«Не- де-лай- нянь-ку –из- сы-на- не -смей, - в такт стуку дятла по сухому дереву Дуся долбила острым носом над ее головой, изредка поворачивала голову, показывая круглые глаза в безумной поволоке. В ночной трикотажной рубахе голубого цвета, туго обтянувшей пудовые груди, в резиновых ботах с широкими голенищами на тонких ногах – куриных лапках походила не то на цаплю, не то на удода.
Где-то грохнуло, Софья проснулась в кромешной тьме. Все замерло. За стеной скрипнула половица: убийца, крадучись, удалялся с места преступления. Пройдет мимо или вышибет ее дверь, чтобы не оставлять свидетеля в живых?
Легкие босые шаги, женские, в сторону кухни, нет, в туалет.
Люба вернулась в комнату, донесся мирный голос сына, не похоже, чтобы ссорились. Это был сон.
Утром, еще лежа в постели, услышала, как сын быстро собрался и куда-то ушел. Торопливо встала и стала собираться на пляж, чтобы не встречаться с Любой. Когда мыла посуду после завтрака, Люба появилась.
- Вам нравится поэт Александр Блок? – спросила она нормальным голосом.
Софья растерялась, чуть не выронила чашку.
- Да, нравится, - она мучительно подбирала слова, чтобы увлечь, задержать невестку, в конце концов, ей хотелось семью, нормальных отношений. Слова не находились.
Что такое нормальные отношения, Соня? Не забывай, что у твоего партнера другие представления о нормальности. - Нормальное одинаково для всех и каждого, - спорила она с Яковом, - нормальный человек стремится к миру с другими, это так естественно.
- Миша любил Блока, и вдруг все переменилось.
- Бывает, - Софья решила быть дипломатом. – Блок был мистиком, символистом, перерос себя, время такое наступило, революционное. Миша тоже перерос себя, хочет в чем-то разобраться. Ему бы здравомыслия…
Хотела добавить - женился, пора взрослеть, но прозвучало бы по ассоциации с революцией для Блока.
- Да, да, я тоже так считаю, - Люба быстро-быстро закивала головой.
- Разбираться надо, чтобы меньше глупостей совершать, увы, ему всегда не хватало здравомыслия. Он в детстве заметно отставал в развитии от сверстников. Конечно, я тревожилась. Да, сына любила, но еще хотелось ему благополучной жизни, как бы поточнее, слабоумные счастливее умных, горе от ума, как говорится, - она посмотрела на Любу, не обиделась ли, нет, внимательно слушает, – но с умом жизнь, как бы сказать, разнообразнее, наверное. Миша рос тихий, послушный, погруженный в себя.
Она считала, что вина ее, зачала его вскоре после рождения Маши, поторопилась, организм еще не восстановился. Маша, наоборот, опережала сверстников. Она была непоседа, заводила, провокатор ссор.
- Вот видите, он родился особым.
- Куда уж особеннее. Только моя мама радовалась, такой послушный: поставишь – стоит, посадишь - сидит. Другая бабушка Дуся пыталась растормошить внука, добилась, что он начинал орать, как только видел ее. С трудом успокаивали.
Люба полезла в холодильник, достала кастрюлю, с рисовой кашей, другого не готовила, повернулась к Софье.
- Я в школе не очень хорошо училась, любила только литературу.
- Миша тоже в школе учился так себе, но рано проявился как гуманитарий. Он не рассказывал, что пытался отменить именительный падеж?
- У нас в школе боролись за букву ё.
Софья засмеялась:
- У нас тоже, учительница природоведения писала письма в защиту ё, в министерство и приемную президента, собирала подписи. Мы, учительницы русского языка, прятались от нее.
- Что тут смешного? Ведь каждый звук связан с космическими вибрациями, последствия отмены непредсказуемы. А вот именительный - падеж агрессоров и эгоистов, надо отменять. Мы с Мишей уважаем творительный падеж, - он нам по душе.
Софья решила не возражать, главное - процесс пошел, замороженная оттаивает.
- Читать без запинки сын научился поздно, чуть ли ни в четырнадцать лет, я так радовалась, для меня было счастьем слышать выразительную речь. Знаешь, есть такие дети, не говорят, а вымучивают слова, - замолчала, испугавшись, что контакт прервется, и добавила, - От избытка эмоций, со мной тоже бывает.
