- Поворот, - объявил водитель, как она просила. Вышла и попала в крепкие объятия.
- Я соскучился по тебе, - он взял ее за руку и повлек по тропинке мимо забора воинской части, – Машу не узнать, хороша, очень, самая нормальная в вашей семье, - Софья резко остановилась и вырвала руку. - Что еще случилось, что опять не так? – недовольно спросил он.
- Люба чуть не повесилась, я успела спасти ее. Вынула из петли.
- Вот так казус! – он хлопнул себя по лбу ладонью, – Идиотизм! – закрутился на месте и стал бить кулаком правой руки по ладони левой. – Она жива?
- Да, я успела спасти ее, - повторила она.
Он удалялся, будто стремился убежать от нее. Или забыл о ней. Вспомнил, остановился, подождал, когда она подойдет:
- Как Миша воспринял?
Успокоился, но взгляд чужой, ускользающий.
- Его не было дома.
- Не ночевал? И она из-за этого в петлю полезла?
Из-за тебя, ты спал с ней, - подумала, но не сказала. Палящее солнце слепило глаза, ни деревца, голая степь. Но когда поднялись по тропинке вверх, увидела до самого моря дачный городок. Прошли улицу участков, до самого конца и остановились у калитки. Забор из сетки не скрывал просторный участок с ровными рядами саженцев и побеленный домик с навесом, под ним круглый стол и кресла из пластмассы.
- Вот мой домишко, - он широким жестом распахнул калитку, – У самого моря.
- Что за плантация?
- Не знаю, недавно посадили.
- Чтобы участок дороже продать?
- Нет, собирались долго жить, что-то не срослось.
- Кто-то умер?
- Нет, зачем, передумали.
- Поняли, счастье не здесь.
Он провел ее в просторную комнату.
- Мебель новая, из светлого дерева, купил вместе с домом, - объяснял он, - пойдем, покажу веранду.
Веранда застеклена с трех сторон, от пола до потолка, стекла прозрачной чистоты. У входа буйно цвела чайная роза, улавливался запах.
Нереальные розы, и все вокруг нереальное, красивый сон, плод богатого воображения.
Григорий расставлял чашки на круглом столе под навесом, оттуда открывался вид на море. Нежарко, с моря дул прохладный ветерок, пахло водорослями.
Из кухни доносился свист, переходящий в бульканье – закипела вода.
Он положил в ее чашку ложку растворимого кофе, налил кипяток, размешал ложкой, поставил бутылку с яркой наклейкой.
- Думаю, кофе с коньяком улучшит настроение.
Коньяк дорогой, она не сомневалась. Все самое лучшее. Действительно, ей стало лучше. Даже похвалила веранду, но огород скучный, без красивых лужаек и укромных уголков, плоский, нет цветов, один куст розы – мало.
- Да, скучный, но не все сразу, - оправдывался Григорий, - все в твоих руках.
- В моих? Но я не садовод.
- Исправимо. Я одобряю, если жена возится в саду.
- Батрачить нанимаешь? Как платить будешь?
Бесплатный сыр бывает в мышеловке. Опять обман? Но никто не собирался обманывать, обманывалась сама.
- Ну, вот, опять. Да делай, что хочешь. Хоть крокодилов разводи. Налить? – он показал на бутылку.
Она кивнула. Не много ли полчашки? Но выпила.
- Когда я родился, у нас не было ни клочка земли, только в цветочных горшках. Более уродливых растений я не встречал. Забывали поливать. Кроме деда никто ничего не делал в доме.
- И еще у вас коза была.
- Была. Потом он вступил в садоводческое товарищество. Что-то там выращивал, я не вдавался. Потом был инсульт, уже в инвалидном кресле, руки на коленях безудержно двигались, подзывал меня, долго и невнятно говорил, но я понимал: «Гришаня, помни, поместье дороже свободы. Помни, прокляну с того света, если ослушаешься: никаких сделок, ни с кем, землю не продавай, владей, но не продавай, влезай в долги, но не продавай. Есть кусок земли, и тебе не страшно жить в любой стране». Родители после его смерти долго маялись с огородом, потом, когда они ушли в один год, я продал участок.
