Бабушка Анна, высокая, все еще прямая, как южный тополь, с узлом когда-то очень густых темно-русых волос на затылке, теперь посеребренных и поредевших, стояла у зыбки, напевая и слегка прикачивая внучку, обещая ей в будущем счастливую жизнь, полную радостей и волшебных дней. Внучка что-то долго не засыпала, но Анна терпеливо укачивала, монотонно причитывая колыбельную песенку, издавна известную ей еще от прабабушки. Наконец внучка заснула, и старушка присела около стола, на котором лежали дратва, шило, ножницы и самодельная игла с широким ушком.
Накануне скроенные чирки из выброшенной резиновой камеры лежали тут же, рядом с дратвой, и Анна принялась за дело. Где и у кого она научилась этому ремеслу, одному Богу известно. Она временами останавливалась, чтобы посмотреть шов, потом снова сшивала части, ловко работая то шилом, то иглой. Много на своем веку перешила она разной одежды. Ни на каких курсах кройки и шитья никогда не училась, все самоучкой, догадкой и приглядкой еще по молодости у опытных швей. Чирки стала шить во время войны, когда в лавках обуви не было, а ходить в чем-либо надо было.
Она обувала чирками не только большую семью сына Якова, но и деревенские бабы шли к ней с той же просьбой. Никому не отказывала Анна, зная, что кормильцы-добытчики на фронте. И еще слыла Анна повитухой, а кто в селе пограмотнее был, называл ее фельдшерицей. Фельдшерица так фельдшерица: она спесью не страдала, всем старалась помочь, ничего не требуя взамен.
Задумалась Анна, мысленно пробегая по этапам своей жизни. Сколько всего пережито! Она вспомнила молодость, единственную любовь свою, принесшую ей много радости и много горя.
Пришел как-то карбасок с товаром в их деревню. И вышел из него на берег статный красавец, купчиком в народе его называли. Анна пошла в плавучую магазею, чтобы выбрать ткань на платье. Увидев его, обомлела. Ее поразил удивительный нос с горбинкой. «Как у орла», - подумала она, выбирая ткань и изредка посматривая на продавца. Хромовые узконосые туфли, а не сапоги, которые носили здешние парни, вконец укрепили в ней мнение, что этот молодец – щеголь. Она смело усмехнулась, глядя ему в лицо. Ее улыбка, открывшая ряды белоснежных зубов, ослепила молодого человека. Глаза их встретились, и Анна поняла, что влюбилась.
«Любовь с первого взгляда, - думала Анна. – Да неужели так бывает? Это не к добру».
Девушка решила, что больше никогда в магазею не пойдет и не будет искать встречи с тем, от которого защемило в груди, не давая выдохнуть.
Весь день, занимаясь домашней работой, она думала о нем, хотя пыталась отогнать мысли прочь, но подступающее удушье откуда-то изнутри диктовало свои правила.
Поздно вечером, взяв ведра, Анна пошла на реку, но карбаска нигде не было видно. «Вот и хорошо, он городской парень, а я деревенская девчонка. Из этого ничего бы не вышло», - думала она.
В Тубе Анна слыла первой красавицей, гордой и недоступной. Парни, пытаясь завоевать Анну, встречали насмешливый взгляд ее больших серых глаз, пронизывающих их насквозь, и отступали. Они не могли понять ее, умную и независимую от мирской суеты и сплетен. Ее светло-русые густые волосы, заплетенные в тяжелую косу, спускались до самых щиколот.
Особенно назойливо добивался ее внимая Степка Гордеев, небольшого росточка паренек, доходивший ей по плечо. Анна не принимала его всерьез. «Вот уж кого мне не хватало, так этого метр с кепкой», - смеясь, думала она. Но Степан всюду подкарауливал девушку, частенько преграждая ей дорогу. Пытался поговорить с Анной, но она, звонко смеясь, убегала, шурша подолом шелкового платья. Степка злился. Самолюбие его жестоко страдало. «Бегай, бегай, все равно будешь моей, - зло думал он. – Вот прижму тебя темной ноченькой, так перестанешь смеяться». Редкие светлые волосы прилипнут, бывало, к самому темечку, он небрежно проведет по ним рукой, как будто причесывает, а они скомкаются на макушке, и станет Степан похожим на только что избитого, истерзанного петуха, которого куры не пускают на насест.
