Грузовик подпрыгнул на ухабе, взлетел в воздух и я, схватившись за вытертую до металлического блеска ручку двери, ударился темечком о крышу кабины.
Голова словно треснула пополам. Сверкнула молния.
Не знаю, сколько мы летели. Секунду? Сутки? Год?
Сквозь пелену боли я представил, как бешено вращаются колеса с налипшей коричневой грязью, дифференциал ерзает туда-сюда, дворники… от удара сознание помутилось, выступили слезы на глазах, и я видел только одно в этот миг, – как черные палки дворников сгребают со стекла потоки мерзкого осеннего ливня.
Жилистая рука с чёрными волосками на пальцах рванула ручку переключения передач. Под моим сиденьем заскрежетало. Машина, опасно накренившись, пошла боком, ее сносило в овраг, но в какой-то миг колеса, почуяв остатки тверди под собой, вцепились в них как в последнюю надежду, и, грузовик с трудом выровнявшись, рванул снова вперед.
– Я говорил, держись, – сказал водитель, всматриваясь в пространство перед машиной, – сбрасывать скорость нельзя.
Куда он смотрит? Ровно за капотом видимость обрывалась пеленой дождя с мелким мокрым снегом.
– Если встанем, вообще не двинемся. Жив?
Я кивнул.
– Так и работаем.
– Каждый день так ездите?
Чертов редактор, подумал я, прикладывая ладонь к голове. Назревала огромная шишка. Напиши про будни водителей. Что можно писать про это? То, что у нас плохие дороги, это не новость. Тоже мне новость.
От Августиновки до Волгоградского шестьдесят семь километров разбитой вдрызг трассы. В общем-то трассы нет, рытвины, непролазная грязь, гигантские лужи, похожие на слепые мутные глазницы.
– Каждый. По два раза.
– А если застрянете?
– Тогда ждать буксир. Иначе никак.
– Тут кроме вас кто-нибудь ездит ещё?
Он посмотрел на меня, словно я… знаете, этот взгляд, когда непонятно, то ли собеседник сейчас врежет с размаху, то ли обнимет и поцелует в лоб. С этими ребятами из глубинки никогда не знаешь, как себя вести.
– Труповозка, – сказал он. – Хотя часто я за неё.
– Но вы же продукты возите. Хлеб…
– И что с того.
По обеим сторонам дороги тянулся переломанный березняк, палки деревьев торчали под самыми немыслимыми углами. Лес, вернее, то что от него осталось, плавал в воде.
– Ураган поломал, – сказал он.
Какая интересная работа, подумал я.
Каждый день, по два раза, туда-сюда, туда-сюда. Так и напишу.
– Я же говорил, ничего интересного. Время только зря потеряешь. – Он закурил вонючую папиросу без фильтра.
– Вы что же, всю жизнь тут работаете? Сколько уже?
– Считай, как после армии. Тридцать четыре года вот.
Я быстро прикинул. Армия это с восемнадцати примерно. Допустим, два года служили в то время. Значит, пятьдесят четыре. Жилистый, крепкий, непростой мужик.
– И не надоело?
Он снова посмотрел на меня, и я подумал, ещё один такой вопрос, и он вышвырнет меня за борт. А телефон тут не ловит. Может, в Волгоградском ловит, но туда ещё дойти. А может и там не ловит.
– Нет, – сказал он. – Мне нравится. Едешь и едешь. Это успокаивает. Можно подумать.
О чем в этой дыре можно думать? Разве тут вообще можно думать о чем-то, кроме как не утонуть прямо сейчас?
– Я думаю о том парнишке, которого убил, – сказал он тихо и в рычании мотора эта фраза не сразу дошла до меня.
Я решил, что ослышался. У – что? У… мыл? У… дил? Может быть, учил?..
Но чутье подсказывало мне, что я не ослышался. Я вжался в дермантиновое сиденье и уставился в лобовое стекло, как будто увидел там что-то очень важное, от чего зависела моя жизнь. Скорее всего, так оно и было.
