Посвящаю всем, кто пишет. И пишет, и пишет…
Туман слил темную воду и светлое небо воедино, залил серой краской, одним сплошным полотном без градиента. На краю тумана на скамье сидела девушка с одухотворенным лицом и что-то быстро писала карандашом.
Над водой высилось массивное здание холодно-синего цвета. На берегу зеленел еловый парк с четко-очерченными дорожками. По парку небольшими группами медленно ходили хорошо одетые рабы.
Эти рабы никуда не пытались бежать. Их никто не держал силой. Они сами боялись свободы. Свобода означала для них голод и нищету. Здесь же им давали пищу и кое-какие развлечения. Кроме этого, им давали кое-что существеннее – здесь они были уверены в своей полезности и значимости.
Они все знали, что там, за пределами синего здания и холодного парка с рабами обращаются хуже. Их нагружают тяжелым трудом, плохо кормят. Бывает, что рабы не чувствуют себя хоть что-то значимыми, их оскорбляют и не воспринимают всерьез.
Да, есть чудные места, где рабам еще лучше, чем здесь, но попасть туда с улицы, вот так просто, невозможно. Никто не хотел рисковать.
Обойдя привычный круг по парку, они одним ровным примерным строем поднимались по каменным ступеням. Они рассаживались за столы со стопками бумаг – главным атрибутом их значимости и даже важности.
Эта девушка странным образом приковывала к себе все взгляды, хотя смотреть особо было не на что. Прямые волосы чуть выше плеч и глаза "то ли сине-зеленые, то ли зелено-синие, а так – ни то, ни другое". И всё же она выделялась, на первый взгляд – как будто светилась.
Присмотревшись, уже нельзя было понять – что с ней не так. Но вот уже она смотрела в ответ: пристально, словно ученый на любопытный объект изучения.
Она серьезно кивала в знак приветствия, не рассыпая любезных улыбок направо и налево. Если она кому-то улыбалась, то так, словно одаривала человека. Не попавшие в число счастливчиков были недовольны ею, сжимались под её взглядом, чуть удивленным, чуть насмешливым, безразличным и отстраненным.
"Кто это? Кто она? Почему она так себя ведет? " – спрашивали рабы друг у друга, возмущенно морщась и поджимая губы.
"А как она себя ведет? " – спросил молодой человек, которому она нравилась.
"Невежливо! Держится так... А кто она есть вообще? "
Насмотревшись вокруг, она неожиданно вытаскивала блокнотик и поспешно фиксировала что-то, навевая неясный страх на рабов.
Страшнее всего было то, что она одинаково смотрела и на других рабов и на рабов, что были выше по рангу, и на тех, кто рабами не были. Или думали так.
"Она совсем ничего не боится. Вот вышвырнут... чем будет питаться? " – шептались о ней, прохаживаясь по дорожкам парка в отведенный для отдыха час.
А она не боялась и самого страшного – прослыть сумасшедшей. Увлеченно занималась каким-то своим странным и непонятным делом – писала неровные строки, то и дело поднимая глаза навстречу туману, и смотрела так, будто это не множество частиц водяного пара, а другой мир.
"Будто в кинотеатре сидит " – казалось рабам.
***
«Сегодня я не пойду в парк, а выйду к воде с другой стороны от ограды. Туфли до щиколотки будут зарываться в сухой песок, но это не страшно. Я поднимусь на бетонный парапет между водой и зарослями дикого клёна и прогуляюсь по нему. Там спокойнее всего воочию встречаться с ним. С Дартелом.
Он всегда рядом, так близко, что его голос звучит будто бы у меня в голове. Я восторженно загораюсь от его дыхания, я жадно ловлю каждое его слово. Его речь – моя. Его и моё сердце – вместе неистово бьются, отражаясь на моих страницах сокращениями слов. Он задаёт темп моему сердцебиению. Он – мой внутренний голос. Преследующий меня со всей той настойчивостью, на которую способны лишь сильные Духи.
Я знаю его так давно, что не помню нашего знакомства. Мы говорили обо всём, когда я беспечной малышкой взлетала на качелях. Когда встречала рассвет, выглядывая из-за цветов, что выше меня. Он был такой же как я – юный и прекрасный, одетый во всё солнечное. Он не боялся, что я расскажу о наших встречах людям, всё равно больше никто не мог его увидеть.
Вместе со мной он менялся. Теперь мой друг не всегда так мил, он может быть разным. Он то одолевает меня, заставляя слушать только его, лохматит прическу, торопит, гонит мою мысль по диагонали страниц. То ласково шепчет на ушко хорошие слова и бережно гладит по голове. А бывает очень обидчив. Настойчивый сумасшедший жар сменяет ледяным… отсутствием. Когда его нет рядом, мне становится тревожно, тоскливо, одиноко, страшно.
Как сейчас.
