Весенние каникулы начались с мартовского потепления, потянуло прогуляться по центру, развеяться. Юных дев было так много, и такие они нарядные, успевай, пока не похолодало. И успевали, спешили выставлять напоказ свои прелести, а прохожие с повеселевшими лицами смотрели им вслед.
Красавицы шли по неприбранным улицам с остатками рыхлого с коркой грязи снега, по сырому асфальту мимо зданий с непромытыми окнами, так, как бы вышагивали по красной дорожке в сказочный замок, где заждался принц. Но город захвачен злобными монстрами, и в конце пути в лучшем случае их ожидает разочарование.
Софья улавливала запах духов, но лишь на мгновение: ароматы улетучивались под напором сизого дыма от потока машин.
Как ни печалила судьба юных див, легкость их походок передалась ей, и она наслаждалась движением. Но от слякоти озябли ноги, и она поспешила к метро, мимо главпочты, через мост, мимо горного института, завернула за угол и на подходе к станции услышала свое имя. Обернулась и среди толпы не сразу увидела Зину – Офелию, так называл ее Николай. Софья поправляла: «Ты сын Гамлета, значит, она дочь Офелии». «Нет, я настоящий Гамлет, возрождаюсь с новым поколением, пьеса вечная, как и вечно женское коварство», - возражал он.
На фоне рекламы Зина терялась. Ее шапка серого цвета маскировки, темнее тоном куртка и брюки сливались с мокрым асфальтом. Одежда аккуратная, даже ботинки блестят от крема. Поразительно, но внешне она мало изменилась: морщин почти нет, выбившаяся из-под шапки прядь волос все такая же русая. Кажется меньше ростом, но это загадка восприятия. Софья давно заметила, места и люди, вынырнувшие из прошлого, выглядели меньше, чем она помнила. Все правильно, по закону перспективы.
После того, как Софья вышла замуж за Якова, Николай женился на Зине и ушел к ней. Спрашивалось, зачем выгонял Софью с детьми из подвальной квартирки, если сам не захотел там жить.
Увы, Зина тоже спивалась. Николай жаловался, что жена пьет, не знает меры, пытался приучить ее к шампанскому, но она злилась: шампунь пусть твоя бывшая, твоя Сонька пьет, а мне водку давай.
- Ой, как я рада! столько лет не виделись, вроде живем почти рядом, а встретились вон где, - восторгалась Зина. – А я с кладбища, убиралась там, Дуся ведь на моих руках умерла. Рядом с Коленькой лежит.
Где кладбище, где ее дом, а где центр – треугольник с тупым углом.
- Ты что, с Дусей жила?
- Да, с ней после смерти Коленьки, - она оглядела Софью. – Ты все такая, красавица! А я думаю, что меня в центр потянуло, как чувствовала, тебя встречу, - она смотрела на Софью так, будто долго искала и, наконец, нашла. - Сегодня как три года Дуси нет. Дяди Яши твоего тоже нет, я знаю, от соседки, шел, упал, и нет человека. Мы с тобой обе вдовы. Дуся отписала квартиру мне. Ты зла не держи, я ведь говорила ей, чтоб внукам отписала, она махнула рукой, что им халупа моя, а тебе где-то жить надо. Она ведь упросила с ней остаться после смерти Коленьки.
- Сочувствую.
- Нет, нет, мне с ней хорошо было, она жалела меня, добрая была ко мне.
- Вот как? – не поверила Софья.
- Знаешь что, поедем ко мне, прямо сейчас, чайку попьем, я пирожки с утра постряпала, думала, может, кто в гости придет. Посидим, погрустим вдвоем.
Они спустились в метро, Зина держала ее за руку, как будто боялась, что Софья сбежит.
Двухэтажка стала ниже ростом, не только люди к старости усыхают, но и дома тоже. Деревянная лестница скосилась, доски под ногами ходили ходуном, стены чистые, детишки теперь пишут в интернете.
В тесной прихожей свежевыкрашенный деревянный пол блестел от лака, кроме крючков для одежды и подставки для обуви ничего не было.
В комнате все тот же кривой диван, покрытый пыльного цвета пледом, все тот же плюшевый коврик: среди кислотно – кучерявой зелени возлежит крутобедрая красавица поросячьего цвета, черная грива волос прикрывает соски пышных грудей. Удивительно, столько лет висит, а краски не поблекли. На овальном журнальном столике пожелтевшая от времени вязаная салфетка, у окна комод с фотографиями в рамках сердечком. На одной Дуся с пронзительным взглядом светлых глаз и кудряшками до плеч, на другой молодой Василий неловко держит младенца Колю. Младенец улыбается беззубым ртом.
