Это первая его вещь, которую я прочёл. На автора (ему лишь 33 года – ровесник моей старшей внучки) меня навёл, переслав электронную ссылку на Интернет, 90-летний мой заочный знакомый Лазарь Беренсон – человек, которому безусловно верю. И если он написал, что прочесть стоит, - непременно буду читать.
Правда, как он написал, это чтение – «не антидепрессант». Но у меня извращённый вкус: на темы сталинских = нацистских лагерей, и вообще жизни в тоталитарном обществе ЧИТАЮ ВСЁ. И никогда о том не жалею, сколько бы аналогий из судеб близких мне людей не навевало чтение.
«Красный крест» - роман, в частности, о трагической попытке переписки МКК (международного общества Красного креста) с советским наркоминделом (затем – МИДом) времён второй мировой войны по вопросу обмена военнопленными и вообще о посредничестве, предлагавшемся этой гуманитарной организацией с целью оказания помощи военнопленным советским воинам. Это было хуже переписки глухих со слепыми: советские власти на письма чиновников богоугодного общества просто не отвечали. А дело в том, что в СССР все как один считали так, как считал Вождь: в плен попадают только трусы и предатели.
Главная героиня романа – русская, но родилась в Лондоне и, в силу семейных обстоятельств, кроме русского, свободно владеет несколькими европейскими языками. Поэтому служит в советском наркомате иностранных дел (позже – соответствующем министерстве – МИД. Как раз перед войной выходит замуж, у молодой четы рождается дочь, муж с первых дней войны на фронте, а через некоторое время как перестали от него приходить к ней письма, она на работе читает письмо на имя наркома иностранных дел Молотова от руководства Красным крестом – с предложением обменять большую (четырёхзначной цифрой выражаемую) группу лиц, попавших в плен к румынам) на военнопленных из румынской армии, захваченных советской стороной… Она читает в этом списке имя и фамилию любимого мужа – Алексея Павкова. Список составлен в алфавитном порядке, и эта фамилия значится после очень похожей фамилии другого пленного советского солдата: Павкина. Хорошо знающая советскую жизнь женщина понимает, что, по советским понятиям, она сама, но, главное, их малютка дочь рискуют подвергнуться репрессиям как семья «предателя Родины». Лихорадочно ища выхода, она при перепечатке перевода на русский этого списка для сохранения счёта, пропустив фамилию мужа, дважды записывает Павкина.
После окончания войны её в самом деле арестовывают, однако не потому, что нашли подделку в списке. Нет, просто пленение мужа всё равно становится известным «органам», а она ведь ещё и родилась в Логдоне, что также в глазах властей – вина… Её отправляют в лагерь, а ребёнка – в детдом… И потом 10 лет она на положении бесправной зэчки живёт, ничего не зная ни о муже, ни о ребёнке. Ещё на следствии она претерпела не только пытки и издевательства, но и сексуальное надругательство: следователь и его помощник её изнасиловали…
Отбыв полный срок «наказания» и будучи освобождена, она не находит ничего лучшего, чем остаться в лагере на правах вольнонаёмной машинистки. Но со временем едет на поиски мужа и ребёнка. Однако обоих нет на свете: девочка, недолго прожив в детдоме, умерла от недоедания и болезней, муж расстрелян «за измену родине»: в румынском плену он перечерчивал какие-то документы, то есть «сотрудничал с врагом»…
Её, однако, мучит совесть: а вдруг тот Павкин, которого она внесла в список дважды, по её, как она считает , вине тоже, как муж, попал в беду? Помня его адрес, она предпринимает поиски и получает ответ: он жив и находится по такому-то адресу. Едет туда, застаёт его (конечно, тоже старика), но узнаёт, что его семья и сам он никаким гонениям со стороны советских властей не подвергались.
Всю свою историю (и в этом – композиционно-сюжетный ход автора) она рассказывает новому соседу, купившему соседнюю с нею квартиру. У него – своя житейская трагедия: молодой человек, женившись по любви на молодой, прекрасной девушке, после того как она забеременела, остался вдовцом – и отцом малютки, родившейся через три месяца после… смерти матери.
Как такое могло случиться? Беременная, действительно, умерла. Но, поскольку до родов оставалось не так уж долго, а плод жил, её физиологическое существование врачи, сколько могли, сохраняли искусственно. Мозг матери умер, но тело продолжало функционировать, и плод развивался. Пока кесаревым сечением его не извлекли, а затем не довели до приемлемого состояния здорового младенца.
