Химера всех вещей

   

           "Жизнь подобна игрищам: иные приходят на них состязаться, иные торговать, а самые счастливые -- смотреть"
                Пифагор


    Химера «последнего основания» — будь-то абсолют, бог, чистый разум, протоконтекст, монада, имажинер, дао, шунья и пр. пр. — клацая зубами критериев, преследует нас повсюду.
    Наше вопрошание по большому счёту не для ответов, а для новой постановки вопроса -- какое ты на этот раз Бытие?
    Вообще, мышление в конечных категориях -- апофатическая редукция, тонущая в себе.
    Кант, задающий вопросы, понимал это лучше бойкого на ответы Гегеля.
    Вещь в себе — тайна восприятия.
    Как без страшной сказки у ребёнка не бывает детства, так и у сознания без мучительной тайны его происхождения нет познавательной перспективы.
    Ускользающий центр наблюдения в диссеменативном мультиплицировании сам создает пиксельный экран, транслирующий очередное кино реальности.
    В досократической метафоре, Единое видит сон о том, что его много.
    Философы -- кошмар Единого, поэты -- бред наяву.
    В универсальности этой метафоры, допустим, ризома представляется как перцептивный экран «тела без органов».
    Реальность индивидуальная и историческая возникает как комплекс перцепций (привет Д.Юму)
    Так индукция фактичности у Делеза создается наведением эона на хронос.
    Воистину «истина там, где разум перестанет гонятся за своей тенью».
    Как видим, постмодерн бежал от метафизики, а она, улыбаясь, раскинув объятия, шла ему навстречу.
    Любые попытки объяснить мир из себя себе дороже.
    Мысль без метафизического приращения бесплодна.
    Как только мы осознаем, что сценарий фильма накинул на нас смирительную рубашку персонажей, прозвучит «последнее слово о мире» бухого в стельку киномеханника: «Усё! Кина не будет, ликтричество кончилось».
    (Метафизическая избыточность языка даёт всем шанс пофантазировать об устройстве мира.
    Чем я, собственно, и занимаюсь, блуждая тропинками речи в этом непроходимом лесу слов о словах вопреки строгим рекомендациям раннего Витгенштейна)
... Добро и зло условия дуальной игры.
    Отсюда же мораль и свобода воли в драматургии детерминизма.
    У офицера на доске есть выбор между белым и черным, но не в исходе партии.
    Все религии заинтересованы в нашей ангажированности в пределах этих условий -- заплыл за буйки, выстрел в голову.
   "Делай, что должно и будь что будет", -- крик подавленного отчаяния, увязшего в долженствовании.
    Иисус Христос предложил нам очередную иллюзию выигрыша на новой шахматной доске.
    "Я победил мир...", -- мат поставленный создателю шахмат Каспаровым.
    Тринитарное божество единобожия играет само с собой, азартом вовлекаясь в драму "свободного выбора" в конечности человеческой истории.
    Выход есть, но это выход на иной игровой уровень, в иной онтологический сценарий.
    Апокалипсис может быть таким качественным скачком.
... Гегель знал больше, чем сказал.
    Развитие истории в скрытом виде происходит от драмы к игре.
    Азарт создал мир и правит миром.
    Душераздирающая дуальная драма создает онтологическую интригу, но с неизбежностью переходит в игру засомневавшихся в серьёзности происходящего.
    Именно они становятся будущими демиургами, творящими свои вселенские драмы, как инкубатор будущих богов.
    Во вселенной избыток скуки и мы её результат.
    Поэтому идея постгуманистического будущего не такая уж и утопия.
    Уже понятно, человечество пойдёт по двум сюжетным линиям -- в лице техногенного Человекобога в трасгумнистическое будущее, преодолевая время и пространство, и Богочеловека -- вознесения душе-телесности по духовной вертикали.
    Символ креста, а ещё более символ вращающейся свастики, как раз эту ситуацию и отражает.
    Все тупики и выходы должны быть отработаны.
    Таковы условия игры.
    Парадоксальным образом, оба пути, знания и веры, прогресса и традиции, игры и драмы приведут к одной цели -- реальности сознания в его самоданности.
    "Наш путь извилист, но цель ясна"
    Как по мне, лучше уж жертвенные потуги Прометея, чем унылая праздность неискушенного Адама в Эдемском саду.
... Миф как метаметафора задает тенденцию всем сложно ветвящимся реальностям.
    Сон о вечном пробуждении резонатор мифа реальности в реальности мифа.
    Миф о Боге -- миф о том, кто не спит.
    Дьявол резонёр, подстрекающий к сомнению о природе сна.
    Мир движется к реальности сознания через реальности, которые порождает  возможные миры в бесконечном разнообразии.
    Событие сознания в событийности мира.
    Повторяю и повторять буду -- все мы дети гримёрки, заблудившиеся в декорациях.
    Декарт задавался вопросом, существует ли он, когда спит.
    Во сне отсутствует рефлексия, реальность сна сновидцем не ставится под сомнение.