Люба отстранилась, перестала слушать, заговорила, напрягая горло:
- Миша особый, он духовный, у него особый путь. Понимаете? Он женился на мне… вы не поверите, да, не поверите, но я не вру, он сам сказал, потому, что я ему духовно близкий человек, - прихватив кастрюлю, выскочила из кухни, как будто боялась, что Софья ее догонит.
Женился на «духовно близком человеке». Как можно так говорить о женщине.
Вечер был неспокойный, жаль, нет телевизора и нечем заглушить Любин визг за стеной. Мишин голос срывался на крик, и наступала тишина. Еле слышный шелест, непонятно, мужской или женский, тихий диалог, речитатив, снова всплеск, как казалось, взаимной ненависти. Но Софья не боялась, ведь спорили о Блоке.
Какие они еще дети, – думала она, - жестокие дети, никого, и себя в том числе, не жалеют.
В университете преподавательница литературы акцентировала на том, что Блок был мистиком. В дореволюционные лихолетья яркая, красочная мистика скрашивала суровую реальность. Значит ли, что серая жизнь толкнула сына в религию? Кого винить? Родителей?
Утром разбудил стук в дверь.
- Войдите, - разрешила она.
На пороге стояла Люба в длинной блеклой юбке и майке, тоже блеклой.
- Доброе утро. Миша ушел по делам. Как вы чувствуете себя? На улице такая жара, и здоровые не выдерживают.
Она как-то незаметно продвинулась и села на край дивана. Софья подвинулась и предложила сесть рядом.
Так близко еще не видела невестку. Вблизи ее внешность выигрывала, даже хороша: ровная бледность лица, глаза запавшие, но сегодня блестят, на тонких губах помада. Волосы, она их распустила, оказались густыми с рыжеватым натуральным оттенком. Худоба не болезненная, есть и грудь, и талия, и крутая линия бедер. Подавать себя не умеет, а так все на месте.
Люба почувствовала изучающий взгляд, попыталась встать, Софья придержала ее за руку.
- Мне тут так одиноко, пока лето - хожу на море, но зимой будет тоскливо. Ты раньше, до Миши, была замужем? – неожиданно спросила она.
- Нет, - Люба удивленно подняла брови, - нет, ни разу, - она затрясла головой, - Мне хорошо было с родителями, когда папа был живой, я не рвалась замуж. Конечно, у меня были увлечения, - она помолчала, - одно, была любовь, но я ведь не молоденькая вышла замуж за Мишу.
- Да, да, все правильно, это хорошо. Он был поэтом?
- Почему? Нет, - она смутилась.
- Любовь – это всегда хорошо, украшает жизнь, в старости приятно будет вспомнить.
- У меня есть брат, он старше на двадцать лет, мы с ним никогда не дружили. Когда я родилась, он женился и ушел жить к жене. Учиться не хотел, папа был недоволен.
- Разница в двадцать лет как разные эпохи, мир меняется быстро.
- Я пыталась найти с ним общий язык, когда умерла его жена. Нам с мамой нужна была его помощь, но он отказался. Нет, прямо не говорил, но когда я приходила к нему, нес такую чушь, - она помолчала и добавила: - Мы с ним разные.
- Он стихи пишет?
- Что? Нет. Он неверующий, мечтает вернуться в Советский Союз.
- Да, я знаю таких, все ищут потерянный рай.
- Занялся нашей родословной, нашел, что мы прямые потомки того самого Дмитрия Ивановича Менделеева. Нашего папу звали Дмитрий Иванович, по матери он Корнилов. Фамилия от Корнильевой, матери Менделеева, через мужчин дошла до бабушки.
- Имя неважно, фамилия важнее.
- Не скажите. По папиной линии мальчиков называли Иванами и Дмитриями. Мой брат, как и папа, Дмитрий, мама не захотела его Иваном назвать. Фамилия не Корнильевы, а Корниловы, понятно почему: после революции нельзя было носить фамилию старинного рода сибирских купцов. Могли без суда и следствия повесить на фонарном столбе. Мы же прямые потомки, могли быть Менделеевыми. Но с такой фамилией в Советское время жить было бы трудно.
