим идолом! – вторила ей Евдокия Ивановна. – Трезвый человек, как человек, а напьется – свинья свиньёй!
Бабы уложили Ефима на диван, стянули сапоги, рубаху и брюки. Фроська сбегала в погреб, принесла банку квасу.
-На, пей, идол несчастный! Может, полегчает, да, угомонишься, - она поднесла к его рту банку. Ефим сделал несколько глотков и, как сраженный пулей, откинулся на подушку и захрапел.
Утром, чуть свет чуть заря, бабы начали будить Ефима.
-Вставай идол! На работу надо идти, пьяница несчастный!
Фроська мокрым полотенцем стала бить его по лицу, приговаривая:
-Проснись, свинья! Проснись свинья!
Ефим открыл глаза. Вид его был безобразный. Взъерошенные волосы, отекшее лицо, покрасневшие от сильного перепоя глаза и вывернутые наизнанку нижние веки.
Перед ним стояли две женщины – молодая и пожилая, они без удержу бранили Ефима. Пожилая, возбужденная собственным визгом, кричала:
-Пьяница ты несчастный! Пьяница! Наградил Бог зятьком! Доченька, бедняжечка ты моя, и за что тебе такие мучения! И носит же вот таких пропойц земля – матушка!
Ефим начал отходить ото сна и понимать смысл отдельных фраз. Последняя фраза окончательно отрезвила его.
-Так что, ты моей смерти желаешь, старая? Желаешь, да?!
-Да я, сынок, хочу, чтобы ты не пил и был человеком!
-Нет, я вижу, ты желаешь моей смерти, раз такое говоришь! – начал донимать тещу Ефим. – Вижу, старая, я все вижу! Не дурак ведь!
Фроська стояла и плакала не вмешиваясь в разговор.
-Да Бог с тобой, сынок, живи! – как бы уже оправдывалась теща. – Это я так, к слову пришлось!
-Слова словами, да только думать надо, что говоришь! Ты доиграешься, допляшешься, дождешься, что я отрежу свою голову и положу тебе на стол – вот тогда порадуешься, повеселишься!
Ефим встал, допил квас, подошел к умывальнику, плеснул ладонями воду на измятое лицо, оделся и, громко хлопнув дверью, отправился на работу.
Женщины молча глядели в окно на удаляющегося Ефима.
Свежий воздух окончательно привел его в чувство и он, бодро шагая, вспоминал вчерашний день – с обильным праздничным застольем. Но из головы не выходили бранные слова жены и брошенная тещей фраза: «И носит же таких пропойц земля – матушка!»
-Ну, подожди, гадина, гнида несчастная, я тебя проучу, чтобы не болтала лишнего! – думал он, мысленно посылая теще проклятья.
Мысль отомстить теще за обидную фразу и жене – за то, что била его мокрым полотенцем, да ещё приговаривала: «Свинья! Свинья!» не выходила у него из головы целый день.
-Ну, ладно! – решил Ефим, - ещё такое повториться я проучу вас, стервы проклятые!
А повторение не заставило себя долго ждать.
Через неделю после скандала к Ефиму подошел Фрол – специалист по обивке балконов.
-Ефимушка, сегодня после работы гуляем на пенёчке. Была халтура. Не понесу же я деньги домой! Пусть баба на зарплату справляется.
Ефим молчал. Перед глазами проносились картинки прошлого веселья и неприятности, перенесенные им дома от тещи и жены. Молчание длилось недолго, а обида на баб подтолкнула к быстрому принятию решения:
-Э…Эх! Гулять – так гулять! Сколько той жизни…! – с некоторым азартом ответил Ефим, предвкушая грандиозную «расслабуху», как говорят, после изнурительной работы на природе.
Компания была исключительно мужской и строго профессиональной. Мужики с большим удовольствием пили самогонку, изготовленную тёткой Альбиной, - пункт продажи этого зелья они любовно с большим уважением называли «Альбинариум». Здесь самогонка продавалась с «нагрузкой» - из соленых огурцов, квашеной капусты и ржавой вонючей селедки. Тетка Альбина говорила:
-Я водочку просто так не продаю. Забочусь о вашем здоровье, черти! Взял бутылочку – будь любезен, купи огурчиков, капусточки или селёдочки. Выпил – закуси и иди домой человеком. Свой товар я отпускаю строго после работы, чтобы не снижать, как это называется? – производительности вашего труда. Хе…! Хе…! Хе…! И его безопасности. Хе…! Хе…! Хе…!
Неподалеку от «Альбинариума» находилась полянка, где на большом пеньке можно было без труда быстро накрыть «стол». Рядом с пеньком находилась картонная коробка из-под масла, в которую посетители должны были в обязательном порядке бросать отходы. Тетка Альбина следила за порядком и регулярно сжигала неподалеку содержимое этой коробки.