Бывшая мученица – зэчка, дожившая до 91 года и с уже начавшейся болезнью Альцгеймера, рассказывает новому соседу свою историю, он ей – свою. Уже после её смерти он едет к старику Павкину в надежде на сочувствие и сожаление о покойнице и почти однофамилице, но обнаруживает в Павкине не просто равнодушие к судьбе Павковой и её мужа, но ожесточение против них. Павкин рассказывает, что и в плену, и потом, в советском фильтрационном лагере, они были вместе, однако, по словам уцелевшего старика, в то время как он изнывал от тяжести подневольного труда, интеллигентный и образованный «почти-однофамилец» был занят непыльной и, как считает Павкин, нетрудной чертёжной работой. И в фильтрационном лагере он о «таких» рассказал следователям СМЕРШа «всю правду», то есть, проще говоря, донёс на них. И это (считает он) ложь, что всех после плена сажали в советские лагеря, а то и расстреливали, и что семьи их ссылали, - «ничего подобного»! Сажали только тех, кто работал на врага! Вот он, Павкин, на врага не работал, а Павков – да, работал! Значит, всё было правильно!
И, высказав приезжему свой взгляд на прошлое, он отправился в городской сквер, где с фигуры Вождя уже несколько раз сбивали голову, и её всё заменяли то слишком маленькой, то слишком большой: он пришёл прибрать вокруг многострадального бюста Великого и Мудрого!
Молодой человек в финале ставит на минском кладбище, где похоронена Пайкова, над её могилой крест их красного гранита. На кресте – эпитафия: «Не стой над душой!»
Как много аналогий с жизнью близких мне людей, да и с моей собственной! Начать с конца: слова эпитафии мне хорошо знакомы и понятны. Однако именно в применении к живому человеку, душу имеющему при себе. Это пословица, часто применеявшаяся у нас в семье: мой отец, я, сестра – мы терпеть не могли, когда кто-нибудь (неважно кто) оказывался у нас за спиной, в момент, когда мы работаем. Неважно, что: пишем, сочиняем, рисуем… Я однажды подрался с жившей у нас кузиной (она на год старше меня, и вообще-то мы всегда ладили, а тут она оказалась за моей спиной, когда я что-то писал. Попросил раз, попросил два – не отходит. И я набросился на неё с кулаками. Мне было лет 17…
Конечно, читая о судьбе девочки, отправленной после ареста матери в детдом, я не мог не вспомнить Маратика Ефимова – сына друзей моих родителей: Ефимчика (Арона Иосифовича Ефимова-Фрайберга и его жены Шуры Курсаковой). Оба угодили в жернова репрессий 30-х годов – и в разные, притом, лагеря. У них тоже, как и у родителей наших, было двое детей, только Инесса (в честь любовницы Ильича И.Арманд ) была, день в день, моего возраста, а младший – двумя-тремя годами младше неё. И когда чету посадили, Инну забрала родная сестра Ефимчика, бывшая замужем за крупным советским хозяйственником, жившим и работавшим где-то на Северном Кавказе. Эта пара была пбездетная, девочку они удочерили, а когда в хрущовскую оттеппель воссоединившихся Ефимчика и Шуру реабилитировали, Инесса оказалась при двух парах родителей: кровных и приёмных. Вот так ей повезло. Не знаю, кем был её приёмный, названный папа (по фамилии Лантодуб), но и Ефимчик с Шурой, выжив в лагерях, после отсидки много лет работали на Севере и получали длинные рубли… Так что дочке досталось, как ласковомцу телёнку, и от двух маток, и от двух батек…
А вот маленького Марата (названного так в честь французского «друга народа», которого по дружбе зарезала ножом в ванне девица-дворянка Шарлотта Корде, судьба не пощадила. Когда, отсидев сроки, родители мальчика, впервые получив отпуск из Норильскак на Большую Землю, попытались разыскать его в Ленинграде, то никаких следов не нашли. Впрочем, не исключено, что с детдомовскими детьми он мог попасть в эвакуацию в Узбекистан, а там мог быть взят на воспитание узбекской семьёй, вовсе забыть родной язык, обузбечиться и, может , жив и сейчас как Мустафа или Ахмет… Но кому от этого легче?
Дикая, несчастная и, главное, не сознающая свое дикости и несчастий страна! Некоторые основания надеяться, что она когда-нибудь воспрянет ото сна, дают вот такие молодые люди, как автор романа Саша Филипенко. Он белорус и пишет на двух языках: русском и своём родном. Это не единственное его произведение. Буду читать и другие.