Все как прежде, можно открывать музей быта середины двадцатого века.
Софья машинально открыла ящик комода и увидела старый альбом, тот самый, который и раньше лежал в этом ящике, и уже тогда был старым.
- Ничего себе, сохранился, и на том же месте, – она почувствовала пристальный взгляд Зины. – Извини, без спроса залезла.
- Нет, нет, что ты, смотри, - заволновалась Зина. - Я там ничего не трогала. Для белья и одежды есть кладовка.
В углу, там, где у Дуси стоял двустворчатый с зеркалом шкаф, была узкая дверь.
- Раньше кладовки не было.
- Всегда была. Ничего, кроме старых газет и журналов. Ты не думай, я тут ничего не брала. Зачем? мне своего хватает.
- Может, Дуся раньше кого-то в заточении держала? – пошутила Софья.
Но Зина шутки не приняла.
- Нет, нет, она очень изменилась. Ты пока посмотри фотки, я чай поставлю, - Зина удалилась на кухню.
Софья открыла наугад альбом и увидела черно-белый портрет Николая и Нины в день свадьбы. Жених напряжен. Невеста слишком красива, чтобы быть реальной. Темные накрашенные губы, полуопущенные веки, угадываются румяна, а ведь она обычно предпочитала естественный бледный цвет лица, - румяной и с накрашенными губами сестра лежала в гробу.
Позвала Зина, она захлопнула альбом и сунула его глубоко в ящик. Кухня чистая, нигде нет бутылок, ни пустых, ни полных. Зина налила чай, пододвинула к ее чашке тарелку с пирожками и стала рассказывать, как Дуся в последние годы не могла ходить, но старалась подниматься в туалет. Почти ползком, но добиралась, не позволяла помогать ей. Все мужа бедного вспоминала.
- Какого мужа? У нее их три было.
- Первого, - коротко ответила Зина, помолчала: - Тебя вспоминала.
- Представляю, как.
- Каялась: грешница я, грешница, что учудила с Соней, а у самой голова трясется. Что-то плохое она тебе сделала?
- Не только мне, да, ладно, давно это было.
- Она всех жалела, как начнет жалеть, приходилось ей сердечные капли давать. А я бросила пить после Коленькиной смерти. Помнишь, какой я была?
Как не помнить. Николаю было сорок пять лет, и он неделю не дожил до двадцать первого века, умер от пневмонии.
Зина даже не заметила, что он заболел. Лежит, ну и пусть, есть – пить не просит. Когда начал задыхаться, растерялась, не знала, что делать, никогда раньше не вызывала врачей на дом, тем более, скорую, все болезни лечила сорокоградусной. Прибежала к соседке, та вызвала скорую, но было уже поздно.
На похоронах потемневшая, безучастная Дуся не отрывалась от лица сына в гробу, ее поддерживала Зина.
Когда гроб опустили в могилу и стали засыпать землей, Зина вцепилась в Софьину руку, будто боялась упасть в яму. «Ведь мы с тобой знаем, Коленька был хороший, хороший был, добрый был, поэтому так мало прожил», - повторяла она.
Дусе стало плохо, она как-то осела, лицо одеревенело в кривой ухмылке, похоже, инсульт, произнес кто-то, вызвали скорую прямо на кладбище.
На поминках в кафе Зина сидела между Яковом и Софьей и пила водку в ускоренном темпе под осуждающие взгляды женщины напротив. Наконец, женщина не выдержала:
- Жаль, сгубили Колю. Ему бы жить еще, он ведь совсем молодой ушел.
- Кто сгубил? Ты че? Его бог рано прибрал, потому что он был добрый человек. Такие долго не живут, - заволновалась Зина.
- Если бы ты вызвала скорую вовремя, он бы был жив, - возразила женщина.
- Он не хотел, чтобы я вызывала врачей, он их не любил, - Зина заплакала.
Софья и Яков дружно поднялись, извинились и направились к выходу. «Вы куда?» - услышали они голос Зины и ускорились. Софья на выходе оглянулась и увидела, что она наливала себе водку. Встать была уже не в состоянии.