Тосты были короткими и «глубоко содержательными»:
-Ну…! Будем живы! Ну…! Вздрогнем!
Водка из граненых стаканов умело вливалась в глотки посетителей, а хруст соленых огурцов и квашеной капусты на зубах подтверждал, что жидкость достигла цели и покатилась по внутренностям, как ангел на колеснице, расслабляя тела и веселя сознание.
На пеньке каждой компании отводился один час. За графиком четко следила хозяйка и, когда подходило время, она забирала граненые стаканы, выпроваживала компанию, с пенька веником смахивала объедки в картонную коробку, расставляла стаканы и приглашала к пеньку следующую партию посетителей.
Мужики с теткой Альбиной не спорили, так как в течение одного часа не успевали доходить до кондиции, желали здоровья хозяйке и разбредались по своим домам.
В этот раз Ефим плелся домой без песен, а влитые во внутрь два стакана первача делали своё дело и он, совершая синусоидальное движение на тротуаре, проклинал нецензурной бранью тещу и жену. Очевидно, из памяти не выходил предыдущий скандал, воспоминание о котором с каждым шагом распалял его нервную систему.
Добравшись до своего дома, он тяжелым шагом ступил на крыльцо и с силой постучал в дверь. Открыла Фроська и не успела закончить фразу:
-Что опять нажрался, как…? – получила удар кулаком по скуле.
-А…а! – завопила она.
На крик выскочила Евдокия Ивановна и, защищая дочь, вцепилась зятю в горло.
-Задушу подлеца, паразита, пропойцу несчастного! Носит же таких земля! – кричала она, увлекая Ефима в дом.
Фроська захлопнула от посторонних глаз входную дверь и бросилась на помощь матери. Они были близки к победе над Ефимом, но он, изловчившись вырвался, схватил швабру, стоящую у стены, и с силой ударил ею по спине Евдокию Ивановну. От удара она мешком рухнула на табуретку и завопила, как дикий зверь. Дочь бросилась на выручку матери и тоже получила удар шваброй по плечу.
Такой агрессивности от Ефима женщины не ожидали, она испугала их. Когда же Ефим развернулся и готов был нанести повторный удар теще, Евдокия Ивановна, увернувшись, пулей выскочила из дома. За ней последовала и Фроська.
-А…а! Суки! Боитесь! Смерти моей хотите! Я вас раньше отправлю на тот свет! – вдогонку женщинам кричал Ефим. Входная дверь захлопнулась, и он остался в доме один.
Посоветовавшись, женщины решили переночевать у соседей, а утром «на трезвую голову» продолжить разборку.
Побушевав ещё некоторое время, Ефим свалился на диван и моментально захрапел, нарушая ночную тишину.
Проснулся он рано. Мертвая тишина в доме несколько озадачила его. Ефим встал, походил по комнатам, но никого в них не обнаружил.
-Куда девались бабы? – думал он и начал вспоминать прошедший вечер. Глянув в зеркало, на шее обнаружил синяки и царапины. Возле стола лежала швабра, была опрокинута табуретка, со стола свалилась и валялась на полу скатерть.
-Что произошло? – пытался вспомнить Ефим. Ему стало как-то не по себе. Он в душе начал раскаиваться и ругать баб за то, что спровоцировали его на недостойные поступки.
-Вот стервы! Не могут держать языки за зубами. Болтают, черт знает что. А я тоже хорош! Учинил драку! – ему стало жалко Фроську, что получила по зубам, да и Евдокию Ивановну, по спине которой походила швабра. Размышляя и сопоставляя факты, он дошел до той точки, когда стало очень жалко и обидно за себя.
-А что болтает старая ведьма: «И носит же вот таких земля!» Я их кормлю, из кожи лезу, деньги зарабатываю, а они вишь чё – смертушки моей хотят! – думал Ефим и так разжалобил себя, что слезы покатились у него из глаз. Он представил себе, как радовались бы теща и жена, случись с ним такое. Ему захотелось посмотреть на это веселье со стороны, а потом «воскреснуть» и разоблачить двуличие, лживость и ехидство баб и дать им обоим под зад. Он вспомнил, что недавно пригрозил тёще отрезать свою голову и положить на стол. Как это сделать он тогда не представлял – сболтнул глупость, на том и конец. Но сейчас ему четко представился план действий. Перед ним стоял стол, верх которого когда-то был покрыт им тонкой фанерой, скатерть валялась на полу. Ефим сбегал в кладовую, принес столярный инструмент и в считанные минуты вырезал посредине крышки стола дырку по размеру своей головы. На четвереньках он залез под стол и просунул голову в полученное отверстие.