- Почему? Таблицу Менделеева никто не отменял.
- Ой, там все сложно, ведь еще есть другие претенденты, лучше не связываться, лучше тихо сидеть и не высовываться. Слишком много претендентов на наследство.
- Какое наследство у Менделеевых?
- Не скажите, Любовь Дмитриевна с Александром жила в его имении.
- Любовь Дмитриевна? Ведь ты тоже Любовь Дмитриевна.
- Получается так.
Софье не нравился разговор, никакой логики, ее подташнивало, кружилась голова. Но не хотелось, чтобы Люба уходила, и она попросила:
- Расскажи о своих родителях, какие они были?
- Папу помню старым, он все дремал в кресле на балконе. Я даже помню его свитер, в желтых и коричневых полосах, мама связала. Ни за что не соглашался на новый, хотя мама ругалась, что подумают соседи, ходишь с рваными локтями. У папы была большая голова и нос с горбинкой, брат все хотел отыскать родственников с Кавказа, может, и нашел. Я помню у папы белоснежные, легкие как пух волосы, у младенцев такие. Так ведь он и был младенец, почти слепой и глухой, но глухота избирательная: не слышал маму, я разговаривала с ним, не напрягаясь. Хотел, чтобы я училась, говорил, когда выйдешь замуж за недоумка, учиться будет некогда. Представляете? Мне нравилось его слушать, и я любила гулять с ним по сосновому леску недалеко от дома. Сосны посадили солдаты воинской части еще до моего рождения. Но сейчас там высокие заборы, а лесок вырубили, одни пеньки торчат. Ни взрослых, ни детей, - мертвый город.
- Да, я заметила, контраст нищеты и роскоши в городе угнетает.
- Вы знаете, я ведь посещала психологические тренинги, Миша не знает, для него это сатанинское занятие, - сказала Люба.
- Я тоже их посещала, нас, учителей, даже обязывали.
- Мише разве объяснишь. Ой, заболталась, столько дел, - она резко поднялась и ушла.
Идти на пляж уже поздно, солнце в зените, решила записаться в библиотеку по загранпаспорту, давно хотела.
Библиотека недалеко, в полуподвале одной из пятиэтажек, ряд этих хрущевок перпендикулярен дороге. На доме у самой дороги висела яркая вывеска: «Клуб «Романтики», в подвале следующего дома оказалось пивное заведение «Ассоль», ощущался сильный запах алкоголя. Наконец, пройдя почту и обувную мастерскую, нашла вывеску: «Бiблiотека». Спустилась вниз: в сумеречном помещении с запахом сырости, на фоне стеллажей с книгами, в сарафане с обнаженными плечами и в пляжной обуви, стояла молодая черноволосая женщина с губами вамп, усиливающими бледность и худобу лица. Она эмоционально повествовала белокожей и беловолосой толстухе, обтянутой синтетикой в мелкую полоску, в изящных Золушкиных туфельках на тонюсеньких каблучках. Черноволосая возмущалась зарплатой: кто за такие гроши херачиться будет кроме нее, дуры. Ведь говорила мать, выходить замуж за плаваюшего в загранку, нет же, наслушалась, что и в городе можно хорошо зарабатывать. Только на стройке, но у него высшее образование, он не пойдет. Там, где можно что-то взять, вор на воре сидит. А тут что взять? Она махнула рукой в сторону стеллажей с книгами.
Толстуха в неустойчивых туфельках держалась прочно благодаря весу. Пусть пол провалится, она не сдвинется с места.
Софья терпеливо ждала, когда обратят на нее внимание, но разговор затянулся, теперь хотела высказаться толстуха: деньги что, если он все пропивает, и загранка не поможет.
Худая начала повторять монолог, но увидела Софью и раздраженно спросила «Что вы хотите?»
Софья постаралась как можно приветливее объяснить, что хотела бы записаться, но зачем-то стала рассказывать, что вот, переехала сюда, сама учительница литературы, естественно, русской, специально подчеркнула, знала, что украинцев в этом украинском городе не любят.
Черноволосая никак не реагировала, толстуха не уходила, им хотелось поговорить.