Зина перешла к рассказу о цветах, которые посадила в прошлом году на могиле, Софья перебила ее:
- Ты не помнишь темно-синие суконные шторы? Висели вместо двери. Вышивка на них еще была, шелковыми нитками, в японском стиле, бабочки, ветка с белыми цветами.
Та удивилась:
- Шторы? Какие? Там и раньше была дверь.
- Дуся снимала ее, чтобы освободить место для зеркала и тумбочки.
- Коля иногда дверь ломал, когда мы с Дусей прятались от него. На него находило, он ведь запивал, вот она и вешала их. Но ненадолго.
- А вешалка? Куда она делась?
- Не помню, крючки так и были. Слишком узко, вешалка бы не поместилась,-
прихожая видна была из кухни, действительно, не поместилась бы. - Все как при Дусе, я ничего не выбрасывала и не передвигала, только убираюсь, - частила Зина.
- Тебе Николай не говорил, что мы встречались незадолго до его смерти?
- Не помню, может, и говорил, да я пьяненькая была.
- Да, встречались. Он пригласил. Как-то приходил к нам, пьяный, но Яков его не пустил. А тут позвонил, и я пошла. Думала, о детях поговорим.
- Миша не забывал бабу Дусю. Все иконки ей дарил, о боге говорили. Бабушка очень ждала его, любила сильно Мишу.
Зина улыбнулась ей и предложила еще чаю. Но Софья заторопилась, уже взялась за ручку двери, Зина тихо произнесла:
- Я его потом ругала, зачем он сказал Мише…
- Что сказал? - Софья резко повернулась, заныло сердце.
- Что не он ему отец.
- А кто? – резко спросила она.
- Гришка, кто еще, он самый. Ведь все знали… Коля удивился, что ты не вышла за него.
На улице резко похолодало, ноги скользили по обледенелым лужам, а ее бросало то в о жар, то в холод.
Значит, Дуся знала, не подозревала, а знала, но как тут можно быть уверенной, если она сама долгое время сомневалась, только в последние годы, когда Миша стал взрослым, решила, что он не из рода Гольбергов. У него есть воля, да и походка, уверенная, как у Григория. Странно, но находилось сходство и с Яковом, что невозможно.
Почему Дуся молчала? В чем в чем, а в благородстве раньше замечена не была. Разве что Григорий купил ее молчание. Хотя нет, с ней не прошло бы. Она любила Мишу с рождения, неважно, что не похож ни на нее, ни на Гольбергов, но для нее главное - любовь. Ради нее способна была убить. Софья вздрогнула. Почему нет? Дуся – убийца, Софья – изменница, прощаем всех.
Но почему Николай ни разу не обвинил ее? Не верил?
Незадолго до своей смерти он назначил Софье свидание, в центре, у оперного театра. Решила, будет денег просить, поэтому кошелька не взяла, только мелочь на проезд.
С трудом узнала его: худое одухотворенное лицо, блеск глаз, усы и бородка, никогда раньше не отращивал. Он крепко обнял и поцеловал в губы, приятно щекоча усами.
- Неудобно, вдруг увидят, - она отстранилась.
- Учительница ты моя, - улыбнулся он, - пошли, я знаю место, где никого нет.
Он уверенно повел ее туда, где еще сохранялись купеческие дома, но уже велась интенсивная стройка, - мимо скелета высотного дома, через пустырь, во двор брошенного частного дома. Все заросло густой травой и кустарником. Торчала только часть бревенчатой стены, через провалы окон высовывались ветки, двери не было, только провисшие перила и гнилые ступени, сквозь них росла малина. Из травы выглядывала рвань, фрагменты мебели и осколки посуды. Любители старины уже покопались и все ценное унесли.
Она села на сохранившийся стул без спинки, рядом с укропом - великаном, под ним можно укрыться от дождя. Николай отыскал для себя ящик из фанеры.
- Какой сюрр, смотри, Соня! Ты на свалку посмотри! Памятник роду. А как природа разрослась, ты только посмотри! Все-таки прав Миха, что на эколога хочет учиться. Хотя и глупо спасать природу, она в миллион раз сильнее и живучее нас, но в ней надо разбираться. В чем-то другом – пустая трата времени, а в природе мы живем. И обгаживаем все вокруг. Благо на небо еще не гадим.