Он выпустил струю дыма. Тяжёлая, мозолистая рука лежала на переключателе скоростей. На сбитых костяшках пальцев синели наколки.
Но надо было… что-то сказать. Как-то ответить. Показать, что если он хотел огорошить меня, то у него не получилось. Хотя… у него получилось. Я был оглушен.
И я сказал непослушным языком:
– Да…
Идиотский ответ. Лучше, чем ничего. Или хуже?
Ему ничего не стоило остановить машину и полоснуть меня ножом или даже сделать это на ходу. Дотащить до болота двадцать метров. И с концами. Навсегда. Скажет, что я вышел. Трупа нет, дела нет.
Все к тому и идёт.
Я начал вспоминать криминальные колонки на второй полосе нашей районки. Пропадали люди в последнее время? Люди всегда пропадали. Это точно. Каждую неделю кто-то пропадал. Девушка поехала к тёте в Константиновку. Это налево, семь километров назад, мы уже проехали. Пропала, не нашли.
Молодая семья, вдвоём, кажется, на той неделе читал. Исчезли возле Князево. Тут недалеко.
Парень-студент… старик, велосипедист, почтальон, директор магазина из Ракитной, пенсионерка… это только то, что я помнил. Конечно не за день и не за неделю, из месяца в месяц…
Черт, подумал я.
Черт.
Черт!!!
Нельзя совершать глупостей. Подать сигнал на айфоне? Как? Кому? Если ничего не ловит. Чертов редактор!!!
Я слегка отодвинулся и он, конечно же, заметил мое движение. Моя левая рука, в которой я держал включенный диктофон, мелко дрожала, но тут, в конце концов все тряслось. Только недвижимые три иконы с приборной панели наблюдали за мной с мрачной тоской.
– Сбил я его, – сказал он, когда молчание стало пугающим. – Он выскочил на дорогу из-за остановки, шел дождь как сейчас. Возле Петрово. И я не успел затормозить. Вот и все.
У меня отлегло от сердца. Даже если он соврал, уж лучше так, чем с убийцей. С другой стороны, зачем ему меня убивать? Воображение разыгралось, даже еще головой ударился. Люди, конечно, пропадают, но… они везде пропадают.
И тут мой взгляд, блуждающий то к лобовому стеклу, то к спидометру, то к моему окошку, уткнулся в куклу. Я почему-то не замечал ее все это время. Она лежала в боковом отделении двери, вниз головой, высунув одну ногу наружу. Я видел ее белые волосы, одну руку, платьице в сиреневый цветок и даже трусики. Вторая нога отсутствовала.
Месяца два назад у нас пропала маленькая девочка, об этом писали все, конечно же и наша газета, но я бы не запомнил этого случая, если бы его не показали в передаче про экстрасенсов. Я побледнел, дыхание перехватило, кровь застучала в висках.
Там точно говорили про куклу. Там говорили про куклу, похожую на Барби с белыми крашеными волосами и платье в цветочек. Да, все куклы такие, все они похожи, черт возьми, но!
Что, но? Жена смотрела ту передачу, я им не верю и никогда не смотрю. Помню, что посмеялся и пошел курить. Когда пришел, спросил у жены, нашли? Он сказала, что нет. Я помню, что сказал, – а разве они кого-нибудь когда-нибудь находили? Да и что толку? Суду нужны доказательства, а не домыслы.
Доказательства.
Я смотрел на коричневатую ногу, еще ниже – на трусики, платье в цветочек. Понимаешь, – эхом звучали мои слова, брошенные жене, – им нужны до-ка-за-тель-ства. А не это говно.
Она тогда сказала: – А если найдут доказательства?
Но никто ничего не нашел.
Я должен был у него спросить. Можно сделать вид, что я ничего не заметил и выйти в Волгоградском как ни в чем ни бывало. Но я готов был поклясться, что он заметил. Мне казалось, что он все видит.
