Митяй признался, что они изрядно выпили, сначала пили вино, которое Яков принес с собой, а потом он, как положено хозяину, выставил бутылку водки. Предложил Якову остаться на ночь, но тот заторопился, чтобы успеть на метро.
На метро успел, в последний поезд. Прибыл на свою станцию, вероятно, уже за полночь. Запоздалых пассажиров было немного, дежурная вспомнила высокого старика. Пассажиры поднимались по эскалатору, он один направился в противоположную сторону к крутой лестнице. Даже в часы пик по лестнице поднимались один – два человека. На выходе начинался сквер, дальше небольшая площадь и Дворец культуры, где, как любил выражаться, служил верой и правдой.
Но зачем он ночью выбрал тот выход, если спешил домой? Поблизости кроме сквера и Дворца культуры не было никаких построек: ни жилых зданий, ни магазинов. Ему надо было подняться на эскалаторе, выйти из метро, мимо продовольственного магазина и аптеки по освещенной улице, свернуть во двор, - и вот он дома.
Что было у него на душе, почему его потянуло в ту сторону, никто уже не узнает.
На выходе из метро он поскользнулся и упал, ударившись головой о металлический штырь. При росте почти два метра сила удара была такой, что пробило череп.
Позвонила сыну, он бодро ответил: «Привет, Софья Леонидовна! Рад тебя слышать». «Яков умер», - только и смогла сказать. «Как умер!?» - голос сорвался, захрипел, , пауза, и сын быстро заговорил. Долгий, невнятный монолог, какой-то сумбур: ушел один из последних могикан, духовный учитель, таких уже нет, этим именем почти никого теперь не называют, значит, не призывают на великие свершения, значит, еще рано. А ведь Яков сумел, победил темную сторону своей души. Очень жаль, светлых сил все меньше, зло торжествует, поэтому всем нам надо сплотиться, чтобы выдержать. Нужно ждать других испытаний, чтобы понять замысел.
- Каких испытаний? – вяло спросила она, но ответа не услышала.
Смысла в сказанном сыном она не уловила.
«Жаль, конечно, хороший был человек, - высказалась дочь, - что ж, пожил достаточно, увы, до бессмертия нам еще далеко».
Не стоит обижаться, Маша - врач, к смерти относится спокойно, иначе была бы профессионально непригодной. Но напугала, предположив, что, вероятно, смерть наступила не сразу, «Он был в сознании?» – спросила Софья. «Что гадать, всякое бывает, он мог быть в сознании», - ответила дочь, а ведь могла пожалеть и не сказать.
Вероятность, что он умирал в полном одиночестве, на снегу, мучила, изводила, и она, физически обессиленная, замирала в кресле и с ужасом смотрела на циферблат механических часов: время неумолимо приближало к концу. Ей было страшно, смерть бродила поблизости, выискивая новые жертвы. Ведь недаром говорят: костлявая не уйдет, пока не насытится.
Позвонила Марго и приказала, как умела только она, - принести цветы на место его гибели. Так положено, лучше венок, но и цветы сойдут.
Прикажи, в ее состоянии, лететь на луну, так положено, полетела бы. Она поспешила в цветочный павильон у дома и купила его любимые кремовые герберы, четыре штуки, продавец укутывала букет прозрачной пленкой, сверху гофрированной бумагой, и сочувственно смотрела на нее.
Долго стояла на перекрестке и боялась перейти на другую сторону, к месту его гибели. Машины потоком мчались на огромной скорости, зеленый свет светофора не внушал доверия: мало ли отморозков за рулем. Стояла и завороженно смотрела на черно-белую графику зимы и на ярко-красные, как капли крови, ягоды на ветках рябины. Предупреждение, знак - запрет переходить дорогу. Что-то такое витало в воздухе, и ей было страшно. Неизвестно, сколько времени простояла на одном месте, уговаривая себя, что нет ни нечистой силы, ни потустороннего мира, но так и не избавилась от наваждения. Букет унесла домой.