-Вот так, да! – подумал Ефим. – Ну, погодите, стервы! Посмотрю, как вы будете веселиться! – он вылез, накрыл стол скатертью, крестообразно разрезал её в районе дырки, пододвинул зеркало и, вновь забравшись под стол, изобразил гримасу отрезанной головы. Добившись ужасающей картины, когда и самому стало невмоготу, он вылез из-под стола, навел порядок в комнате, вымазал красной гуашью шею и часть лица и вернулся на исходную позицию. Чтобы не затекали ноги, Ефим устроился на маленьком стульчике и стал терпеливо ожидать появления жены и тещи, предвкушая наслаждение, которое он получит от такой шутки, да и смеха, который разнесется по поселку.
А в этот момент женщины, находясь у соседей, вели совещание:
-Мама, надо бы домой сбегать, посмотреть, что делает там наш пьяндышка! – шептала на ухо матери Фроська. – Надо разбудить, да на работу выпроводить идола! Ты иди первой, а я за тобой. Да не устраивай скандала. Видишь, какой он стал агрессивный, Тихоня, тихоня, а рассвирепел как зверь. Такого раньше не было. Протрезвеет – надобно к бабке Фёкле сводить, пусть пошепчет, да и водички какой-никакой даст! – приговаривала Фроська.
Евдокия Ивановна, долго не рассусоливая, перебежками пустилась к своей хате. Входная дверь была приоткрыта и она, легко взбежав на крылечко, открыла её и оказалась в комнате. Посредине комнаты стоял стол, на котором покоилась взъерошенная, «окровавленная» голова Ефима. Рот был приоткрыт, из него вывалился язык, и струйкой сбегала окровавленная слюна. Остекленевшие глаза были приоткрыты и, как бы, выражали уже безразличие ко всему происходящему на земле.
Ужас охватил Евдокию Ивановну. Перед глазами проносились картины ссор, обоюдных оскорблений и ненапрасные, как оказалось, угрозы Ефима.
-Ефимушка, сынок! Что ты натворил, глупенький? Прости меня, старую! – завопила Евдокия Ивановна и, с опаской, крадучись, стала приближаться к столу. Она протянула руки, чтобы потрогать отрубленную голову и только дотронулась до лба, голова ожила и как озлобленная собака издала рычание: «Ры…ы! Гав!», пытаясь ухватить зубами, протянутую к ней, руку.
Ноги у женщины подкосились, и она замертво упала на пол, прохрипев: «Ой…й! Ефимушка, что ты сделал со мной?»
Ефим приоткрыл глаза, увидел неподвижные ноги тёщи и, довольный своей затеей, прошептал:
-Во хохма! Видать укакалась старая от испуга! Расскажу на работе, посмеются хлопцы. Будет ей наука, как болтать всякую чепуху на зятя.
Вдруг послышались шаги. Это спешила домой Фроська. Ефим принял прежнюю позу, при этом до безобразия выпучил глаза.
Открыв дверь, Фроська увидела ужасающую картину. На столе лежала безобразная голова, а возле стола – бездыханное тело матери.
-А…а! Ефимушка, родной, любименький, кормилец наш, что ты, дурачок, наделал с собой! – она бросилась к голове, хотела обнять, поласкать её, но опять последовало звериное рычание и движение для укуса.
Ноги у Фроськи подкосились, и она упала рядом с матерью.
-Вишь! И эта стерва тоже укакалась от испуга! Как голову увидала, то и любименький, и родненький, и кормилец! А как выпимши приду – то идол! Пропойца! Свинья! – шептал Ефим, еще некоторое время, продолжая сидеть под столом в веселом ожидании пробуждения тещи и жены.
-Что-то бабы долго не очухиваются? Надо приводить их в чувство. – Ефим вылез из-под стола, довольный своей выходкой.
-Вот и состоялась проверочка вашего нутра! – он весело перешагнул через лежащие тела, умылся, привел себя и стол в порядок, подошел к лежащим женщинам, начал их тормошить и брызгать водой на лица. Но те не подавали признаков жизни.
Испугавшись и проклиная себя за такую шутку, Ефим побежал к телефонной будке и вызвал скорую помощь. Прибывшие медики долго возились с Фроськой и Евдокией Ивановной и, когда первая подала признаки жизни, её срочно отправили в реанимацию.
Евдокия Ивановна неподвижно лежала на полу. Тело её было ещё теплым, но душа покинула эту обитель и устремилась в небесную даль, с высоты которой она видела плачущего зятя, раскаивающегося и просящего прощения у неё за глупую шутку.
Июль 2005 года.