Софье стало неловко от подобострастной навязчивости, так хотела им понравиться.
- Выбирайте, - черноволосая кивнула на стеллажи.
Стройные ряды русской классики, зарубежная литература по странам, на украинском - две нижних полки. Рука не потянулась ни к чему, да и желания приходить сюда не было.
Но вместо того, чтобы уйти, топталась на месте, женщины продолжали разговор, и когда худая обратила на нее внимание, стала оправдываться, что летом серьезная литература не читается, слышали бы ее ученики, пожалуй, придет в другой раз,
- Детективы есть, - худая кивнула на стол, заваленный потрепанными книгами.
Софья поспешила к выходу.
На остановке что-то привлекло ее в витрине киоска союзпечати, сначала не поняла, что именно, взгляд остановился на общей тетради в клеенчатой обложке с бело-сине-черными полосами расцветки любимой рубашки Якова. Он приобрел ее давным-давно, и доставал из шкафа перед праздниками, не обращая внимания на ее ворчание: мрачнее только черный цвет. А еще художник, да хоть красная, но яркая, праздничная.
Вот что нужно - толстую тетрадь для дневника, описать свою жизнь, для сына, не оправдываясь, не обеляя себя, предельно честно. Он уже взрослый, имеет право знать правду. Да и что она еще умеет - только читать и писать.
Но посмотрела на цену, дорого. К киоску подошел мужчина, заторопилась, достала кошелек, мужчина отошел, а она долго считала гривны.
- Мне, пожалуйста, вот эту тетрадь, в яркой обложке.
- Эту? – продавец ткнула в обложку с медвежонком из мультика.
Когда поняла, чего хотела Софья, молча подала, отсчитала сдачу и погрузилась в чтение газеты.
Дома разглядела, что полосы не симметричные, что сочетание цветов куда сложнее и приятнее для глаз, чем рубашка Якова. Чистые листы в клетку манили, истосковалась по письму.
С чего начать? С конца? А, может, о Николае? С последней встречи. Как он выглядел тогда? Всплыло мертвое лицо: желтое, восковое, усохшее. Как у Блока, - подумала она.
Нос, губы, прищур глаз, даже уши – все помнит по отдельности, но в портрет не складываются. У Миши была фотография отца и сына Гольбергов.
Люба лежала на диване с влажным полотенцем на лбу, с трудом поднялась и достала из ящика стола альбом: вот Миша - студент, вот поход, еще поход, у костра, на вершине горы, - нужной фотографии не было.
Решила писать в произвольной форме, что вспомнит, не соблюдая хронологии. Но так и не смогла написать ни строчки.
Разболелась голова, прилегла и проснулась от злых голосов за стенкой, так о Блоке не спорят. Люба почти кричала: «Почему она тебя зовет постоянно? Ведь ты женатый. Разведись сначала, а потом заводи новые отношения».
Резкий голос сына, Любин визг, рыдания, наконец, наступила тишина. Софья попыталась расслабиться, но тишина за стеной пугала неизбежностью взрыва – истерики.
Кто-то вышел, хлопнула дверь в прихожей. Люба стала часто уходить вечерами, набирать на компьютере написанный Мишей текст. Письма соратникам, - поясняла Люба, Софья хотела добавить «по борьбе», но останавливалась. Ничего лишнего, коротко: вопрос – ответ, и поддакивать, не забывать, что по минному полю ходит. Кому-то надо быть сапером.
Неустроенная жизнь лишена уюта, она вязла в неопределенности, и даже незыблемое, как дата рождения, подвергалось сомнению, как докажешь, если сын тебе не верит.
Но ведь не параллельно существуют, а пересеклись в одной точке по конкретному адресу. Алмаз превратился в пластилин, пружина утратила упругость, вязкая среда затянула как топь на болоте. Для противостояния нет ничего конкретного: сын готовится спасать человечество, разве с этим поспоришь. Даже если она начнет спорить, доказывать, навредит только себе. Обвинят в зловредности, в старческом слабоумии.
Думала, сын как каменная стена, увы, даже не подушка безопасности. Ткни, и воздушный шарик лопнет.