К крестьянской работе Степан приучен с детства.
Дети в многочисленных семьях воспитывались трудом, подзатыльником, а иногда и ремнем, если особенно строптив характером и волю родителей не почитает. Степан к двадцати годам научился делать кадушки, плести корзины, строить дома. Братья Гордеевы отгрохали огромный дом на две половины – самый красивый дом на всю деревню. Окнами с резными наличниками, словно кружевами украсили, выходил на улицу, ведущую к Илиму. На воротах терема резные с разными фигурками зверей. Все честь по честью. Гордился Степан домом и хотел, чтобы в одной половине он обзавелся семьей с красавицей женой. И только с Анной.
- Жениться Степану пора подоспела, - как-то сказал отец Тарас Сафронович. - Хватит,
отбегал за девками. Пора.
- Кого приглядел-то, отец? – робко спросила Мария, мать Степана.
- Да у Анисима Аверьяныча дочка на выданье. Помощница тебе будет.
- Наш-то чо выдумал. Аньку Калины Данилыча в жены хочет.
- Аньку? Эк куда хватил! До нее дорасти ишшо надо. Она ему не по зубам. Калина не отдаст дочь. Не пара она нашему Степану. Не пара. По себе дерево рубить надо.
Вот и пришла к Анне любовь окаянная. Днем и ночью думала она о нем. Мечтала о встрече. Семья садилась за стол, а она есть не могла, отказывалась. Работу крестьянскую исправно справляла, но часто задумывалась о чем-то своем, девичьем. И все ждала, ждала. Обиходила амбар во дворе. Чисто и уютно в нем. Цветами украсила. Частенько стала заглядывать в ларь с книгами. Совсем недавно она равнодушно перекладывала книги, изредка прочитывая строчки. Не трогали ее стихи ни Пушкина, ни Лермонтова. А теперь стала находить в них созвучия своей души и удивлялась тому, что раньше не замечала их тайного смысла.
- Вот и моя очередь за счастьем настала. Только где оно?
Кто-то настойчиво дергал за кожаную веревочку, калитка вздрагивала и скрипела, а человек нетерпеливо продолжал дергать. Услышав, Анна побежала к воротам, подняла щеколду, калитку слегка приоткрыла. И отшатнулась… Ярким румянцем вспыхнуло лицо девушки, выдавая перед пришельцем смятение, радость еще что-то, неподвластное ей.
- Эй, красавица, позови-ка отца. Дело есть.
- Что за дело? – спросил Калина, услышав голос незнакомца.
- Уберите свою лодку, прошу вас, она мешает магазее пристать плотнее к берегу.
- Магазея? Ступай на берег. Сейчас приду.
Но молодой человек не торопился уходить. Анна, овладев собой, посмотрела ему в лицо смело, пронзая глубиной серо-голубых глаз.
- Андрей, - протягивая руку к девушке, произнес он.
- А меня Анной звать. Можно и Аня.
Теперь радостная улыбка так и рвалась из ее чистой души, не оскверненной пороками, и в лице, половину которого занимали глаза, светящаяся ярким блеском, строгостью и умом, была любовь.
- Приходи на берег. Для тебя много нарядов таких же красивых, как и ты. Приходи.
Андрей ушел, а Анна, привыкшая контролировать свои поступки, испугалась, что выдала свои чувства. Долго стояла в нерешительности, теребя толстую косу, то расплетая, то снова заплетая. Отец уже вернулся с реки, а Анна все еще не могла прийти в себя.
Андрей, искушенный в любовных прелюдиях, уходил удивленный:
- Красивая. Наверно, чья-нибудь невеста. А глаза-то, какие глаза! Утонуть можно. Да! Зацепила она меня. Бровью-то как повела. Сразу видно – порода.