- У нас земли не было, ни у родителей, ни у нас с Яковом.
- А все же нехорошо, столько лет была замужем за стариком, и никакого наследства тебе не досталось.
- Не из-за этого я выходила замуж.
Все будет хорошо, спокойно, нет проблем, золотая рыбка исполнила желание, живи и радуйся, но не радостно,
Зиму в закутке не пережить: или умрет естественной смертью, или добровольно вернет билет создателю. Уехать к брату? Но ему она не нужна. Неужели ничего не изменить? И эта встреча всего лишь вернула в несчастливое прошлое, от которого таблеток нет.
Григорий пил коньяк и рассуждал:
- Потребуются вложения, дом надо содержать, но это моя забота. Человек живет, пока у него есть забота. Это не я, это Хайдеггер. Хороший был философ, биографию свою немного подпортил, но с кем не бывает. Налить еще? Нет? Как хочешь. Черт, философия никому не нужна, в эпоху засилья визуальной культуры всем картинки подавай. Картинки будут, - он опьянел и, казалось, забыл о ней, - Картины разные нужны, прорисованные, размытые, абстрактные, - ведь это тоже жизнь. Жизнь до конца не понимает никто, да и не нужно, зато в смерти все понятно: тело разлагается быстро, а кости еще долгое время сохраняются, на радость археологам.
- Верующим обещают восстание из праха. Как это, никто не пытался изобразить?
- Пытались, конечно…
Он хотел продолжить, но она перебила его:
- Помнишь пейзажи на клеенках? сохранился у Дуси до сих пор, Зина хранит.
- Примитив, но есть любители. Давай поплаваем, а?
Следом за ним спустилась с обрывистого берега на узкую полосу из гальки и песка. Он на ходу снимал и разбрасывал одежду, кроме них и чаек никого не было. Она тоже сняла сарафан и села на теплый камень. С трех сторон скалы, с берега их не видно, и она надеялась, что никто не появится.
Море – океан до самого неба. Григорий плыл, ритмично взмахивая мускулистыми руками, волны скрывали его голову. Она чувствовала себя отстраненно, как зрительница, созерцающая в музее картину морского пейзажа. Даже волны застыли, только живые чайки парили над головой, перекликаясь детскими голосами, неожиданно пикировали вниз, хватали рыбу и взмывали ввысь.
Обжигало солнце, но спрятаться в тени высокого берега боялась: пугала нависающая над головой скала в глубоких трещинах. Она вошла в воду, поджала ноги, обхватила их руками, плотная вода выталкивала, переворачивала на спину, волна захлестывала - тело ей не принадлежало. Охватила паника, попыталась кричать, захлебнулась, сильные руки подхватили и вынесли на берег.
- Глупо утонуть, где воды по колено.
- Где ты был?
- За скалой.
Она легла на песок вперемешку с галькой, он постоял, закрыв солнце, большой и сильный, и лег рядом.
- От тебя пахнет свежестью, - сказал она.
- Свеж как осетр.
Он скоро уедет, потому что ему станет скучно без дела, оставит ее зимовать, летом приедет с молодой красивой подругой. И удивится, что не так? Разве я тебе обещал быть только с тобой?
Да хоть и обещал, кто этому верит. Ведь обещать – не делать.
- О чем ты думаешь? – он погладил ее по щеке, - перестань думать.
- Мне здесь не по себе. Слишком красиво. На захудалом пляжике с запахом туалета я чувствовала себя спокойнее. Что-то во мне не так.
- Тебе просто надо отдохнуть, вернется душевный покой.
Покой был с Яковом, - подумала, но не сказала.
- Ты был здесь зимой? Говорят, штормит так, что с корнем вырывает деревья, рвутся электропровода, сносит крыши.
Но он ее не слушал, лег на спину и закрыл глаза.