Выстраиваешь, обкладываешь, защищаешься, как умеешь, сын вырастает, и понимаешь, все это не нужно было. Но, увы, сил уже ни на что не осталось, даже на то, чтобы отреагировать на запретительный красный свет и предостерегающий вой сирены. У сына новая женщина, а Люба и мать только мешают. История повторяется, когда в очередной раз Николай влюблялся, виновата была она, его жена. И пиши – не пиши, вспоминай – не вспоминай – замкнутый круг. В этом круге она и сын, разница лишь в возрасте. Сын еще молод, живет надеждой, а ей нужна надежность. Символ надежды – ворона, надежности – маленькая синичка, - такое несовпадение.
Неплохо бы иметь частотный словарь слов для разных поколений, чтобы находить общий язык.
***
С утра болела голова. В закутке душно, немного помогало, когда она открывала двери, в прихожую и на лестничную площадку, не снимая цепочки, но кто-то под утро их закрывал.
Миша ушел. Невестка долго не выходила. Софья решила ее дождаться на кухне. Наконец, та вышла с опухшим от сна лицом. Тихо поздоровалась, налила воды из чайника и стала жадно пить.
Софья не удержалась:
- Что ж ты его ревнуешь? Ведь по вере он всех любит. Логика - слабое место у верующих.
- Миша самый праведный. Он все делает для спасения нашей семьи и вас тоже. А вы не понимаете, - что же ты тогда воешь по ночам, спасителю спать не даешь? – подумала, но не сказала. Невестка пристально смотрела в угол за газовой плитой, - Вы что-то сказали? я задумалась. Миша изменился ко мне, и я страдаю.
- Зачем же так? С мужчинами случается часто. Пока ухаживают, одно, а женятся - другое. Ты не переживай, со всеми такое случается.
- И с вами?
- И со мной тоже. Мишин отец в последние годы совместной жизни говорил: «Что для счастья нужно? Чтобы выпить и закусить. И чтобы баба понимала».
- Но ведь это ужасно.
* * *
Люба надолго заняла ванную, пришлось ждать. Пока выбралась на пляж, возвращалась с моря позже обычного. Было душно, даже в тени, горячий воздух обжигал ноги. Голову нагрело, и шляпа не помогала, под ногами качался тротуар. Асфальт растрескался, местами вспучен, местами провалы, кое-где вылезли корни деревьев. До дома близко, но не дойти.
Свернула к остановке и в ожидании троллейбуса спряталась под пластиковым козырьком, окрасившим бледные лица в зеленый цвет, - как будто попала к инопланетянам. С трудом дождалась троллейбуса, на следующей остановке вышла.
Открыла металлическую дверь подъезда и услышала громкие голоса: высокий нервный – женский, глухой гудящий - мужской и дребезжащий – старческий, перебивали друг друга, видимо, ссорились.
На одной двери появился висячий замок, за другой - тихо, непонятно, где поселились эти люди. Она поднималась по ступеням и пыталась понять, откуда доносятся голоса.
Дома в прихожей посмотрела в зеркало и увидела старое лицо с сетью морщин на щеках, а ведь утром кожа была гладкой, собственное отражение вполне устраивало.
Закрылась в своей каморке и услышала мирные голоса Любы и Миши, как протяжное пение дуэтом по дороге в рай, где, как известно, поют только птички - ясные и чистые звуки, услаждающие слух.
Ночью проснулась от выстрела. Сын убил жену? Нет, слава богу, Люба говорила нервным голосом: «Проснись же, лампочка в туалете взорвалась, света нет».
То ли сон, то ли явь, чьи-то шаги, появилась узкая полоса света - зажглась лампочка в прихожей, уже засыпая, услышала, как сын сказал: «Перепады напряжения не просто так, темная энергия накопилась, поэтому и лампочку разорвало».
Утром что-то изменилось, посторонние звуки, шаги по коридору, мимо ее двери, туда – обратно, не Любины. Соседи? Но зачем им так ходить?
На кухне заскрипел пол. Звякнула ложка, что-то упало, - наверное, сын. Люба осторожная, у нее ничего не падает, лишь раздается стук дверцы холодильника. Что-то доставала, пристально разглядывала, ставила на место, доставала другое, ставила на место. Потом доставала то, что уже поставила обратно. Так могло продолжаться долго при скудном выборе еды: рис, морковь, капуста, редко молоко, иногда варенье, лед в морозилке. Так и уходила в комнату, ни на что не решившись. Боялась, что отравят?