День угасал в вечерних сумерках. Становилось прохладно. Комары серыми тучами повисли над магазеей.
Андрей, отмахиваясь от назойливого соседства и отдав последние распоряжения своему помощнику, пошел к игрищам молодых, надеясь увидеть Анну.
Анны не было. Скучно стало Андрею, неуютно как-то. Посмотрел, чем развлекается молодежь, и пошел обратно.
Анна увидела его раньше и спряталась за деревом. Она боялась встречи. Боялась своего чувства. Боялась, что Андрей сразу разгадает ее тайну.
Зачем любовь ко мне пришла?
Зачем оставила без сна?
Зачем сдавила грудь мою?
Дышать нет сил, но я люблю, - звенело в душе ее.
И пошла, пошла прямо навстречу. Будь что будет!
- Добрый вечер, Аня. Я тебя искал. Почему не пришла на реку? Я ждал тебя.
- Ждал. Мы знакомы совсем немного.
- Давай познакомимся поближе.
- Зачем? У тебя, наверно, в каждом селе девушка есть.
- Девушек много, а таких красивых, как ты, нету.
- Вряд ли. Верится что-то с трудом.
- Можешь не верить, но это так.
Они рассмеялись почему-то одновременно и так искренно, что Ане полегчало. Суровая скованность исчезла. Напряжение, томившее ее, схлынуло, и заговорила она весело и непринужденно обо всем, что было ей дорого и интересно. Андрей слушал ее и дивился:
- Деревенская девчонка, а умница какая. Книги читает. Поэзией увлекается. На прощание он поцеловал ее трепетно и нежно. Аня не оттолкнула его, не возмутилась притворно оскорбленной. Поцелуй, первый в ее жизни поцелуй парня остался на ее губах. Она прикоснулась пальцем к губам, проверяя, не сон ли это. Счастье переполняло ее.
У Андрея торговля шла бойко. Дни пролетали незаметно. Каждый вечер с Анной. Она казалась ему великим чудом, спустившимся с небес. Подолгу целовались. Девушка приходила домой с распухшими губами, чего не могла не заметить мать.
- Аня, береги себя. В деревне разговоры пошли, не испортил ли тебя этот купец.
- Испортил? Да ты что, мама, ничего у нас не было.
- На каждый роток не накинешь платок, доча. Будь поосторожнее.
- Я люблю его, мама, очень люблю. Он не обманет, не из таких.
- Из каких таких. Все они клянутся в любви, а горевать потом приходится девке. Заугольников нам не надо.
Разговор с матерью отрезвил Анну:
- Заугольник… Ужас какой! Будто ребенок не человек, а преступник.
Вечером она купалась в Илиме с Андреем. Вода теплая, ласковая, что парное молоко, плескалась у их ног, когда они переплыли на другой берег и, обнявшись, сидели на песке.
Андрей заговорил первым:
- Завтра уходим. Торговать уже нечем. Мне так не хочется расставаться, но отец гневлив, будет возмущаться, если я задержусь.
Анна молчала. Андрей привлек ее к себе и стал целовать, шепча ласковые слова. Неуемная страсть его томила. Он что-то говорил, говорил ей, осыпая ласками и поцелуями с ног до головы. Как все произошло, Анна не помнила. Это был не пустой небосвод собственного разума, а опрокинувшая небо над головой искра нежности. Она полностью растворилась в нем, не понимая, что с ней и где она. Потом, вспоминая этот вечер, Анна содрогнулась от ужаса случившегося. Как она, такая гордая и независимая, могла допустить это?
Это – любовь – величайшая в мире тайна, загадка, над которой столетиями бьются лучшие умы человечества.
Скоро Анна поняла, что беременна. Тошнота подступала по утрам. Рвота доводила до судорог. Одно спасение – сера лиственная. По всему дню не выпускала ее изо рта. Грызла ржаные сухарики, приготовленные для кваса, и думала о нем, об Андрее. Как-то она узнала от приезжих из волости, что Андрея отец отправил за границу на учебу по коммерческому делу.