– Кукла? – спросил он.
Я кивнул одеревеневшей шеей.
Боже, сколько еще ехать, подумал я. Только бы живым добраться и ну его, эту журналистику.
Он откашлялся и снова закурил.
– Да, – сказал он. – Ты ее видел, да?
Я снова кивнул и подумал, что все. Рука еще удерживала диктофон, но готова была разжаться. Я понимал, что открыть дверь и выпрыгнуть из машины на полном ходу у меня не выйдет, потому что я даже не знал, как открыть эту проклятую дверь, – вечная проблема в маршрутках, подсматриваешь, как впереди выходящий человек это сделает. Как он откроет дверь. Тут передо мной никто не выходил. И никаких видимых защелок я не видел.
Кинуться на него? Скорее всего, у него на такой исход есть радикальный ответ – или нож или что-то еще, да и физически, сидя круглые сутки за компьютером, я трезво представлял свои возможности в единоборствах: он сделает из меня отбивную за две секунды.
Я уставился на него, как кролик, завороженный сухим треском гремучей змеи.
– По телевизору показывали, – сказал я. В горле пересохло и слова вырывались странным клекотом.
В глазах его проскочило что-то похожее на страдание. Я так это понял, но это могло быть что угодно. Страдает ли гремучая змея, когда убивает своих жертв? Вполне возможно.
Кроме куклы в левом отделении двери лежали какие-то бумажки, промасленная тряпка буро-черного цвета, как будто ей вытирали… кровь, пара искусственных цветов, кажется это были камелии или гиацинты, замызганная ручка, кусок поролона и масленка с маленьким красным колпачком.
Свой рюкзак я держал между ног и уже в сотый раз пожалел, что не обзавелся травматическим оружием. С другой стороны, что бы я сделал? Выхватил бы его, направил на убийцу, закричав, стой, стрелять буду? Так это в кино происходит? В кино все просто.
Машина мчалась к Волгоградскому. Брызги из-под колес то и дело взметались по обе стороны автомобиля и в этом момент он был похож на катер, летящий в пенящемся море.
Почему он просто не остановит и не убьет меня, – свербила в голове одна и та же мысль. – Это сделать не так-то уж и трудно, как оказывается. Хотя я буду сопротивляться изо всех сил. Я буду бороться как проклятый. Я порву ему всю харю, отгрызу уши, нос и выплюну их в вонючее болото. Я вырву ему глаза и съем их, пока он будет кромсать меня своим ножом. Чертов ублюдок, я просто так тебе не сдамся, не думай!
– Жаль ее, – сказал он также еле слышно.
Боже, – подумал я. Ему жаль. Он человеколюбив. И ему жаль. Ничто человеческое не чуждо, ведь и Гитлер любил детей. И собак, кстати, тоже. Что-то похожее на ярость поднималось изнутри меня и я впервые ощутил, что вполне, может быть, мне не так уж страшно и умереть, но сперва я заберу этого ублюдка с собой. Какого черта? Если все так повернулось и терять уже нечего? Телефон не ловит, а ехать еще километров сорок, это два часа по такой дороге. За эти два часа он найдет способ. И я подумаю, как ему помешать. Если успею.
Он шевельнулся, опустил левую руку позади себя, правое плечо подалось вперед и загородило мне видимость. Болванчик на передней панели тряс своей тупой головой и улыбался. Он ржал надо мной! Тупой болван!
Это конец.
Водила повернулся, что-то светлое сверкнуло в его руке, и я инстинктивно подался назад, от него. Однако, это была всего лишь прозрачная бутылка воды, блестевшая на свету. Он открутил крышку, отпил и протянул мне:
– Пить будешь?
– Нет. Спасибо, – сказал я пересохшими губами.
– Ну как хочешь. Нам еще долго ехать. Скажешь если захочешь.