На следующее утро с этим же букетом опять направилась к перекрестку. Ветки рябины были голые, ягоды рассыпались по снегу. Воробьи суетились на сером снегу, и среди причудливого узора лапок выделялись углубления из красных ягод, как ранки.
Красный свет светофора сменялся зеленым, но она так и не смогла перейти дорогу. Про подземный переход забыла.
- Вот, пыталась сходить на место его гибели, не получилось, - позвонила она сыну, ждала, что спросит почему? Но он молчал, - Плохо, что я одна. Может, приедешь? – робко попросила и добавила: - Я деньги вышлю.
Но он не услышал, как всегда, когда она просила его вернуться домой.
- Имя определяет нашу судьбу, оно дается не случайно, ничего случайного в мире нет. Яковы так просто с жизнью не расстаются. Если остались какие-нибудь записи, сохрани для меня, - попросил он.
- По-моему, только рисунки. Но я посмотрю.
- Рисунки тоже несут информацию.
- Зверюшки для детских сказок? Я не понимаю тебя, главное ведь не имя, хоть горшком назови, главное человек. А для тебя важнее всего, что его Яковом звали.
- Потому что имена для бога, а глаголы для человека. Все предопределено, все взаимосвязано, и имя, и чувства, и наши поступки.
Сын не утешил ее. Мы в параллельных мирах, - подумала она. Слова – слова…разве они что-то значат.
Номер дочери Якова Софья долго искала в его телефоне.
У дочери была тяжелая походка и необычное имя Феня, производное от Агрофины в честь бабушки.
- Моя учудила, такое имя придумала дочери, - жаловался Яков.
- А ты где был? Назвал бы Наташей. Простенько и со вкусом.
- Я был на работе. Вообще-то, мы заранее договорились: девочку называет жена, мальчика я, - оправдывался Яков.
- Федулом хотел назвать?
Яков засмеялся.
Когда у него лет в сорок сломался передний зуб, и вместо «ф» слышался свист, он перестал называть дочь по имени. Коронку поставил, но с тех пор она была для него дочкой, дочуркой.
«Дочка» - под таким именем хранился ее номер в его телефоне. У нее было трое детей, последний родился четыре года назад.
Феня уже знала о смерти отца.
- Твои дети приезжают на похороны? – спросила она, услышав, что нет, предложила: - Что ты будешь бегать, мы с Лешей, - так звали ее мужа, - сами все сделаем.
Благодарная Софья передала ей деньги, столько, сколько та попросила. Передача совершилась у подъезда, Феня даже не вышла из машины, оправдываясь, - очень спешит, хлопот с похоронами, сама понимаешь. За рулем, видимо, ее муж, Софья увидела его нечеткий профиль, и никакой реакции. Маловероятно, что у Фени есть любовник или она наняла частника.
Похороны и поминки запомнились обрывками, как обморок. Она вглядывалась в похожее на маску Мефистофеля восковое лицо Якова, поднимала голову и натыкалась на грузную фигуру Фени, ее мощная спина то склонялась, то тяжело выпрямлялась, боковые складки бугрились, казалось, что вот-вот лопнут швы пальто. Она неутомимо двигалась у гроба, ее большие красные руки что-то перекладывали, поправляли в изголовье, на груди, в ногах покойного.
В храм на отпевание пришли почти все педагоги, Софья равнодушно подумала, значит, в школе отменили занятия.
Феня продолжала суетиться, опять что-то поправляла, расправляла ленты на венках, раскладывала цветы, наконец, кто-то сунул ей в руки свечку под колпаком из полиэтиленовой бутылки, она замерла, уставившись на пламя.
После кладбища приехали в кафе «Юбилейное» окнами на улицу Ленина, педагогов заметно поубавилось, не было завуча и шумного физрука, остальные сидели тихо, как положено на поминках, и сочувственно ей кивали. Говорила только Феня. Она суетилась у стола, что-то поправляла, передвигала, переставляла и говорила – говорила о том, как папа любил ее, очень любил.
Неправда, Яков давно, с тех пор, как дочь выдал замуж, перестал ею интересоваться. Отцовские чувства перестал испытывать давно.