Шаги приближались, сын остановился, она замерла в ожидании, шаги удалились. Хочет с ней о чем-то поговорить. Резко поднялась, перед глазами поплыли черные мушки, накинула халат и, шатаясь, прошла в ванную, привела себя в порядок, прислушалась: сын на кухне. Он кивнул, но на нее не смотрел, мелко резал капусту, - готовил салат для Любы.
Она заворожено смотрела на процесс, не сразу дошло, что он сказал: «Григорий Григорьевич приехал, хочет встретиться с тобой. Номер телефона записан. Вон, на листе». Она увидела на обрывке в клетку ряд красных цифр. Сердце часто забилось, кровь прилила к щекам, закружилась голова.
Сын все резал капусту, превратив ее в куб, который уменьшался на глазах.
- Что ему передать? – спросил он.
Лицо скрыто, слишком низко склонился над столом, ритмично стуча ножом, сколько можно, только кочерыжка осталась.
- Мелко режешь, будто у Любы зубов нет, - не выдержала она.
- Ей так нравится, - сын поднял голову и посмотрел на нее.
Что он знает? Отвела взгляд, зачем оправдываться, жила как могла, не герой, думала больше о себе. Как и все. Как и он, и другие. Любила одного, потом другого, - кто безгрешен, пусть бросит камень.
Бросила в сына:
- Ничего не имею против, не мое дело, ты волен жить, с кем хочешь, но я так понимаю, что ты женился, потому что она Любовь Дмитриевна. Без любви нельзя вступать в брак, поэтому вы ссоритесь. Ты не любишь Любу, - тихо сказала она, косясь на дверь.
- Я найду, кого любить.
По тому, как он это сказал, поняла, уже нашел.
- Ты убиваешь Любу.
- Не драматизируй.
- Подумай. Новое не значит лучшее, на этом споткнулся Александр Блок, ты ведь знаешь, он принял революцию, но его нельзя осуждать, неизвестно, как бы каждый из нас повел себя тогда.
- Ты этого не учила в университете, так послушай. Тогда арестовали не только царскую семью, но и многие достойные люди попали в Петропавловскую крепость. Над ними издевались: били, мочились на лицо, замучивали до смерти. Блок участвовал в этом, пусть писарем, но никто его не заставлял вступать в комиссию по расследованию «преступлений» царской семьи, Александру Федоровну обвинили в шпионаже в пользу Германии. Этого не было, Блок сам подтвердил. Но сохранилась позорящая его запись о подруге Александры Федоровны: блаженная потаскушка и дура. А ведь она ходила на костылях. Зачем он это делал? Потом каялся, но поздно. «Никого нельзя судить, плачь сердце, плачь, слезами очистишься», - написал он в своем дневнике.
- Я много думала, ведь были шансы спасти царских детей, почему царь не воспользовался? Ведь это его дети.
- Бежать за границу они не могли, они были патриоты, они…- сын чуть не рыдал.
- Прошло почти сто лет, давно это было, ты живешь далеким прошлым, нельзя так.
- Никому не дано права менять божественный порядок, - он обошел ее и исчез за дверью.
Уйти из дома, успокоиться. Внизу, перед тем, как открыть дверь, задержалась и прислушалась: кто-то протяжно заговорил басом, его перебили женские голоса, резкие, напряженные, переходящие в веселый смех, будто нежный колокольчик. В ушах звенело, как писк комара. Когда-то барабанная дробь все заглушит, и мир задернется серым занавесом.
Села на скамейку в тени тополя. Редко проходили люди в магазин неподалеку, никто не мешал, но успокоиться не удавалось. Еще бы, Григорий хочет встретиться. Действует через сына. А сын? Чего хочет он? Пристроить мать, чтобы она тут не болталась.
Она ужасалась циничным мыслям, никогда раньше не позволяла себе.
Дома всматривалась в зеркало и жалела, что не следила за своей внешностью, увы, уже поздно. Да, хочет нравиться, разве плохо? с природой надо считаться.