- Я не говорил, что люблю тебя? Давно хотел сказать. Что-то меня развезло от коньяка. Соня, Сонечка, Сонюша, больше всего мне нравится твое имя, тебе подходит идеально. Именно такой должна быть София: умная, с греческим профилем, и таким высокомерием, что ни одна испанка не сравнится с тобой, донна Софья.
- Врешь, но приятно, не сгори на солнце – она потянулась за майкой, прикрыла его.
Но он не захотел лежать, медленно поднялся, остановился у края воды, волны касались ступней. Солнце перешло на юго-запад и опустилось так, будто подсматривало. Всего лишь звезда, одна из бесконечного множества, нет, конечного, поправил бы Миша, бесконечен бог. Подумаешь, звезда, так, пустяк, пусть подсматривает. Днем солнце, ночью луна, пусть смотрят, пока тучи не наползут.
Он потянулся всем телом, взмахнул руками, нырнул в воду и поплыл. Она легла на спину и задремала, ничто не нарушало покой.
На обед были пельмени и холодное пиво. Он сам начал разговор.
- Я был с Любой давно, был знаком с ее отцом, потом он умер, и я помогал их семье. Мише ее не подсунул, не грешен. Она неплохая, - он помолчал, - была.
- Ты же умный, мог предвидеть, когда их знакомил.
- Случайно произошло. Мы с Мишей сидели в кафе, я пил вино, он ел мороженое, она проходила мимо, подсела к нам. Потом он ее нашел, она в библиотеке работала. Город небольшой, найти нетрудно. Я тебе все рассказал. Что грешного в моих отношениях с незамужней Любой? Но я ведь не только из одного низа состою. Подумай, Соня. Тебе ведь хочется быть со мной, всегда хотелось, никогда не поверю, что ты выбирала между Яковом и мной. Просто меня не было рядом.
- Не просто. Я бы не хотела больше об этом… Марго мечтает тебя женить на себе.
- Женщина, которая любыми средствами сохраняет молодость, утомительна.
- А Люба?
- Стечение обстоятельств. Не надо было, но умные тоже иногда ошибаются. Этим и прекрасен мир. Я знал, что она выходит замуж. Она позвонила и сказала, Миша сделал ей предложение, и они подали заявление в загс на регистрацию брака. У меня тогда была работа, избирательная кампания. Я обрадовался, девочка пристроена без моего вмешательства. Я в нее вложил много денег. У них с матерью была история, подобная твоей, но обманули, в отличие от тебя, посторонние люди, Они бы не выиграла суд. После смерти ее матери я платил адвокатам, судье, жилконторе, еще кому-то, уже забыл, дешевле купить дом, а не оформить комнату в общежитии, чтобы ее потом продать и купить жилье в старом доме. Что я должен был еще сделать? Сказать Мише, что спал с ней? Я бы перестал себя уважать. Глупо было связываться с ней. А, черт, подрываешься на дерьме.
- У него появилась женщина.
- Да? Отлично. Все разрешилось естественным путем. Зачем вы Мишу отпустили сюда одного? Я видел этого Яшиного родственника, блаженного Костю. Как ты допустила? Недалекий Яков с портретом Декарта портил жизнь мне, Кольке, Ивану, потом взялся за Мишу. Людоед – вегетарианец, такого не бывает, а ведь случилось, стал авторитетом у нас, подростков.
- Жаль, что не бандит, а то бы польза от него была ого-го какая. А портрет – наследство его дяди, с Декартом в голове легче было выживать в сталинских лагерях. Ясный ум спасает. А Миша сам решил. Святой город, здесь Владимир Русь крестил. Гражданская. Исход. Он заболел этим.
- Яков увлек философией. Но мне окончательно мозг не снесло. А Мишка проглотил наживку, почему ты не защитила сына от его влияния?
- Тебя не поймешь: Миша то умный, то дурак, Яков то учитель, то враг человечества, - возмутилась она.
- Миша попал в иную реальность: сменил портрет философа на икону, разум на веру.
Вчера сын был победителем, сегодня все иначе. Может, его сила в том, что он каждый раз говорит по-разному. Хотелось бы знать, как часто меняются его чувства к женщинам?
