Может, под влиянием матери, может, сам догадался, что жену надо время от времени прогуливать, Николай предложил вдвоем сходить в гости, не то день рождения, не то еще что-то, неважно, соберутся сокурсники с женами, будет весело. Она отказывалась, он настаивал.
И она насторожилась. О чем думает жена, если недавно он говорил: «Что тебе, замужней женщине, делать в пьяной компании. Да, там будут женщины, ты что, ревнуешь?» Он сам поддерживал в ней подозрительность, намеками, якобы случайно оброненными фразами, вызывал ревность.
Ложь, все ложь, Софья подозревала женщину. Но зачем тащит с собой жену? Хочет избавиться от надоевшей любовницы?
Николай позвонил ее родителям, они приехали и забрали внуков. «Ну как, уговорил?» - он обнял ее. Она стала собираться, долго, тщательно, чтобы показать себя во всей красе, уже почти собралась, он вдруг лег на диван и, глядя в потолок, заявил: «Если хочешь, иди, я передумал». Она растерялась, спросила, может, ему не нравится ее прическа или одежда? Он раздраженно ответил, что ее внешний вид его не интересует.
Будто какие-то природные силы повлияли на него. Никто не звонил, он ни с кем он не общался, просто передумал.
Она переоделась в халат, распустила волосы, смыла косметику, и вдруг он встал, быстро оделся и ушел. Ее стало трясти, как под током, - ощущение - будто плавились нервы. Иглы пробегали по ослабевшим пальцам рук, и она не могла удержать чашку, чтобы отпить хотя бы глоток воды.
Тогда поняла, что жестокое обращение это не только избиение или оскорбление, есть методы куда изощреннее.
Дети оставались у ее родителей, и когда он поздно вернулся, она сказала, что разводится, и это решение окончательное. Он пожал плечами, как хочешь, и ушел к матери.
Дуся прибежала рано утром, видимо, поняла, что все серьезно. Родители привезли детей, Дуся стала их обнимать, что-то ласковое говорить, осталась на ночь.
Утром после завтрака, который готовила Дуся, Софья почувствовала невыносимую боль в желудке, какую-то дрянь свекровь подсунула, и вызвала не скорую, а психиатрическую бригаду. Семен поспособствовал, - призналась Дуся, когда его уже не было в живых.
К машине Софья дошла самостоятельно, там ее положили на носилки. Районная больница, растянувшаяся на квартал, находилась недалеко от дома, к ней вела ровная дорога, но почему-то машину подбрасывало на кочках, да и приехать давно пора. Софья заволновалась и спросила угрюмую, плотного телосложения женщину в белом халате поверх теплого пальто, куда ее везут. Та ответила, не разжимая губ: «Скоро приедем».
Резкий поворот, машина сбросила скорость, наконец, остановилась, и Софья, сойдя по ступенькам на слабых ногах, увидела ворота, за ними деревья и крыши, а вокруг заснеженное поле. Угрюмая женщина крепко взяла ее под локоть и повела к зданию карамельного цвета с вывеской, подтвердившей догадку, что ее привезли в психбольницу.
Женщина довела ее до двери с табличкой «Приемный покой» и оставила одну на скамейке в длинном коридоре. Откуда-то донесся вой, не похожий на человеческий, врачи в белых халатах выскочили из приемного покоя и бегом устремились по длинному коридору. К ней подошла старушка в белом халате и со шваброй в руках: «Тебе, милая, придется подождать. Привезли буйного, все туда побежали».
Четкая и надежная система, но случались и сбои. Дуся, наверное, потом жалела, что не сопровождала ее. Она, наверное, была уверена, что ее сумасшедшая невестка никуда не сбежит от детей. Куда она денется, ну, побродит в одиночестве, и вернется. Родителям не доверяла, ведь они считали, что ей не мешало полечить нервы, но она знала, куда деваться, к кому бежать.
Долго шла по заснеженной лесополосе, было холодно, но она не замечала, что в тонком платке. Деньги в кармане были, взяла с собой, и приехала на автобусе к самому Дворцу, где вечером должен состояться субботний спектакль.
Яков сидел на сцене и рассматривал коричневую улицу в перспективе. Ее заметил сразу.
- Что-то случилось? – тревожно спросил он, вглядываясь в ее лицо.
- Из психушки сбежала, - заикаясь, произнесла она.
Он повел ее в мастерскую. Пока готовил кофе, а она рассказывала, повторяясь, углубляясь в прошлое не по теме, и не могла остановиться. Он слушал, подливал кофе и звонил в справочную железнодорожного вокзала. Наконец, дозвонился и спросил: «Когда ближайший поезд на Москву?»