Он поднял голову, и она увидела родной с детства ленинский профиль: мощный выпуклый лоб, усы, бородка и запавшие щеки. Не успела сказать об этом, он повернулся к ней, сходство пропало: не было характерного прищура и твердости взгляда, зато страдальческое выражение напомнило Федора Михайловича.
- Видишь? сквозь разрушенную стену на нас смотрит небо, - он поднял руку. - В той стороне заходит солнце, мы с тобой сегодня дождемся заката.
Она сникла. Было по-осеннему холодно, и она продрогла. Он почувствовал:
- Замерзла? Как сгорбилась, и нос посинел, - он осторожно поправил ее волосы, выбившиеся из-под берета, обнял за плечи и притянул к себе.
И она растаяла как льдинка в пламени. Еще немного, и согласилась бы на все, но откуда-то появился старик. Он медленно передвигался, неся пакет: красавица с обнаженной грудью кивала широкополой шляпой в такт стариковской походке.
Близости как не бывало. Софья отстранилась, Николай неохотно убрал руку с ее плеча,- лирический настрой растаял как кусок сахара в океане. Сам виноват, надо было пригласить туда, где не бывает случайных прохожих.
Старик прошел мимо, ни разу не взглянув на парочку, а если бы посмотрел, что бы увидел подслеповатыми глазами?
- Проклятый старик, откуда только взялся. Не мог собирать бутылки в другом месте? А, кстати, у меня есть согревающее, - он вытащил из кармана плаща бутылку красного сухого вина.
Это было так неожиданно, что она засмеялась.
- А чем мы будем закусывать?
Он засуетился, стал рыться в карманах плаща и достал в замусоленной обертке карамель с эвкалиптом от кашля
Почему он такой, почему ни разу не сделал ей приятного подарка? Всегда поступал как ребенок, который дарит игрушку своей маме на день рождения. Вино – дешевка, завтра будет болеть голова. Но скрыла раздражение и стала преувеличенно нахваливать его:
- Какой ты молодец, и как догадался купить именно это вино. Ведь я люблю сухое больше всего, - фальши он не почувствовал.
Вино не согрело, оба дрожали от холода, и чуть ни бегом направились к остановке.
Зачем он ее позвал тогда? Попрощаться?
А она дома вспоминала, что тогда, в поезде на юг он все исчезал. Нина или спала, или мылась в туалете, постоянно переодевалась, аккуратная, чистенькая, просто загляденье. Все что-то протирала, ходила за чаем с ослепительно белой чашкой. Когда появлялся Николай, она просила купить на станции еды, покупал, но потом выбрасывали – никто не ел из-за духоты в вагоне.
Нина не обращала внимания на его исчезновения. не выдержала Софья:
- Куда он все девается?
- Пусть бегает. Дуся передержала его рядом, свободы захотелось. Когда у меня будет сын, я тоже его никуда не отпущу, хуже Дуси, - она засмеялась.
- Как ты справляешься с ней?
- Не бойся, все будет нормально, Дусю я одолею. В их семье любят много говорить, а делать ничего не умеют, - она красиво играла своими пальчиками.
- Будешь бороться с Дусей за ее сына?
- Нет, еще интереснее. Я оставлю его ей. Пусть живут.
* * *
Миша отказался идти на похороны отца, в тот день должен быть сеанс Кашпировского по телевизору. Софья возмутилась:
- Отец умер, а ты не желаешь проводить его в последний путь.
Он пожал плечами, непробиваемый, она перестала контролировать себя. Лицо его побледнело, хоть что-то, хоть какая-то реакция. Яков обнял ее за плечи:
- Нам пора, нельзя опаздывать.
Когда они вернулись с похорон, сын сидел у телевизора и даже не повернулся в их сторону. На нее с экрана уставился гипнотическим взглядом черных пронзительных глаз мрачный мужчина в черном свитере под горло и с прямой темной челкой.
- Ты веришь в эту чушь? – спросила она.
- Не мешай! – сын махнул рукой, не отрываясь от мужчины.
Яков увел ее на кухню.
- Странная у него вера, - сказала Софья, немного успокоившись, - этот гипнотизер на черта похож.
- Не всем быть ангелами, - отозвался Яков.
- Ты как хочешь, но он ведет себя бесчеловечно.
- Кто? – спросил Яков. – Гипнотизер? Ему за это платят.
- Я о сыне, ведь он верующий.
- Он верит не в человека, а в бога, в этой вере человеческого очень мало, но сейчас давай не будем об этом.
Ночью она плакала.