Он потянулся за пультом и включил телевизор.
Ночью они спали на расстоянии вытянутой руки.
Когда утром сидели на веранде и пили кофе, к забору подошел сосед:
- Утро доброе! Вот персиками хочу даму попотчевать.
Он перегнулся через забор, поставил на землю ведерко с желтыми, сочными на вид, персиками, и удалился. Персики спелые, нежные, только с дерева. Сок потек по подбородку, закапал на полуобнаженную грудь, никогда не ела таких вкусных.
В конце пляжика, где были вчера, оказался мало заметный, узкий проход между остроугольной глыбой и отвесной стеной, представляющей многослойный пирог: песок, известняк, серая глина, красная земля, рыжая земля и скалистый козырек.
- Лезем? Не бойся, не рухнет. Природа тысячелетиями старалась, слой за слоем, наращивала берег, потерпит еще немного.
Она кивнула, опасливо поглядывая на глыбу, и полезла, сначала свободно, не задевая стен, потом боком, выбиралась ползком. Григорий полз следом. Над дырой, из которой они вылезли, висел предупредительный знак черным по желтому: «Опасно, оползень!» Ведь знал, но она не сердилась, ей понравилось каменистое плато, неровное, будто поверхность Луны после метеоритных дождей
- Здесь мы одни, располагайся поудобнее, - он нашел относительно гладкое место, расстелил полотенце, лег и притянул ее к себе. Она легла на спину, вытянувшись всем телом и заворожено смотрела в голубое пространство, ничего вокруг, только небо. Но вот он протянул руку, слегка коснулся плеча, живота, погладил грудь, отстранился, приподнялся, вгляделся в ее лицо, будто не верил, что она рядом. Его темные глаза, высвеченные солнцем до медовой желтизны, казались опасными, как у хищного зверя.
Кто первый, она не уловила: взмах дирижерской палочкой, первый аккорд, первое движение, плавное кружение пары, он ведет, она не сопротивляется, отдается, наслаждаясь гибкостью своего тела, его восхищенным взглядом.
- Яша, - выдохнула она, пришла в себя, заволновалась, услышал или нет?
Разжал объятия, она услышала шепот: «Теперь сама, будто ты - я, а я - ты» и она растерялась, выбилась из ритма, ощутила свои руки и ноги, неловко повернулась и ударилась коленкой о камень.
Появился страх, что кто-то их увидит с моря, или попытается протиснуться в щель, кому-то тоже захочется уединиться. Ее страх подстегнул его: он резко приподнял ее и вошел, придерживая ее бедра. Неудобная поза: она опасалась, что свернет себе шею, Яков не устраивал ей акробатических этюдов. Наконец застонал, немного погодя резко встал, пробежался широкими шагами, дождался волны, нырнул и поплыл. Она поднялась следом, осторожно прошлась босыми ногами по негладким камням, погрузилась в воду, немного проплыла, замерзла, вылезла на берег и стала ждать его.
Все вокруг замерло: и глубокая синева в белых барашках и безупречная голубизна: ни птиц, ни облаков, - никого. Она почувствовала желание, сильное, будто тестостерон перетек в нее, изнемогая, хриплым голосом позвала его, но он не услышал. Дождалась, он выбрался на берег, холодный, с посиневшей кожей, прижался к ней, она сдернула с него мокрые плавки.
- Ничего себе, - восхитился он, - мне это нравится.
И они входили друг друга, долго и не стыдясь, и им было хорошо.
Так прошел день, ночь, наступило утро. Еще день и еще ночь, им было хорошо.
Когда вдвоем пили утренний кофе, под навесом, любуясь морским простором, вдруг кто-то позвонил Григорию, и это показалось ей так неуместно, что она не сдержалась: «Что за дела, мы на отдыхе». Его губы сжались, он зло спросил кого-то:
- Когда я все успею? – долго слушал, в небе кричали чайки, разговор закончился, он повернулся к ней: - Соня, это важно: через месяц я должен быть на открытии выставки, надо успеть подать заявление в загс и поставить штампы в наших паспортах.