- Вот и все. Кончилась моя любовь. Как же жить-то мне. Ребенка заугольником будут называть. Дразнить. На меня пальцем показывать. Родителей жалко. Им-то за что такой позор! Умереть надо, - думала она.
Ранним утром разбудил отец неводить. Да Анна и не спала. Обрадовалась работе как спасению. Братья несли весла, невод, а она большую корзину под рыбу. Отец уже был на реке, осматривал лодку. Анна с младшим братом по воде вдоль берега, а отец с братом Алексеем в лодке. Калина выбрасывал невод частями, чтобы ловушка не запуталась. Работал сноровисто, споро. Любил неводить. Летом завсегда семья питалась рыбой. Рыбный пирог на завтрак любили все. А от заливного из щуки или жирных окуней никто не мог отказаться. Ночью Калина с сыновьями ходил лучить. Тут особенно нужна сноровка, сила и ловкость. Дно реки освещалось лучом, исходящим от разожженных смоляных дров в «козе-лапе» на носу лодки. Мирно стояли налимы, похожие на длинные поленья. Калина с острогой в руках, ничуть не мешкая, ловко вонзал в хребтину рыбы свою пику. А то и жалбончика, тайменчика так изловит.
Вот и сегодня рыбы набилось видимо-невидимо. С трудом подтягивала Анна с братом наполненный рыбой невод. Успевай вытаскивать и складывать в корзину, а Анне – плохо. Запах тины, сырости от рыбы вызвал дикую рвоту.
- Эй, девка, что мешкаешь? Давай живее! – крикнул отец.
- Да блюет она, папаня. Заболела, видно.
- Как это заболела? Пошто не сказала?! Блюет…
Калина недоумевал:
- Утресь все было нормально. Девка здоровая была.
Алексей усмехнулся:
- Да понесла она. Загулялась с купчиком.
Он по личному опыту знал, как у них с Аленой все сладилось еще до свадьбы.
- Как понесла? - взревел Калина.
- Как? Как? А вот так. Уехал он. Вряд ли вернется.
- Дак ты знал и молчал?
- А что тут скажешь. Я как-то пообещал ему шею намылить, если Аньку обидит.
- А чо ж не намылил?
- Не успел. Уехал он.
Калина очень любил дочь. Любя, он даже предположить не мог, что именно с его любимицей может произойти такая беда. Обилие рыбы не радовало его, а раздражало. Половину выбросил в реку – пусть живет!
- Мать, пошто недоглядела за Анькой, твоя вина, - с порога закричал Калина.
- Об чем ты, отец? Говори ладом-то.
- Да вот в подоле скоро принесет. Покуда люди не знают, спасать ее надо.
Мать заохала, запричитала:
- Я ее упреждала, отец.
- Плохо упреждала. Пришла беда – отворяй ворота. Спасать, спасать надо.
Днем Калина Данилыч с сыновьями косил на Шалыге, а рядом на Митревском островке, Тарас Сафронович с сыновьями и невестками гребли сено. В полдень и встретились. Неожиданно сосед выдал тайну Степки – желание жениться на Анне.
- Посылай сватов, - обрадовался Калина.
Так Анна из домашней холи попала в неволю.
Дом большой. Работы домашней невпроворот. Нежиться по утрам не пришлось. Братья Гордеевы жили одной дружной семьей, от родителей не отделялись. Невестка, жена старшего брата, распоряжалась по дому всем и всеми. С вечера давала указания на другой день, кто и чем будет заниматься. Анна поднималась рано, пока все еще спали. Стряпать приходилось ежедневно. Сметалось все огромной семьей. Взрослые, дети – всех надо накормить и напоить. Кроме того, скотины разной полный двор. Всех надо обиходить, всем угодить. К вечеру Анна с ног валилась, замертво падала на постель, а от воспоминаний об Андрее остался лишь привкус лета на губах да растущий живот. В первую же брачную ночь она сказала Степану о беременности. Он злился, носился по комнате как угорелый, потом бесстыдно повалил Анну и грубо, зло сотворил свое мужское дело. Обманутый в своих ожиданиях, Степан мучил Анну ревностью и обращался с ней жестоко. Она на судьбу не жаловалась, чувствовала себя виноватой и терпеливо сносила Степкины побои. Родился сын, и Анна назвала его в честь биологического отца Андрейкой. Все свои нерастраченные чувства она вложила в него, желанного и любимого, нежно ласкала его, любовалась им. Андрейка рос не по годам умным, пытливым и расцветал на глазах.
