Год Шарикова

               
               
   Кругликова все достало... Дорожные пробки, тупая наклейка «шипы», никак на эти пробки не влияющая... Телевизор с оголтелыми новостями, одними  и теми же новогодними мордами. И что-то еще, на вскидку не перечесть, теперь уже размазанное в подсознании...
   Но больше всего Кругликова достал  их  Главный, нагло продвигающий своих шестерок, не замечающий его таланта и дающий лишь примитивные роли в одну реплику. Типа: «Кушать подано-с...» или: «Господа, нас предали!».
   И тогда Кругликов решил податься в Президенты.
   Что оказалось очень легко: какие-то снующие  люди, много этажей... Очередь, длинноволосая девушка на каблуках,  громадная, пахнущая духами  елка, мигающая фонариками (красные, голубые, белые), длинный извилистый коридор... Что-то еще, постоянно ускользающее от внимания...
   И пустая, освященная потрескивающим неоном  комната.
   В ней стул, на стене портрет патриарха Кирилла, благословляющего детей; стол, а на нем бланки: «Прошу выдвинуть меня в независимые кандидаты...». Там  пункты: ФИО, группа крови, регистрационный номер автомобиля, любимый драматург, знак Зодиака, род занятий и еще что-то, дающее представление о выдвиженце. Внизу подпись и ее расшифровка.
   В принципе, очень просто – заполнил, перекрестился  и пошел ждать.
   Ждали рядом. В соседней очень тесной и  темной каморке – стояли, и не видя лиц, дышали друг другу в затылок. Где-то, кажется, звучала музыка. Кажется,  пел Киркоров.
   И вдруг: «Господин Кругликов! Выходите! Вас выбрали!»
   «А говорили, что этот номер не прокатит!» - бухнуло у Кругликова в  сердце.
   И он оказался на свету. Очень похожем на ласковое южное солнце, но только еще нежнее и ласковее.
   Щелкали фотоаппараты, бегали девицы в купальниках, трепетали желто-черные флажки «Билайна». Дальше рукоплескала многомиллионная толпа. А совсем рядом угодливо и очень фальшиво скалился восторгом  их Главный режиссер. В руке у него дрожал потрепанный томик Чехова: «Пьесы»...
   - А вот тебя, я уволю в первую очередь. И на пушечный выстрел не подпущу к Искусству. Только гардеробщиком, уборщиком или охранником.
И Кругликов, пока его вели переодеваться (он сразу понял, что перед Присягой нужно переодеться), стал думать, что он сделает, когда станет Президентом.
Во-первых, разобраться с Главным. Во-вторых, разобраться с главным. Главным, по мнению Кругликова, были стабилизация цен на бензин, звонок Трампу (поздравить с Рождеством) и беспощадная экспроприация экспроприаторов, которая...
   Но додумать не дали – Кругликов оказался в парикмахерском кресле. Но не перед зеркалом, а как бы картинкой, одновременно изображающей пустой зрительный зал и аэропорт: чемоданы, самолеты,  голые младенцы без памперсов, дымящиеся кофейные автоматы и что-то еще, создающее впечатление...
    - Вас необходимо подготовить, - прошептал в ухо сочный  баритон.
    И какие-то быстрые люди занялись его головой, удаляя с нее лишний волосяной покров.
    - Закройте глаза, - дал совет приятный голос, и  цепкие руки (множество) занялись лицом Кругликова.
    Они мяли, сморщивали, вытягивали лицевую  кожу,  что-то  (очень-очень неприятно) под нее подсовывая и закачивая шприцом.
Следующая, немного странная  команда была такой: «А теперь откройте пошире рот!»
    И тут же последовал комментарий: «Мы будем ставить голос...»
«Голосом» оказалась жесткая, помещенная в гортани штучка – немного трудно глотать, но терпимо.
    - А теперь поставим слух. Пригни голову к левому плечу!
    И Кругликов ощутил, что в ушной проход засунули горячую горошину, отчего голос командира стал звучать прямо в мозгу. Как будто это его, Кругликова, собственные мысли и слова:
    - Еще не много. Расслабься и открой глаза.
    И  какой-то мальчишка подал Кругликову  поднос с мензуркой.
    - Выпей!
    Жидкость была густой и сладкой. Глотнув,  Кругликов сразу почувствовал, как  исполняется безграничным Могуществом – такое благостное, немного хмельное состояние, дающее невероятную гибкость языку и упругость ногам. И что неважно, как его теперь зовут...
     А вот с ногами обошлись жестоко – их укоротили. Молниеносным лазерным лучом: не больно, но очень страшно. Очень...
Затем Кругликов, как в фильме Тарковского «Солярис», завис ненадолго в невесомости и был переодет. Черный, безукоризненно строгий костюм,  лакированные туфли на бесшумном, пружинящем ходу, галстук, в котором ощущалось присутствие постороннего плоского предмета. Как раз напротив солнечного сплетения. От этого возникло чувство покорности, совершенно не ущемляющее чувство собственного достоинства.
    - Все! Пора на сцену!
    Больше мысленный голос в голове у Кругликова не звучал. Или звучал, но он уже не нуждался в суфлере, так как понимал все и так. Понимал, что он в Кремле и упруго и бесшумно  движется к Андреевскому залу. На инаугурацию.
    Резное золото потолка, переливающаяся хрусталем и бриллиантами люстра. Фундаментальный  мрамор лестничных перил, покрытые кашмирскими коврами ступени. И тысячи канделябров. И замершие со штыками, похожие на Щелкунчиков гвардейцы. Что-то еще, не менее помпезное и грандиозное...
    Там впереди, за распахнутыми дверными воротами готовый взорваться восторгом и аплодисментами чертог, в центре которого заветная трибуна-пьедестал. Пьедестал триумфа и апофеоза...
    Кругликов смущенно улыбнулся и бросил быстрый взгляд в нишу, попавшуюся в одном из промежутков сусальной колоннады.  В нише от пола до самого неба серебрилось зеркало, и в нем Кругликов увидел идущего себя. Немного в профиль, но достаточно. Чтобы узнать! И оторопеть от узнанного, до дрожи знакомого образа. Не своего, а...
    И тут Кругликов в ужасе и холодном поту проснулся, Царствие ему Небесное...