-Вы знаете, где мастерская Ивана? Сами доберетесь? – обратился он к ней.
Она кивнула, да, знала, к брату ездила на каникулах после зимней сессии, еще до Судака.
Он привел ее к Маре и поехал на вокзал за билетом, а она легла спать.
Мара подняла ее рано утром, Яков проводил на вокзал, посадил в зале ожидания в самом темном углу лицом к стене, посоветовал снять платок и пальто, на всякий случай, вдруг милиция ее разыскивает по внешним приметам.
Она доверяла ему, была уверена в нем, как ни в ком другом никогда не была уверена.
Уже на ступенях вагона Яков сунул ей в карман туго свернутую пачку денег.
Ночь в поезде она не спала, боялась, что придут за ней, высадят и отправят в психушку. Обошлось.
В Москве без приключений доехала до семиэтажного дома, где на самом верху располагались мастерские художников. Уже забыла адрес, где-то рядом с улицей Горького и если ничего не изменилось, тот дом нашла бы и сейчас.
Она поздоровалась, три художника одновременно оторвались от мольбертов и как-то странно смотрели на нее.
- Что с братом? – она схватилась за грудь и села на пол у порога.
- Живой, живой, - художники, подняли ее и налили портвейн для успокоения.
Так она узнала, что брат Ваня купил дом в Сибири и уехал. Сделку совершил заочно, заплатил деньги человеку, который пришел в мастерскую купить картины, но вместо этого уговорил Ивана: там Сибирь, природа, тишина, сам бы жил, но в Москве - работа. Все формальности обещал утрясти: выписаться и прописать Ивана в деревне, и растворился в столице.
Повезло или нет брату, дом оказался бесхозным, в нем давно никто не жил и не был прописан. Григорий помог ему оформить все документы, но нашелся хозяин и стал вымогать у Ивана деньги. Тяжба длилась долго и отравляла брату и без того тяжелую жизнь. Опять вмешался Григорий, и вымогатель пропал.
Она осталась ночевать в мастерской на раскладушке. Утром художники объяснили: дом Ивана между станциями Прилопино и Полухино за Тюменью. Если ехать до станции Прилопино, надо идти пешком вперед по железнодорожному полотну. Если до Полухино, лучше возвращаться на автобусе, но его долго ждать. В выходные есть вечерняя электричка по боковой ветке: на станции Полухино всегда подают к электричке автобус до деревни Прилопино.
Если ехать утром, тоже в выходные и по боковой ветке, лучше выйти в Прилопино, и потом ехать автобусом, который пересекает железнодорожную линию как раз в том месте, где дом брата».
Вот такую восьмерку выделывала дорога, чтобы забирать пассажиров из разбросанных по тайге деревенек.
Софья двое суток проспала на верхней полке почти пустого плацкартного вагона. В вагоне было тепло, и это радовало.
В Тюмень приехала в субботу, опоздав на электричку. Когда мучилась в зале ожидания на жестком сиденье, укрываясь от сквозняков, объявили о посадке на электричку до Прилопино, в расписании она не значилась.
В вагоне кроме нее и пьяненького мужичка, не было никого.
Она вышла на конечной и пошла по железнодорожному полотну. С двух сторон плотно подступал густой хвойный лес, в редких просветах появлялось заснеженное поле, по которому в свете полной луны причудливо разбегались звериные и птичьи следы.
Страшно не было, ведь страшнее психушки только смерть.
Лес расступился, и слева на пригорке, как и обещали художники, появилась деревенька, погруженная во тьму, только луна на чистом небе. Потом она узнала, что в бурю повалились столбы с проводами, и некому их поставить.
Она пригляделась и увидела в оконце приземистого дома слабый огонек свечи: «Свеча стояла на окне», - она постучала, форточка открылась, вырвались клубы пара, пахнуло теплом, и на вопрос, где живет художник, ответили певучим женским голосом:
- Спускайся, милая, по дороге, под гору, мимо вон того леска, увидишь свет, там найдешь своего брата.
Даже с того места, где стояла Софья, сквозь ели видно было, как светилось окно.
Дом брата будто сбежал из деревни и остановился у самой насыпи железнодорожной линии. Когда по рельсам проходили составы, груженные лесом и еще чем-то тяжелым, трясло так, как показано в финальных кадрах фильма Тарковского. Зато всегда было электричество. Художник без света не существует. Радовало, что составы проходили нечасто.