Чайки уже не кричали, она поискала их в небе, улетели все. Интересно, куда? В море? Или спрятались под скалами?
Нарочито растягивая гласные, прервала затянувшее молчание:
- Зачем? ты уедешь, а я останусь здесь, на краю земли. Какая разница, со штампом или без него.
Как раньше, как всегда, они расстаются. Зачем все это? Неужели невозможно вырваться из замкнутого круга любви – ненависти?
- Что опять не так? – раздраженно спросил он. – Для тебя же стараюсь. Не злись, а? Я не могу сидеть на одном месте. Ты должна это понимать.
- Мне кажется, что у тебя не один домик у моря. И в каждом живет какая-нибудь дурочка…
- Не придумывай, - резко прервал он, - не придумывай, и, пожалуйста, не держи меня ни здесь, ни в другом месте, - нигде.
- Но я могла бы поехать с тобой.
- Куда?
- К тебе.
- Мой дом здесь, и твой тоже.
- Но ты где-то будешь жить.
- Где-то.
Хотела сказать, у Марго, но промолчала.
Она ему не доверяла. «Храни очаг», что означало: будь экономкой, прислугой, любовницей, женой – утешительницей, а, в действительности, сторожихой.
- Я тут буду одна.
- Разберись, чего ты хочешь: дом у моря – предел мечтаний. А многие даже и не мечтают об этом.
Она знала: скоро привыкнет и перестанет замечать и дом, и сад, только море будет меняться каждый день. Ко всему можно привыкнуть, даже к смерти. Но она не готова жить только привычкой, ей было бы скучно.
- Я не хочу тут жить одна.
- Ты же не беспомощная девочка. Чего ты боишься? Бандитов? Но их тут нет. Всюду люди, во всех домах живут, я спрашивал. Да и сын у тебя не на другом краю света.
Сын мне чужой, - подумала, но не сказала.
Он опять кому-то позвонил. Было поздно, там, куда он звонил, была глубокая ночь.
- Проснись и слушай, - приказал он кому-то, но там, видимо, не согласились, и слушал он, долго, жестами показывая, чтобы она налила ему чай. – Да, понимаю, ты тоже пойми, надо думать, прогнозировать, принимать решения, и всегда точно знать, сколько получишь. У нас товар, мы его продаем, и цену назначаем мы тоже. Что значит, отвечать за последствия? Это ты о чем? Ах, да, ты ведь бывший депутат, но о судьбах миллионов не беспокойся, это всего лишь картины, не факт, что произведения искусства. Главное – прибыль. Не каждый шедевр сегодня можно прибыльно продать, - он смотрел на Софью невидящими глазами. – Слишком мрачно? Не найдутся покупатели? Ты о чем? Запомни слово: а-ва-нн-гард, выучи его, - наконец отключился: - Так приходится зарабатывать. Горе – менеджер считает, что на фотографиях больше заработаем.
- Зачем он тебе такой?
- Зять владельца выставочного зала. Владелец - коммунист плюс православный, адская смесь, взрывоопасен, в тротиловом эквиваленте снесет полгорода.
Под утро позвала мать: «Сонечка, ты где? Иди ко мне, Сонечка, я не вижу тебя, ты где?» Голос сестры: ««Сонька, не прячься, я тебя вижу, ты за деревом. Иди, тебя мама зовет». «Соня, ты куда дела Нину?» - спросила мать.
Она проснулась, в окно светила луна.
Мать говорила: «Солнечная Соня родилась на рассвете, темной ночью родилась луноликая Нина, и так они дружны, всегда вместе, как близняшки, хотя и не похожи совсем».
- Не спишь? – спросил Григорий.
- Луна мешает.
Он встал, задернул плотной шторой окно, лег рядом, обнял ее.
- Мне мама снилась, звала к себе, спрашивала, куда я дела Нину.
- Не понял, - он разжал объятия, приподнялся и вгляделся в ее лицо, - Перестань, всего лишь сон, не думай об этом.
И она успокоилась, потянулась к нему, и им было хорошо.