Я начал внимательно осматривать салон машины. Это был старый раздолбанный грузовой мерседес, неизвестно какого года выпуска. Все в нем скрипело, звенело, но он с удивительным упорством продирался сквозь самые непроходимые участки. Мой взгляд снова задержался на кукле. Почему она тут лежит? Не успел спрятать? Не похоже. Обычно маньяки очень щепетильны в таких делах. Специально оставил, чтобы пощекотать нервы очередной жертве? Возможно. Я посмотрел на бумаги, которые торчали из отделения чуть дальше и вдруг понял, что смотрю на детскую тетрадку, может быть для первого или второго класса, разлинеенные листы с наклонными чертами… чтобы вырабатывать правильный наклон при письме. Это были прописи.
Бог ты мой!
Кажется, я даже видел краешки букв, написанных неумелой детской рукой.
Матерь божья. Мне захотелось перекреститься. Могильный холод проник за воротник, хотя в салоне было тепло.
– Ее же так и не нашли, – сказал он, пытаясь объехать очередную необъятную лужу. – И не найдут. Раз уж экстрасенсы не нашли…
Он шмыгнул.
В этот момент по стеклу ляпнуло что-то большое и черное, отрывистый резкий звук заставил меня отпрянуть, струи дождя окрасились в кровавый цвет, машина дернулась, а дворники, поперхнувшись, начали сметать к капоту мокрые слипшиеся перья.
Водитель было отпустил газ, но быстро оправившись от замешательства, вновь вжал его в пол.
– Мать его! – сказал он хриплым голосом. – В тот день мне тоже в стекло попала птица. Я не верил, что они ее найдут. И они не нашли. Но птица. Никогда раньше. И тут снова. – Он посмотрел на меня: – Ты когда-нибудь такое видел?
Я покачал головой.
Забавно было наблюдать, что убийца нервничает. Он мог отказаться от своих планов. А мог и ускорить их воплощение. Я достал мобильник – терять уже было нечего – и посмотрел на экран. Связь отсутствовала.
– До Волгоградского не ловит, – сказал он. – И там тоже не ловит, но есть место на пригорке возле кладбища, там при хорошей погоде одно деление. Все идут на кладбище звонить. Смешно, да? Запиши себе. Вдруг начальство прочитает и вышку поставит. Бывает, по десять человек стоит возле памятника деду Василию и звонит одновременно. И кажется, что они туда, – она показал пальцем в потолок, – на самый верх звонят.
Может все-таки, он меня довезет? – подумал я, унимая адреналин в груди после столкновения с птицей. – Есть такая вероятность?
Она мизерная. Но она есть. Птица могла вывести его из колеи. Ее перья болтались на мечущихся дворниках, но он не останавливался, чтобы их очистить.
Он гнал, неистово объезжая лужи, словно впереди его ждала некая цель. Обычно водители, по крайней мере, те что я знал – в пути расслабленные, говорливые, этот же был сжат как пружина, его плотно сомкнутые губы, напряженный взгляд, выдавали внутреннюю борьбу, отрешённость и крайнюю сосредоточенность.
Нет, от этого человека не пахло добром и лучше бы я это увидел в самом начале, когда можно было отказаться от поездки, сославшись на нездоровье или домашние проблемы. Но теперь уже поздно.
– Они сказали, что девочка сопротивлялась, – сказал он. – Она боролась за жизнь до конца.
Он играет со мной. Он хочет, чтобы я тоже боролся, а не сидел как тюфяк. Это же понятно. Мой взгляд то и дело возвращался к Барби и к прописям. Я силился вспомнить детали той телепередачи, но у меня не получалось. Я не мог думать ни о чем другом, кроме как мне выбраться из этой проклятой машины.
Я успел пожелать редактору и всей газете гореть в аду всю оставшуюся жизнь, сочинил прощальное письмо жене, краем сознания подумал, что не успел сделать ничего хорошего. Основная же часть моего ума продолжала обдумывать план бегства.
