С этим грибным чудо-треугольником мы познакомились в начале семидесятых, когда начали странствовать с сыновьями по самсоновским лесам в поисках грибов и ягод. Рассказал нам о нём Володя - мой коллега по профессии, живший в Самсоново вместе со своими родителями, старичками, приютившими однажды нас во время грозы. Правда, мы до этого обнаружили треугольник сами, зайдя в лес по дороге в Самсоново от Полмыцино. Собрали там десятка три молоденьких белых и запомнили это место, на всякий случай.
Треугольник представлял собой участок елового леса, расположенный между двух небольших просек, уходящих от дороги в лес и встречающихся метров через триста под острым углом. Весь этот лес был богат грибами (его основательно удобряло колхозное коровье стадо), но почему-то только в этом небольшом треугольнике белые грибы росли с невероятной быстротой. Их собирали ежедневно деревенские старатели, а они всё лезли и лезли. И так, по словам Володи, происходило последние два года.
Что послужило причиной этого - нам, сторонним наблюдателям, объяснить было невозможно. Мы просто пользовались его сказочными дарами, периодически заходя сюда во время наших дальних скитаний по лестным тропинкам от Горшкова - через Якомово и Полмыцино к Самсонову. Находили здесь только белые: иногда крупные, но большей частью ядреные, молоденькие и чистенькие, как на подбор. Они красовались в наших корзинах на зависть иным встречным искателям грибного счастья, заполнявшим свою тару зрелыми и перезрелыми экземплярами.
Однажды даже завязалась беседа с двумя такими искателями по поводу нашей добычи:
- Во дают! Ё-кэ-лэ-мэ-нэ! Где такие набрали? Все молоденькие! На место, видать, напали. А мы ... одних только... и т.д.
В целом, из их достаточно длинной речи моим юным и не просвещенным в местных лесных диалектах слушателям далеко не всё было понятно, и они, раскрыв рты, то и дело поглядывали на меня - для дословного перевода. Маленький Димыч, уже начавший изучать со мной французский, даже посетовал мне на ухо, что они говорят "на неадаптированном иностранном" (к адаптированной французской речи к этому времени он уже приспособился). Поскольку дословный перевод истинно русских идиоматических поворотов, как известно, совершенно невозможен (это признавали даже гении отечественной словесности), мне оставалось только подтвердить Димино предположение, признав, что местного уровня знаний нам вряд ли когда удастся достичь...
Мне очень нравилась дорога к этому месту - от просеки Ломы-Самсоново и последующей проезжей дороги - через южное самсоновское поле. Нравилось само это поле, в восьмидесятые годы засеваемое пшеницей или овсом, а в последующем заросшее луговой травой и цветами, ещё не утоптанное и не перерытое техникой. Я часто отдыхал на нём на обратном пути, удобно устроившись на лужайке, рядом с лесом, и любуясь открывающейся передо мной панорамой.
Поле обычно было залито солнцем и колыхалось желтыми волнами, будто широкая река, уносящая свои воды куда-то вдаль, на северо-восток, по направлению к деревне. Облюбованная мною лужайка сверкала яркой зеленью, жёлтыми головками львиного зева, синими колокольчиками, какими-то розовыми и красными цветами, всевозможными метелочками и васильками. Последние особенно радовали глаз своим ярким оттенком, разливаясь сине-голубыми вкраплениями по всему полю и придавая пейзажу какой-то особенный колорит... Еще более оживляли картинку два ровных ряда берез, поднявшихся над желтым ковром частоколом белых стволов и зеленью сливающихся крон. И над всей этой красотой висело высокое голубое небо с ярко-белыми, как бы светящимися облачками, медленно плывущими в вышине, в залитом солнцем пространстве. Окруженное с трех сторон лесом, поле казалось как бы заключённым в темно-зеленую рамку, дополняющую своими контурами красоту этого истинно русского пейзажа.
Всё вокруг дышало звенящим зноем. Воздух на самом деле звенел от бесчисленных насекомых, снующих вокруг нас во всех направлениях. Надо мной беспрерывно проносились вездесущие слепни, мелькая, будто чёрные молнии, и устремляясь куда-то вдаль. Повсюду летали многочисленные мушки, мошки и даже комары, потерявшие в жару свою утреннюю активность. Вокруг цветов вились шмели, пчелы, бабочки. Со всех сторон весело стрекотали кузнечики. Случайно спугнутые мной, некоторые из них устремлялись в воздух, сверкая своим ярко-красным внутренним одеянием. Высоко над полем летали красавцы-стрекозы, ловя на лету свою добычу.
Колышущиеся потоки нагретого воздуха создавали впечатление оживающего пейзажа. И цветы, и колосья, и деревья как бы пульсировали на фоне неба. Колыхалось и само небо. Движущейся казалась и сама дальняя деревня с ее крышами домов, печными трубами и кронами деревьев, растущих вдоль улицы... Пульсировало всё окружающее пространство, создавая картину вечного движения, истинного круговорота веществ и энергии, видимого сейчас наяву...
Походы к сказочному грибному счастью я совершал в течение нескольких лет, и только развивающееся ограничение моих двигательных возможностей не позволило продолжить их в девяностые годы. К тому же, к этому времени на самсоновском поле началась стройка садово-огороднического товарищества, и пройти к нашему лесу полем стало уже невозможно. Лишь один раз в девяностых я с трудом добрался туда и был разочарован увиденным. Жизнь брала свое, по-новому осваивая бывшие деревенские и колхозные территории, изменяя наш прежний деревенский уклад и человеческие отношения. Можно было надеяться, что данный участок леса ещё существует. Однако представить себе, что там сохранились грибы, было уже нереально в связи с активным освоением к этому времени заповедных самсоновских угодий.