Феня была в центре внимания, да-да, такое горе, отец ведь раз и навсегда, другого не бывает.
Несправедливо, горе у нее, а не у дочери, с которой годами не встречались, не вспоминали о ней, как и она тоже. Софья почувствовала себя обделенной, повернулась к Марго, сидящей рядом, за поддержкой, но та продолжала смотреть на учителя истории, белобрысого, худощавого мужчину, наконец, перевела светящийся хрустальными переливами взгляд на Софью и хрипло спросила:
- Кто он? – она облизала губы, – напротив нас блондин с широкими плечами.
- Учитель истории в старших классах, Владимир, - отчества она не смогла вспомнить.
Марго взмахнула рукой, привлекая к себе внимание:
- Володя! мы с вами коллеги, я тоже когда-то работала в школе.
Он заинтересовано посмотрел на нее.
Бутылки с алкоголем опустели, стало шумно, кто-то выражал недовольство, что всухую еда не лезет в горло, да и согреться бы не мешало после кладбища. Распорядитель, может даже муж Фени, успокаивал: водка будет, уже заказана.
Бутылки принесли, и Феня, нависая над столом, с рюмкой в протянутой руке, покачиваясь грузным телом, расплескивая водку в салат, захмелевшим голосом произносила речь о героическом пути отца, память о нем никогда не иссякнет, ведь он один из основоположников народного драматического театра имени Луначарского, да, да, у самых истоков.
Кто-то удивился: «Неужели!? Таким отцом гордиться надо»!
Не был Яков ни среди основоположников, ни среди организаторов.
Нетрезвым голосом Феня вещала:
- Настоящим памятником декоративного искусства являются росписи моего отца ряда культурных заведений нашего города.
Жаль, ах, как жаль, что он не смог состояться как художник, потому что не работали жена и дочь. Семейных скандалов не любил, вот и брался за любую работу, чтобы семью кормить. Суть не в этом, а в его личных качествах: его доброте, готовности помочь слабому, деликатности, наконец. Софья уговаривала себя встать и сказать об этом, пока не подумала, что Яков посмеялся бы: слава скандальной Дуси покоя не дает? Ну-ну, дерзай, борец, борица, борчиха. Пожалуй, «борчиха» подошло бы плотной фигуре его дочери, или «ударница», если заменить черный платок на красный.
Ей стало плохо - выпила слишком много водки. Черноглазая женщина в голубом, похожая на стюардессу, может, работница кафе, сопровождала ее в туалет.
***
Ночью проснулась под нарастающий топот, сдавило виски, пульсировала кровь в артерии на шее. Вдруг стало тихо, скрипнул пол, чье-то дыхание, шаги, удалялись. Из крана на кухне закапала вода.
Утром разбудил телефон.
- Ты как? В порядке? – услышала она голос Марго.
- Что? - растерялась Софья.
О каком порядке можно спрашивать, если она вчера похоронила Якова.
- Мы с Володей обратили внимание, ты так побелела, когда выступила эта бабища Фекла, такую чушь несла про театр, и чего-то еще. Кстати, где его росписи, ты мне не рассказывала.
- Чушь тоже.
- Я так и поняла. Эта Фекла - бородавка на пустом месте, хочет дивиденды заработать на имени отца. Кто ей даст.
- Яков прожил достойную жизнь.
- Кто спорит. Звоню, потому что беспокоюсь. Вчера, когда мы с Володей тебя посадили в такси, ты была никакая, и все норовила схватить меня за шубу, нарывалась на драку. С кем-то спутала. На тебя алкоголь так подействовал. Не напивайся больше, ты становишься агрессивной.
- Могли бы и до дома довезти.
- Ничего ведь не случилось.
Софья не успела ответить: кроме того, что умер Яков, Марго отключилась.
Марго была на похоронах в черном кружевном шарфе, повязанном поверх норковой шубы. Том самом шарфе, который был на ней в девяностом, двадцать лет назад, на похоронах Софьиной матери, и в нулевом, когда хоронили Николая. Почему-то сын не напомнил про несчастные для их семьи нулевые.