Грузовик вздрагивал на рытвинах, в его закрытом кузове что-то перекатывалось, звенело, трещало, билось о борта. Мы проскочили узкий участок, дорога уходила резко влево, справа высился высоченный дуб, увитый темными высохшими гнездовьями. И вдруг водитель выставил вперед левую руку и закричал:
– Стой!!! – Слева мелькнуло что-то светлое, я не заметил, что именно, он вдавил тормоз до отказа, и мы юзом покатились вправо, минуя дуб, какой-то тростник у края поля, он отчаянно крутил руль, но больше не произнес ни слова, только бульканье, смешанное с кашлем, вырывалось из его сжатых челюстей.
Мое сердце зашлось, сказать по правде, я чуть не обделался при столкновении с птицей, но этот бросок показался мне куда страшнее и дело не в том, что мы могли въехать в дуб, такой вариант как раз меня очень бы устроил, а в том, что… кажется, мы сбили человека. Я не почувствовал внешнего удара, но довольно большой грузовик мог зацепить по касательной или переехать по ногам…
Взвизгнув тормозами, грузовик чудом остановился. Передние колеса его остались на дороге, задние же скатились в поле. Водитель осоловевшим взглядом смотрел, как перья трепещут на замерших дворниках. Через несколько секунд, показавшихся самыми долгими в моей жизни, он открыл дверь и вышел под дождь.
Свою дверь он не прикрыл и, признаться, в этом момент самым сильным моим желанием было выскочить из машины и сказать ему, что я пойду пешком. Если устану – поползу. Но останусь живым. Целым. Невредимым.
Я уже рисовал картину в своем воображении, как объясняю полиции, что видел и кого нужно немедленно искать, когда дверь с моей стороны отворилась и я услышал его грубый голос:
– Подвинься.
Подвинься? – подумал я и увидел у двери женщину лет тридцати, стройную, миловидную, в простом ситцевом платье и легкой ветровке.
– Я из Аникеевки, – махнула она рукой в сторону болота, – там едва виднелась белесая ниточка тропинки. – Думала, в Волгоградское попасть, мне в аптеку срочно нужно, у дочки температура, а дома даже аспирина нет. Как назло, этот ливень, ни одной машины, хотела уже пешком идти…
– А что ж вы по той стороне идете? – Спросил я. Внутри у меня все ликовало, – теперь нас двое, и он точно ничего не сможет с нами сделать. Ему придется довезти нас до села. Или убить обоих.
– Так по противоположной же надо идти, – сказала она, поднимаясь на ступеньку и усаживаясь на мое теплое место. – Чтобы не наехали сзади.
– Тут же поворот, – водитель как будто оправдывался. – Мне пришлось прижаться влево, а тут вы идете… я думал, что…
Она засмеялась, и я почувствовал, как напряжение покидает меня. Водитель стал еще мрачнее, возможно, из-за своих воспоминаний, возможно, что теперь претворить свой замысел ему будет куда сложнее.
Я был ей благодарен. Черт возьми, я был готов целовать ей руки за свое чудесное спасение!
– Анна, – представилась она. – Можно и просто Аня.
Она сидела рядом и касалась меня своей правой половиной, теплой, возбуждающе покачивающейся, скрытой одним лишь тонким слоем платья и ветровки.
– Я выскочила и не оделась даже, думала поймаю попутку побыстрее, а нет, так вернусь назад. Через полтора часа обещал Михалыч из совхоза заехать и отвезти меня, утром он привозил мне комбикорм для кур. Но я решила его не ждать.
– Могли бы потеплее одеться, – сказал я. – Прохладно!
– Мне не впервой, привыкши, – сказала она. – Смотрите, я даже не дрожу. Целый день на воздухе, ко всему привыкаешь.
– Что же мужа не послали, – спросил глухим голосом водитель.