Анна рожала детей через год, через два. Это были дети от Степана, к которому постепенно она притерпелась душой. Трех сыновей и четырех дочерей родила она Степану, но любимым ребенком все же был Андрейка.
Свекрови невестка пришлась по сердцу. Работящая, умеющая вязать и шить, за кроснами за ней не угнаться другим невесткам. Она рано догадалась, что Андрейка не Степанов сын, но о своей догадке никому не сказала. Зная суровый норов Степана, она защищала Анну, по-своему жалея ее.
Но от людей на деревне не скроешься. Стали бабы гадать, на кого же походит Андрейка, жгучая красота которого стала сводить с ума подрастающих девчонок.
- Ты гляди, дева, волоса-то каки кудрявы.
- А у Анны прямые. У Степана – смех один.
- Дак не в мать, не в отца, а в проезжего молодца видать уродился.
- Ты гляди, гляди, глазищи-то каки черны.
- Заугольник че ли. Да с кем это она его прижила.
Свекровь подходила к старухам, сидевшим на завалинке, и затыкала им рты:
- Наш он. На Анну походит. Мой дед кудрявым был, видать в него. Высокий, так и Анна не маленька, - хлестко (быстро) говорила она и старухи замолкали.
Бывало, Анна со Степаном идут в гости, высокая статная женщина и метр с кепкой рядом. Изо всех сил Степан вытягивал шею, чтобы соответствовать.
- И чо она в нем нашла, - недоумевали обыватели.
- Как чо. Вишь домина-то какой. В богатый двор вошла.
- В богатый… Да мантулить ей приходится с утра до ночи.
- Такой никуняшный. Бают, что бьет ее. Ревнует шибко.
- Она не поселка какая-нить. Все дома за прялкой да за кроснами. Чуру у него нету.
Андрейка рано научился читать и писать, что в деревне это высоко почиталось. Окончил церковно-приходскую школу с Похвальным листом, и батюшка направил его на дальнейшее обучение в духовную семинарию в город. Но недолго он там проучился – деревня тянула его рассветными зорями, духмяными травами, рыбалкой и охотой.
Степан, не проявляя по отношению к нему никаких особых отцовских чувств, любил брать на рыбалку и охоту смышленого парня, который с полунамека понимал отца. Физически крепкий и сильный, он был незаменимым помощником в любом деле.
Вырос парень красавцем. Высокий, стройный. Косая сажень в плечах. А щеголь-то какой! Приехал из города в темно-синем костюме и узконосых туфлях. Совсем как его отец, о котором в деревне давно забыли.
Не прошло и дня, как его приятель Иван позвал на охоту. Анна собирала сына с грустью, она не успела наглядеться на Андрейку. Он все еще оставался для нее Андрейкой, хотя в городе называли его Андреем Степановичем и служил он в Департаменте по землеустройству. Сам, своим умом пробивал он дорогу в жизни, без чьей-либо помощи и поддержки.
Выдался осенний день, солнечный, безветренный. К вечеру добрались до ухожжа и принялись ладить охотничье зимовье, обветшавшее за лето. Работали споро, шутили, смеялись. Проверили лабаз для хранения продуктов. Спать легли затемно.
Утром поставили сетушку на окуня и щуку, а сами отправились уточить на соседнее болотце. Андрей подстрелил несколько уток, котомка давила плечи, и он уже решил вернуться к зимовью, как внезапно увидел в нескольких метрах от себя стаю уток, звонко и призывно кричащих. Он по привычке скинул ружье и выстрелил. Стая мгновенно взлетела, но подстреленная птица зацепилась за кустарник и повисла на нем. Парень и так и эдак пытался достать утку – ничего не выходило.