    А мышление как раз и есть перманентное сомнение
    Со всего что мы видим, глаз снимает душистую флеш представлений -- миф о видимом.
    Есть ли что либо помимо фактов сознания мы достоверно не знаем.
    И это незнание становится ресурсом дальнейшей познавательной активности.
    Во сне же мышление "объективировано" образами сна, которые суть сам сновидец.
    Крепко подумав Декарт пришел к выводу, что во сне он существует только потому, что может перепроверить сон пробуждением.
    То есть сон лишь пауза в существовании мысли.
    В случае с Богом всё наоборот.
    Самосущее Бога -- чистое ничто, перепроверяемое актом творения -- то есть сном о существовании.
    Мышление это попытка разбудить Бога сомнением.
    Вера в своей грёзе о вечности стремится продолжить сон до бесконечности.
    Вера -- сон разума, рождающий сакральных чудовищ.
    В тексте я намеренно взял картезианскую ноту.
    Эту онтологическую кантату с какого места не сыграй, экзистенциального пафоса не убавится.
    Тут ведь вопрос в системе отсчёта и диапазоне интерпретации -- сон-явь, бытие-реальность, мифос-логос, сознание-бытие, язык-речь, сцена-гримёрка, Атман-Брахман, пантеизм-монотеизм, манифестация-творение... мало ли.
    Какую хитроумную модель не выбери приходим к скрытому или явному берклианскому подозрению, что наше сознание часть чего-то большего, которое уже сознанием и не назовёшь.
    Мышление, я как-то определял как миФление, то есть фактически сон наяву, неспособность разума прорваться к сущности явлений.
    Но тут возникает тот же вышеозначенный вопрос -- а есть ли такая сущность вообще.
    Может кроме явлений, сотворённых нашим воображением ничего и нет.
    Наше воображение освещает явление и оно же прячется в его тени.
    Опять та самая кантианская вещь в себе.
    По аналоги, мир как явление возникает в сознании Бога.
    Именно Бог как Идеальный наблюдатель являет суть мира.
    Этакая еврейская тумбочка, в которой деньги возникают от желания их там найти.
... Бог тот, кто понимает развитие тенденции, мелочи ему знать не обязательно.
    Детерминизм есть, но он вариативный.
    Идеальное творение, это когда бог не знает что от него ждать.
    Бог создал мир, чтобы удивить себя результатом.
    Мир задуман ради чуда свободы из порабощающего порядка вещей.
    Это как в поэзии -- первая строка уже беременна неожиданной концовкой, то что между -- родовые схватки.
   «Мир слов порождает мир вещей» Ж.Лакан.
   "Вначале было слово...", в вибрациях которого возник язык, периодически сбивающийся на вавилонский гвалт.
    Вначале был жар поэмы в постепенном остывании прозы.
    Мы живём в мире созданном из кирпичиков слов, обожженных тем Первословом.
    Поэтому перенести таинственное молчание Бытия нам не под силу и мы говорим, говорим, говорим... и эхо наших слов мнится нам ответом. 
   "-- Раби, какое у вас впечатление от двадцатилетнего общения с Б-гом у Стены плача.
    -- Ой, впечатление, шо я говорю со стеной..."
    Молитвами верующий озвучивает молчание Бога, чтобы отложить пытку глухонемой неопределённости
    Таков же смысл искусства.
    Художник хочет заклясть невыносимое время, грозящее непредставимым для сознания концом.
    Поэзия прежде всего импровизация.
    Мелко продуманная структура выдает себя тщательно закамуфлированной "кухней".
    Тут не обманешь, интуиция угадывает подлог.
    Мастер должен уметь пользоваться бессознательным -- профанным началом.
    Творчество в этом смысле это искусство безумия, умение приручить бессознательное приманками эпатажного подражания, заглянуть за рамки запретного, не теряя ясности ума.
    Вся поэзия о том, что с реальностью что-то не так и что всё ещё можно поправить красотой слова.
    Философия о том, что всё непоправимо не так.
    Это сквозное отчаяние роднит поэта и философа.
    "Если поэт может добиться своей цели, то философ никогда" К.Ясперс
... Возможно, мы уходим в мир навыворот, туда, где мы вспомним себя в некой прявленности.
    Во взгляде по касательной случившееся с нами по эту сторону бытия, там снова покажется чудесной сказкой детства.
    "Надежды – для Бога, безнадежность – для нас" Ф.Кафка, -- поэтому Иаков борется с Богом ночью, в негативе.
    В медленных, вязких мирах вроде нашего, где как в дурном сне бежишь, чтобы  оставаться на месте, особо держаться не за что.
    Начувствоваться и умереть, чтобы потом дрожать слезой ностальгии о пережитом.
    Аберрации памяти душистая флеш наших суетных усилий.
    Упрощенно, жизнь это съёмка фильма с неудачными дублями ради сумрака зрительного зала, где каждый, сидя на купленном согласно билетам месте, взирает на экран из уютной анонимности Идеального Наблюдателя.
    Поп-корна хватит на целую вечность.