Она как будто не расслышала этот вопрос, а может и не расслышала, потому что заметила перья на дворниках и остатки крови по бокам лобового стекла.
– Ой, – сказала она, – что это?!
– Птица в стекло влетела, – сказал я и почувствовал, что она плотнее прижалась ко мне. Машину трясло еще сильнее, и мы то и дело хватались друг за друга, точнее, она за меня, потому что ручки с ее стороны не было. – Километров десять назад.
– Плохой знак, – сказала она.
Водитель бросил на нее, как мне показалось, полный ненависти взгляд.
Он все еще не оставляет надежды, – подумал я. – Он может попытаться убить нас двоих, времени еще достаточно. Пропадали люди и по двое, как та семейная пара. Семья Кольцовых, – вспомнил я, точно. Два кольца, два конца, – подумал я, когда прочитал объявление в криминальной хронике об их пропаже. А посередине – хвостик.
Болванчик продолжал смеяться с приборной доски.
Он хохотал над нами. Он издевался.
– А разве в Аникеевке еще живут люди? – спросил водитель и посмотрел на Анну.
– Я купила там дом два года назад, – так что, живут, – ответила она, потом повернулась ко мне: – А вы куда путь держите, молодой человек?
– Я? – Конечно, я бы мог ей поведать, что выполняю редакционное задание, которое заключается в том, чтобы описать рабочий день обычного шофера, который оказался не совсем обычным, а потом показать на куклу и прописи. Я был уверен, что если поискать, найдется что-нибудь еще.
Она кивнула, похлопав длинными красивыми ресницами.
– Я журналист, еду в Волгоградское по делам.
Нужно как-то обратить ее внимание на куклу. Все в нашем районе смотрели передачу с пропавшей девочкой. С другой стороны, я боялся, что если она увидит куклу, то может произойти что угодно. Что угодно, понимаете меня? Ее реакцию нельзя было предугадать.
И все-таки она заметила ее.
Я положил ей руку на колено, на ее обнаженное колено, сделал это вроде как случайно, когда грузовик сильно качнуло, и задержал руку настолько, чтобы она удивленно взглянула на эту наглость – и тогда я убрал руку.
Взгляд ее поневоле уперся в торчащую ногу куклы.
Она вздрогнула, словно ее ударило мощным разрядом тока. Тело выгнулось, его начало сотрясать сначала мелкая, потом крупная дрожь. Думаю, она готова была его убить.
Об этом так много говорили, что я мог ее понять. Я бы и сам так поступил, будь у меня дети. Когда у тебя появляются дети, ты становишься членом одной большой организации, я бы даже сказал, секты, в том смысле, не дай бог, с каким-то ребенком случается несчастье, все вокруг готовы буквально разорвать обидчика. Самые гигантские подпольные организации – это форумы мамаш в интернете. Что там происходит в закрытых разделах – одному богу известно. И то, если у него есть логин и пароль.
– От… отку…да это у вас? – Прошептала она. Дрожь становилась все сильнее.
Водитель с беспокойством посмотрел в нашу сторону.
– А, это… – он сказал эти слова таким беспечным тоном, словно речь шла о паре бумажных салфеток, а не о вещественном доказательстве, о котором месяц назад говорили все местные и федеральные каналы. – Это у меня от…
Но он не успел договорить. И я не успел понять, что произошло. Меня толкнуло на боковое стекло, я снова сильно ударился головой, так сильно, что стекло треснуло, но не рассыпалось, а облепило мою голову, щеку, ухо, часть лба и подбородка, выгнулось и сотни мелких осколков впились мне в кожу.