Собака, набегавшаяся за день, лишь жалась к нему, не хотела лезть в холодную воду. Тогда Андрей, найдя тут же жердину, попытался пригнуть голый сук с раненой птицей, но не удержали натруженные ноги, и он ухнул в воду. Таким люша-люшей и увидел его Иван.
В зимовье истопили печь, согрели воду, вскипятили чай. Куртик, сшитый матерью, насквозь промок, и Андрей, подпоров подкладку, достал пачку денег и разложил их для просушки.
Жадное изумление, тайная зависть пронзили Ивана.
- Вот бы мне столько. Лонись сколько каменок сложил, сколько лесовал, а и половины не заработал, - думал он.
Вслух отуманенно произнес:
- И куды тебе такую прорву. Бауком живешь.
- Дом хочу построить, свой дом. Да и то правда – жениться пора. Братья моложе меня, а семьи уже завели.
Иван, ровесник Андрея, женился рано. Наталья родила ему двойню и на подходе третий ребенок. И стал он вынашивать план, как этими деньжищами завладеть. Охотиться он уже не мог.
А Андрей каждый день проверял кулемки, плашки и приносил по два-три соболя, по нескольку белок.
- Фартовый, черт, - зло думал Иван.
Стал он придирчиво рассматривать шкурки соболей и белок, выделанные Андреем. Начались ссоры, которые множились день ото дня. Каждый доказывал свою правоту.
- Еча, турапа ты. Куды стрелил? В глаз белки надо. Шкурку спортил.
- Стараюсь. Но так уж получилось, - смеясь, произносит Андрей.
- Ржот ишшо. Вона ушканья шкурка негодна никуды. Шитик льдиной утартало, а ему хошь чо.
- Шитик льдиной унесло? Где же был ты, если видел и ничего не предпринял?
Андрей побежал к речушке и увидел шитик, зажатый льдинами.
- Поздно. Теперь не спасешь. Он постоял на берегу, размышляя, что можно сделать. Вдруг одна из льдин оторвалась, а другая стала прибивать шитик к берегу. Это обрадовало его. «Морозы усиливались, не сегодня-завтра реку скует льдом окончательно, и тогда хана», - думал он.
Андрей подтягивал лодку к берегу, когда Ванька выскочил из зимовья. Мстительное, осатанелое чувство ослепило его при виде удачливости и успешности напарника…
Лапчик, большая охотничья собака с рыжей подпалиной на брюхе, прибежал с высунутым языком, закуржавевший от быстрого бега, и завыл надсадно, с высокими длиннотами. Потом залаял хрипло, то останавливаясь, то с новой силой хрипя и подвывая.
Анна в коровнике наводила порядок, проверяла кур в курятнике, тепло ли им, не пора ли в дом, как услышала вой собаки. Ей стало не по себе. Она знала, что так собаки воют по покойнику. «Лапчик прибежал, а где же Андрейка?» - встрепенулась она. Всю ночь, холодную, темную, Анна не смыкала глаз. Приляжет на кровать и снова на ногах. Степан тоже спал плохо. Ворочался. Анну успокаивал:
- Спи. Никуды не денется твой Андрей. Утресь узнам. Спи.
Но Анна, чуть забрезжил рассвет, побежала к дому Ивана, но он еще тоже не вернулся. Успокоилась немного, стала ждать.
Иван в полдень вышел из леса, до дому добрался только к ночи и не сразу сообщил о том, что Андрей, видно, заблудился, к зимовью не пришел.
Братья со всем мужским населением деревни отправились на поиски. Они прочесали ухожже вдоль и поперек, кричали, трещотками стучали, стреляли, но Андрея не нашли.
