С утра в субботу по берегам реки стелился горьковатый синий дым,
несло запахом горящего дерева, тлеющих головёшек - топились бани. У Марфы банька небольшая, старая, топилась по-чёрному, т.е. трубы не было, дым выходил на волю изо всех щелей. И прежде, чем мыться, нужно было промыть стены, потолок, двери (всё было черно от сажи), и уже только потом, когда выходил угар – пожалуйте на поло;к! Марфа бросила на полок березовые веники – «пусь попаряцце!». На пол она набросала разных трав – «для духу, и штобы не скользко, а как жа;ру мало станёт, ак бздани; на ка;менку ко;вшык, ли два воды – ак вот и будёт па;рко! А ты с кем в баенку пойдешь?» «Зайду за Стёпкой, мы потом сразу в клуб.» «Ну, да, дело молодоё» – понимающе улыбается она.
Стёпки дома не оказалось. Уехал в гости к тёще на блины.
В баньке стоял густой берёзовый дух, было и жарко, и свежо, и легко дышалось. Вдыхая ласковое берёзовое тепло, довольно напевая «…а поцелуй меня удачаа,а еэсли хо-чешь обнимии…», плескался я, наслаждаясь банным счастьем. Усердно отхлестав себя берёзовым веничком, ложусь на нижней полке, отдыхаю, расслабившись. Вроде бы и первый пот прошиб, и в душе возникла какая-то раскрепощённость что ли - лёгкость такая во мне появилась. Можно теперь и на верхнюю полочку. Воды плеснуть на каменку…
«У-ци-теель…».
Ошеломлённый, я растерянно топтался с тазиком в руках! И не придумал ничего лучшего, чем зачерпнуть в таз воды. Опомнившись, двинулся было к двери, но… Катька захлопнула дверь - слышно было, как она резко задвинула в предбаннике дверной засов. Я заметался, не зная, куда себя девать. Выскочить, убежать! – Опоздал: в дверном проёме забелела наготой катькина фигура. Она шагнула через порог и засмеялась. «Ты прячессе-то пошто? Не бойсе, погледи на меня! Я те не съем!» – она подходила, медленно колыхались белые округлости грудей (ниже я как-то не смел глянуть). Сердце моё вот-вот готово остановиться, в ушах звенело (может, угорел?); Катька уже рядом, её рука касается меня… «Уйюю-уу!» – завопил я - тазик с горячей водой, которым я, как щитом, прикрывал свой стыд, выпал из обессилевших от волнения рук. Я хлопнулся на пол. Забыв застесняться, некрасиво раскорячившись, схватил ногу, дул на ушибленные пальцы. Катькино голое присутствие отошло в моём сознании на задний план и даже, вроде, её совсем тут не было. «Ты чёо?»– голос у Катьки ласковый, участливый, глаза недоверчиво ощупывают меня: «Первый раз, што ли?». До чего же наглая!.. Ушибленная нога давала время на раздумья, возможность игнорировать катькину бесцеремонность и её унизительный вопрос. «Ах, ты, мой беднинький!» – нежно, заботливой кошкой замурлыкала Катька и наклонилась, слегка касаясь моей спины мягкой грудью. Моя голова наполнилась тяжёлым, удушающим туманом, таким же густым и влажным, как банный пар после ковша воды на каменку; я вздрогнул, взвившись позвоночником, горячая стрела понеслась до затылка, до копчика, зажглась в пятках, затуманилась в глазах. Не поднимаясь с пола, я резко повернулся. Что я хотел в этот момент? Оттолкнуть (бессовестная, когда ты успела этому научится?), может, обнять (желанная, сердце моё!)? – Не знаю. Я резко повернулся, и обомлел: глаза мои уткнулись… нет, не в катькины руки и даже не в мягкий, прохладный живот(Бесстыжая! Она, видно, нарочно повернулась так, чтобы я… чтобы мне…) Мне некуда было деться. Не отвертеться! – но сожаления, как ни странно, я не почувствовал. Катька обняла мою голову, страстно прижала к себе. Почти сомлев, я потерялся и затих. Тревожаще-возбуждающий запах женского, тайного опьянил меня. Мужское естество дрогнуло и, твердо заявив о себе, потребовало власти. Дышать было почти нечем. Я замирал, запутавшись в катькиных объятиях. Ну, и пусть, ну, и хорошо! – безнадежно сникло моё сопротивление. По жилам растекалась сладостная слабость. Вдруг нахлынуло неизъяснимое наслаждение от близости женского тела, прохладной шёлковистой кожи. И никак не согласуясь с моими принципами в отношении инстинктов ниже пупа, где за главного писура;йтис, руки мои жадно схватили желанное, так долго жданное сокровище. Мыслей – никаких! В голове туман, глазам тесно, сердце рвётся, бухает, колотится. Вроде бы, ещё никто не умирал от этого, но я чувствую – погибаю! А спасение – вот оно! И без оглядно я бросился по неизведанной тропе на седьмое небо и утонул в сладком омуте наслаждения. А Катька, нет, Катенька, Котёночек мой ласковый… Боже! Сколько слов я знаю об этом чуде с русой косой, голубыми родничками глаз! Загляденье моё васильковое! Душа моя трепетала, порхала и пела. А меня не было. Я млел от счастливой усталости. Счастливая усталость (бывает же такое! Разве устают от счастья?). Усталость переходит в дрёму, в сон… Просыпаюсь от далёкого петушиного крика. Закопчёные стены бани ещё хранят вчерашнее тепло, но каменка уже остыла и с полу несёт холодом. Я – один. В окошке – розовый рассвет, а за стеклом звуки летней деревни. Было или не было?– несмотря на живость ощущений, оставшихся от этой ночи, вопрос занимал меня весь день. В поисках ответа я бродил по деревне, гонял с мальчишками мяч, носил воду, колол дрова – всё, как в роковом тумане: «Да или нет?»
Вечер сутемкой опустился над деревней. Молодёжь потянулась в клуб. Катька шла в толпе подруг, заливисто смеясь – всё как всегда. На меня даже не глянула. Неужели приснилось! – недоумевал я, всем естеством ощущая мягкость её округлостей, жар страстных губ. Я не верил себе и нет-нет, да и устремлялся взором в сторону воркующего смеха, а вдруг – «ДА!»
…Девки хлопнули по глазу, и осталсе один глаз.
неужоли одноглазому некто нечё не дас…
Ох, уж этот Стёпка! Приметил мои поглядки! Надо бы осторожнее, нет – просмеют по деревне. Я бодро вскакиваю, хватаю первую попавшуюся девчонку и лихо кручу её под переливы Стёпкиной гармошки. И за весь вечер я ни разу не оглянулся (ни разочка!) на заманчивый воркующий смех. Расходились, как всегда, шумными весёлыми ватагами, с перепевками и, казалось, гармошки уводили за собой, разводя голоса по деревням, и эхо несло их по реке далеко-далеко. Катька прошла с подружками мимо. Может, не заметила? С надеждой устремляюсь следом. Вот уже ушла не оглянулась даже! Униженный в лучших чувствах, нехотя побрёл я в свою сторону, но в последний момент резко обернулся. Катька стояла под луной, теребя косу, лицом ко мне –уходящему, и застигнутая врасплох, не успела отвернуться. А я – вот он я! Одним махом, я – рядом: «Радость моя!». Васильковые глаза её цвели напоминанием вчерашней ночи. Глянула, косу закинула за плечи гордым кивком головы, и… я остался один.