Левым глазом я видел, как в ее руке сверкнуло что-то длинное, острое, машину повело, бросило сначала в одну сторону, потом в другую, пронзительный звук клаксона вспорол тусклый серый день, раздался крик, тяжелый, как будто из под земли. Ремень безопасности врезался мне в грудь, а лицо вырвало из бокового рассыпающегося окна, я дернулся словно тряпичная кукла, на крик не хватило ни воздуха, ни сил. Левый глаз абсолютно безучастно зафиксировал, что из лобового стекла торчит красивая женская нога, которая заканчивается трусиками, легкое ситцевое платье, которое минуту назад еще касалось меня, теперь повисло клочьями на осколках, один его конец зацепился за дворник и трепещет на ветру вместе с кровавыми остатками перьев.
Водитель завалился набок к двери, лицом ко мне. Его черты, прежде напряженные, сумрачные, теперь как будто разгладились, словно задача, над которой он бился давным-давно, наконец нашла свое решение.
Из его груди торчал нож.
Бесконечный, жуткий, пронзительный вой автомобильного сигнала разрывал окрестности. Мне кажется, этот вой был слышен даже в Волгоградском.
Черт наказан, – подумал я.
А потом отключился.
Меня кто-то тряс. Упорно. Долго. Кто-то очень вредный.
Я открыл глаза и увидел лицо, показавшееся мне знакомым.
– Я жив? – спросил я.
– Ты жив! – сказала она. – Конечно ты жив! Боже, как я волновалась!
– Ты кто? – я не хотел спрашивать прямо, но на другие вопросы просто не хватало… мозгов.
Она улыбнулась.
– Ничего, ничего, ты меня еще вспомнишь, доктор сказал это дело пары тройки дней.
– Вера? – я потрогал свою ногу под одеялом. – Нога была на месте, и она прощупывалась. Значит я действительно жив и на этом свете. Смутно припомнилось, что Вера – это моя… кто? Кто-то близкий. Но не мама. А как зовут маму? Я попытался вспомнить, но не смог.
Внезапно сознание выхватило окровавленную женскую ногу, трусики, платье, куклу, прописи… водителя… мы едем, куда? Он убийца.
– Его поймали? – с трудом спросил я девушку, склонившуюся надо мной. Влажной салфеткой она смачивает мне губы и это, скажу я вам, очень приятно.
– Его? Кого его?
– Убийцу, – говорю я шепотом.
Она долго смотрит на меня.
– Говорят, ты последним видел убийцу. Теперь возле твоей палаты охрана.
– Как?! – я силюсь встать. – Он что, ушел? Эта скотина смогла убежать? Чувствуя, как в груди загорается пламя боли, я вновь опустился на подушки. – Он же был мертв! Как он ушел?
Вера хмурится.
– У тебя сломаны ребра, лежи! Сотрясение мозга, перелом руки, еще что-то. Андрей Федорович мертв.
– Андрей Федорович?!
Я чувствую, что сейчас разнесу пол больницы даже в полумертвом состоянии.
– Это что за нежности к убийце? Что за…
Она берет меня за руку.
– Успокойся. Андрей Федорович погиб, но спас тебя. Если бы не он, она бы и тебя зарезала. Правда задержать ее не удалось, она смогла выкарабкаться из стекла и уйти, двери машины были закрыты, он заблокировал их, а влезть назад через окно у нее не хватило сил. Вас нашли через три часа.
– Аня? – Я уставился на жену. – Анна? Аня? Как?! Как это возможно? Нет, это ошибка, он все подставил, он сам сказал, что убил…
– Все знают, что Андрей Федорович в молодости сбил насмерть мальчика. Он поэтому и остался тут работать. Ты же интервью у него брал, как ты не узнал? Ты должен был у него все расспросить…
Я посмотрел на капельницу, по трубке которой сочилась прозрачная жидкость, попадая мне прямо в вену.
– Но… но у него в машине… кукла! Понимаешь ты или нет? Кукла! Улика! И эти… как их… прописи этой девочки… Как же так… Это он!
Вера покачала головой.
– Месяц назад были съемки передачи. Ну ты помнишь, показывали, ты еще сказал что-то про доказательства… Только Андрей Федорович согласился их возить по нашей глуши. Поставили кресла в грузовое отделение и он возил съемочную бригаду. А кукла – реквизит. Она же не настоящая.