Анна страдала. Ни пить, ни есть не могла. Она корила себя за то, что так легко отпустила сына в лес. А еще она думала, что Бог отвернулся от нее и наказал за девичий грех. День и ночь молилась, прося у Господа прощения. Ничему и никому не была рада Анна, все валилось у нее из рук. Зайдет в куть, встанет посредине и вспомнить не может, зачем зашла. Все мысли и думы о нем, все о нем. Внучата ползали вокруг ног ее, теребили за фартук или подол юбки – ничего не замечала Анна.
- Не рехнулась бы умом мать-то наша, - печалился Степан. – Вы уж, ребята, глядите-ка за ней.
Постарела за зиму Анна. В лице появилось что-то новое, похожее на суровость и праведность.
Во всем можно было увидеть приметы сердца мудрого: она пряла пряжу, вязала носки, чулки, ставила кросна и ткала полотно для своей с каждым годом разрастающейся семьи.
Дружно раздвигал свои границы март. Звенели капели. За ночь таявший днем снег превращался в серебристые сосульки. Горы еще совсем недавно белевшего снега смотрелись теперь серыми глыбами. Верхушки сосен из мутно-зеленых становились нежно-зелеными.
Все это замечали глаза Анны, которые и приводили ее к чувству мысли. Не было ни одного дня, чтобы она не думала о сыне, столь нелепо погибшем. Утешение находила в молитвах, да внуки вносили в ее тоскливую жизнь маленькие радости. Терпение – вот ее основа ждать и надеяться… На что надеяться? Она не знала. Прилегла днем отдохнуть, и навалился сон. А во сне сын, Андрейка ее ненаглядный. Подсказывает матери, где искать его.
Анна подняла других своих сыновей на поиски. Еще летом пронесся страшный смерч неподалеку от зимовья. Пролетел узкой полосой и повалил деревья, вырвав с корнем неохватную столетнюю лиственницу. Осталось глубокая воронка, чернеющая издалека. Вот в ней-то и лежал Андрей, присыпанный землей и заваленный мелкими деревьями и сосновыми ветками.
Осенью, когда искали всей деревней, никто не обратил на это внимания. Именно Андрей предлагал Ивану выкопать здесь яму для хранения соленой рыбы и других продуктов. Место хорошее, а оказалось – могила для него.
Ужом извивался Иван во время следствия. Налицо были неопровержимые улики. Продавец заметила однажды, что несет он в лавку странные деньги, будто мятые какие-то, а может быть, подмоченные и высушенные. Получил Ванька свое по заслугам.
Долго не стихали разговоры о гибели Андрея, но Анна уважала тот мир, который преподнесла ей судьба. Главное – она поняла, что жить всегда есть смысл. Прикипела душой к Степану, по-своему жалела его – отец же детей ее! Степан ушел из жизни перед самой Великой Отечественной неожиданно, простудившись во время рыбалки. Спасти его не удалось. Их сыновья, Иннокентий и Василий со своими семьями, давно уже жили в Иркутске, а Анна осталась с семьей Якова в Тубе. Дочери повыходили замуж и жили в соседних деревнях. Много воды утекло. Страшно вспомнить эпоху коллективизации в стране, когда стояла угроза раскулачивания трудолюбивой, дружной семьи, никогда не нанимавшей работников, а всегда своими силами выполнявшей любую крестьянскую работу.
Однако они потеряли все: их большой дом, сделанный так любовно, отдан был под амбулаторию, где стояли койки для рожениц и где жил фельдшер со своей семьей. Их же поселили в небольшой домишко, в котором раньше они хранили лошадиную сбрую, разный инвентарь и деготь. Запах дегтя никогда не выветривался, несмотря на то что невестка отчаянно пыталась косарем соскоблить черные пятна. Они намертво въелись в пол.
- Где живете-то теперь?
- Да на заднем дворе, - следовал ответ.
Задний двор – это постройки для скота и эта избенка с единственной комнатой, без кухни и коридора.
Вечером, когда уже окна были закрыты ставнями, кто-то надрывно постучал.
- Анна Калиновна, бабушка, мама рожает, - услышала Анна детский голос.
Анна впустила девчушку, взволнованно призывающую ее пойти к роженице. Ни слова не говоря, Анна, накинув легкое шабуришко, пошла за девочкой.