Софья постучала в окно. Брат выключил свет, раздвинул занавески, открыл форточку.
- Нина!? – с испугом и восторгом воскликнул он.
- Это я, Соня. Ваня, ты что? Откуда Нина? – она расплакалась.
Брат вышел, обнял ее и повел как маленькую, в избу. Она переступила порог и попала в большое теплое пространство: три оконца, печь, и деревенская грубая мебель.
- Ты стала очень похожа на сестру, - он кивнул на портрет.
Портрет висел в простенке между окнами. На лицо сестры падала тень, зато на красное платье и красный берет брат не пожалел яркой краски. Нина никогда не носила беретов и красных одежд. В замужестве предпочитала синий, темно-синий, до черноты. Блузки и кофты ее любимых нежных оттенков зеленого, пересыпанные лавандой от моли, лежали в кладовке.
В левом углу картины она прочитала: «Сестра моя жизнь».
Брат сказал, живи, сколько надо, и отстранился, ушел в себя и почти все светлое время писал пейзажи, готовился к выставке в Москве. И ему было неинтересно слушать, что произошло у нее с Николаем. «Твой Николай это куча дерьма. Зачем ковыряться в нем? Наберись терпения, Дуся не будет долго возиться с детьми, так что все будет хорошо», - повторял он Якова.
Вдали от детей она уже не думала о смерти, уже не боялась за них. Даже успокаивала себя, что Дуся справится, раз так привязана к внукам.
Яков бывал у них дважды в год: в день рождения и день смерти Василия. Первое письмо от него пришло через месяц. В конверт был вложен рисунок сына: звезда, желтый круг - солнце, желтый полукруг - луна, танк, самолет, - много всего, но никакой композиции. Брат отметил: племянник - не художник. Может, будет актером. Софья сомневалась в этом.
Николай жил у какой-то женщины, дома не появлялся и денег не приносил. Приходил к Якову читать свои стихи. Рифмованная проза, - оценил их Яков.
В следующем письме был рисунок Маши: тоже желтый круг солнца на голубом фоне, и розовый треугольник. Софья поняла, парус плывет по морю.
Наконец пришло письмо от Якова, что Дуся разыскивает ее, хочет помириться. Она устроилась на работу, надо кормить большую семью. Николай не помогал, а муж – милиционер вышел на пенсию по состоянию здоровья. Дуся жаловалась Якову, никому ничего не надо, только я рыжая. Она работала в павильоне на кольце трамвая, торговала гнилой картошкой. И другими овощами торговала, тоже гнилыми.
На кольце трамвая был полустихийный рынок, под крышей ментов. Это небольшое пространство с полупустыми прилавками, с непросыхающими лужами, в детстве казалось ей целым миром, заманчивым, полным сюрпризов и чудес, таким же неизведанным как мир взрослых. Она помнила глиняные копилки: серых кошек с голубыми глазами и розовыми бантами, розовых свинок. Кроме копилок попадались редкой красоты расписные свистульки. И еще сладкие петушки на палочке. И еще деревянные коробочки в виде сердечек, обклеенные морскими ракушками. И еще был мясной ларек, полки часто пустовали, но мама без куска телятины для детей не уходила, ей продавали, как она говорила, из-под прилавка, чуть дороже.
* * *
В конце мая Софья поехала домой. Но сначала решила встретиться с Дусей.
Дуся торговала в павильоне номер восемь, такой же номер ее квартиры, об этом написал в письме Яков.
При приближении к павильону Софья почувствовала сильный запах гниения. В ящике увидела капусту трапециевидной формы - овощ подпортился и подвергся ампутации. Рядом в ящике морковка щетинилась ростками, хотелось ее побрить. Дуся работала в поте лица, за овощами стояла очередь, хотя рядом, на прилавках частники продавали капусту, морковку, свеклу и картошку – загляденье, любую сельхозвыставку украсят. Но дороже никто не хотел платить.
Софья прошлась по рынку. Когда вернулась к павильону, ящики опустели, даже не было ампутированной капусты, и Дуси тоже не было, все брошено: гири, мелочь на сдачу.
- Качество, охренеть, - услышала она хриплый женский голос, и оглянулась. За прилавком, там, где располагались частники, румяная тетка торговала чесночной ботвой. Свежей, майского урожая. – Не хотите? А букетик жене? - она ловко достала из-под прилавка красные тюльпаны и протянула мужчине замороченного вида. Он послушно достал деньги, взял цветы и ушел.
Софья засмеялась. Подошла Дуся, увидела ее и тоже засмеялась беззубым ртом.