– Как это, не настоящая? – Я понимал, что телевидение – это игра… но… – как, Вера? Все ненастоящее, что ли?
Она помолчала, потом ответила:
– Ты же ее видел. Ты, можно сказать, взял у нее интервью. И оно – самое что ни на есть настоящее.
В дверь тихонько постучали.
– Вера Андреевна, если вы не против, я на пару вопросов, – в проеме показалась милицейская фуражка.
Она кивнула:
– Конечно, Василий Аркадьевич, заходите. Это оперуполномоченный, он мне все и рассказал, – шепнула она мне. – Ну, я пока пойду, вечером жди еще.
В маленькую палату вошел милиционер в белом халате поверх формы. От него пахнуло чем-то казенным, тяжёлым, но на удивление он оказался довольно дружелюбным:
– Ну как ты, Максим? Мне звонил твой редактор, Вадим Петрович… он в шоке…
Я и сам был в шоке.
– Но сам понимаешь, дорога каждая секунда, у нас это дело на особом… благодаря этим… – он откашлялся, выказывая то ли презрение то ли пренебрежение. А может, простудился. – Скажи… Макс… ты ее запомнил? За дверью художник, нам очень нужен ее портрет. А? Запомнил? На диктофоне, который мы нашли в кабине ваш разговор, ты однозначно видел ее. Описать сможешь?
Я всмотрелся в его утомленное лицо с большими коричневыми мешками под глазами.
Нога куклы Барби, торчащая из отделения в двери грузовика, задранное платьице, трусики… светлые, выгоревшие волосы… и… потом удар, сильный удар, птица, кровь, перья, дворники, сметают кровавые ручьи с лобового стекла. Светлая тень на дороге, нас несет вправо, мы почти опрокидываемся в кювет и потом – дыра в стекле, из которой торчит та самая нога. Та самая нога, которая заканчивается светлым платьицем в сиреневый цветок. Я не помню ее лица. Только клок выжженных перекисью волос.
Пытаюсь вспомнить еще и еще и еще, но ничего не получается. Ничего!
– Ну что, – торопит меня майор. – Звать художника?
Я закрываю лицо руками. Качаю головой.
– Нет.
Майор меняется в лице.
– Что?! Не может быть! Ты болтал с ней как с давней подругой! Ты издеваешься? Вот! – он протягивает мне диктофон, – сам послушай! – Он включает запись, я слышу наши голоса, словно голоса старых знакомых, но такие далекие, чужие, натянутые и обреченные.
Я пытаюсь ему объяснить, что был слишком сильно напуган и не смотрел на лица, мне было все равно, какие это лица, главное, что они были! Но он не слушает меня. Снова и снова он уговаривает меня вспомнить.
Но я не могу.
Перья, кровь, нога, платье. Это все, что я помню. Еще пальцы водителя с синими наколками на ручке переключения передач.
Наконец он сдается.
– Ладно, – говорит он. – Я приду завтра. Попытайся. Это очень важно.
Он уходит.
Я опускаюсь на подушки, напряжение, сковывающее меня, постепенно рассеивается, мне становится легче и, наконец, я вдыхаю полной грудью.
Через десять минут в палату входит медсестра. Сквозь опущенное веко левого глаза я вижу расплывчатое изображение, ее тонкая фигурка останавливается возле шкафа, она осматривается, я открываю глаз шире, как могу, и… вижу стройные ноги, платье в сиреневый цветок и выжженные перекисью волосы, выбивающиеся из под медицинского колпака.
Она смотрит на меня и улыбается, покачивая головой.
© 2019 Сергей Милушкин
***
Роман Сергея Милушкина «Заражение» скачать 1-й том бесплатно:
https://www.litres.ru/sergey-milushkin/zarazhenie-tom-1/