Суровый северный ветер срывал с нее лопотину, пробирая до самых костей. Они шли, сбиваемые с ног неизвестно откуда взявшимся ураганом. Злой ветер, обезумев от страсти, рвал и калечил ветви берез, и они жалобно стонали и плакали.
- Быстрее, быстрее, - торопила девчонка, но сила ветра была так велика, что они едва переставляли ноги. Наконец они вошли в дом, где в страшных муках, изнемогая от боли и усталости, корчилась молодая женщина.
Анна сразу поняла, что ребенок лежит поперек живота роженицы и что надо немедленно исправить положение. Нащупав головку ребенка, она каким-то чудодейственным образом повела его, и ребенок будто понял, как ему выбираться на божий свет. Давно отошли воды, рожать придется всухую. Это плохо, но небезнадежно. Анна это хорошо понимала, стараясь всеми силами помочь женщине. Начались сильные длительные схватки, во время которых Анна приказывала тужиться покрепче, чтобы дитя не задохнулось в утробе матери. Показалась головка ребенка, и Анна, помогая рукой сверху, подтолкнула его к выходу. И вот чудо. Будто щелкнул замок, раздвинулись дверцы, выпуская мокрое розовое существо, которое Анна подхватила и тут же, обрезав пуповину, положила на пеленку. Подождав немного, она и последыш направила к выходу, проведя сверху вниз ладонью по животу.
Ребенок жалобно пищал, а роженица лежала с закрытыми глазами, не обнаруживая признаков жизни. Анна принялась тормошить ее, заставляя открыть глаза. Когда уставшая женщина, но успокоенная тем, что все уже позади, открыла глаза, Анна подняла мальчика и поднесла к матери, готовой принять его. Все хорошо. Все нормально. Можно возвращаться домой.
Анна шла домой, подгоняемая резкими порывами ветра. Ветер не стихал ни на минуту. Легкое суконное пальтишко совсем не спасало Анну. Наконец она добралась до порога своего дома, шагнув в темноту, и упала на кровать в изнеможении.
На другой день, к вечеру, у Анны появился жар. Началось воспаление легких. Поначалу она думала, что это обыкновенная простуда. Попросила невестку заварить траву, собранную ею летом. Травка не помогала. Анне становилось все хуже и хуже. Она бредила, задыхаясь от нестерпимо удушливого кашля и обливаясь липким потом. Нужны лекарства, пенициллин, а в деревне его не было. Она понимала, что близится конец, но думала не о себе, а о Наде, которая остается без помощи и поддержки. Она любила невестку за трудолюбие, за добрый уступчивый характер и жалела ее по-своему. В сознании Анны смутно просвечивалось лицо невестки, самоотверженно ухаживающей за нею. Неожиданно она хрипло произнесла:
- Надя, все, конец. Скорее бы уж.
Надя заревела.
- Не плачь. Жалко мне тебя. Как ты с такой оравой останешься одна. Проклятая война. Яша…, - и крупная слеза покатилась по щеке.
Потом Анна попросила брусничного киселя. Жажда ее томила. Она выпила несколько ложечек киселя и затихла. Она ушла насовсем.
Вся деревня хоронила Анну. Мужики были на фронте, а бабы, старики и старушки прощались с ней. Приходили и уходили молодухи, у которых она принимала роды. Старики и старушки сидели на скамейке около гроба, не смея словом нарушить покой Анны. Казалось, что лицо ее, одухотворенное смыслом прожитой жизни, светилось.
В избу вошел высокий незнакомый старик, взявшийся неизвестно откуда. Он тяжело опирался на палку, когда сквозь толпу пробирался к гробу. Подойдя ближе, он снял шапку, обнажив высокий чистый лоб и густые еще пряди посеребренных волос, низко поклонился Анне, постоял немного и тихо произнес:
- Прости меня, Анна, прости.
Старушки встрепенулись:
- Кто это? Что за старик?
Но тот, который прошел по краешку судьбы Анны, уже исчез.