Может быть, там, у воды, прогуливаясь в полном одиночестве, я встречу его и уговорю не пропадать. Иногда я думаю, что он мог легко избрать другую, и схожу с ума от ревности. И как же я счастлива, что избранная именно я! »
***
Аля поспешила туда, где гулять рабам не подобало. Она взобралась на потрескавшийся бетон и застыла на самом краю у затянутой зелёным кружевом воды. Она долго не могла ясно уловить его присутствие.
Дартел словно дразнил, играя с её волосами, облепившими щёки и нос, подчинившись ветру. Она знала, как написать об этом ветре и светло-сизом небе. Её губы трепетали от счастья, подрагивали ноздри, благодарностью сияли глаза.
– Знаешь, я хочу поговорить с тобой. Поблагодарить за подарок. Я никогда не перестану радоваться ему и утешаться им.
– Одного моего подарка недостаточно! Ты знаешь, что требуется от тебя.
– Знаю. И я готова. Я все силы свои отдам. Да можно ли иначе? Только глупцы…
– Глупость и дар несовместимы. Ум и есть – часть того, что тебе дано.
– Твой подарок даёт мне свободу, – Аля преданно смотрела на появившегося перед ней статного мужчину с бездонными глазами.
Он усмехнулся.
– Свободу ли?
– Ты же видишь этих рабов, о которых я пишу сейчас. Они в полной зависимости, потому что таких много, и все хотят выжить. А я чувствую себя сильной, особенной, способной на большее, и поэтому – вольной. Мне можно не цепляться за то, что для них жизненно важно. Я и так ощущаю свою значимость.
– Раз так, прекрасно, – улыбнулся он. – Главное, не зацикливайся на себе.
– Когда я пишу, я забываю о себе. Слышу только твой голос. Не уходи, пожалуйста, от меня никогда. В тебе мой смысл жизни.
Дартел обнял её. До головокружения. Обернулся ветром, воздухом, ароматом её локона за ухом. А Алю уже несли ноги скорее туда, где можно продолжить писать свои зарисовки. Это были частички повествования, которое способно не отпустить и поменять что-то в сознании.
В придачу к умению писать магические тексты он одарил её бездной обаяния и способностью манипулировать людьми. Не грубо управлять и властвовать, а незаметно проникать в самую душу в той мере, что получать то, чего захочется ей. При этом желания её не были банальны и корыстны. Ей требовалось только одно – возможность использовать то самое первое умение, предаваясь ему всецело.
***
«Я пишу. Я не смотрю на него. Того паренька, который вертится вокруг слишком часто.
Признаюсь, он мне симпатичен. Он не похож на во-о-он того наглого пучеглазого толстячка. Не похож на длинного самовлюбленного кретина, приторно тянущего слова. Он не самодовольный и не льстивый.
Он серьезный. Я совершенно не знаю, что можно будет написать о нём, когда все закончится. Он – обыкновенный.
Да, я всегда была влюбчивой девчонкой. И все они – бурные огневые романы и мимолетные странные волнующие встречи взглядов — оставались строчками в моём блокноте, сбивчивыми, восторженными, гладким, точными, разными...
Последнее не было даже серьезным увлечением. Я только смотрела, как мужчина говорил с другими, поддерживая светскую беседу о достопримечательностях нашего городка. Смотрела и думала о том, как мне нравятся такие лица.
Беседуя с женщинами или в их присутствии, он улыбался, плотно сжав губы, уголками вниз. При этом от глаз к вискам разбегались морщинки лучиками обаяния. В глазах играли озорные огоньки. Как будто он знает, чего не знают все.
А этот обычный парень такой упёртый! Самый упёртый из всех, кого я знаю. Но ведь ничего вдохновляющего! »
***
Зато впервые всё было так серьёзно. Незаметно для себя Аля задумалась об этом пареньке как о возможном спутнике жизни. А то, что о нём не рождались в голове одна за другой пламенные строки, так ведь это же к лучшему. Страсть или быстро сгорает, или разгорается до полного безумия. А зачем нужно безумие к тому, кто всегда рядом?
Але уже самой стало смешно от подобных мыслей. Какой ещё спутник жизни? Во-первых, она совсем для другого рождена и вряд ли с кем уживется. Во-вторых, нет ни одного существенного повода фантазировать, что…
– Привет!
Он стоял напротив. Не мимолётом бросил и промчался, а стоял и ждал, пока она поднимет голову. Смотрел на неё в упор.
– Дашь почитать? – на секунду перевёл твёрдый взгляд на блокнот в её руках.
Вот так просто! Он подошёл и спросил. Не качал, как все, головой, не строил домыслов о её сумасшествии.
Да он вовсе и не раб – поняла Аля. И дело тут больше во внутренней силе и ясном разуме.
Так захотелось ничего от него не скрывать! Пойти по одной дороге. Вот прямо сейчас, начиная с этого места.
***
«В этот момент мне показалось, что внутри меня стало как-то тихо. Я не слышала Дартела. Он не подсказывал мне, как быть. Он растворился.
Обиделся? Не ведь он же не земное существо, не мужчина во плоти и крови. Как Дух может ревновать человека к человеку? Это немыслимо. Да и не бывало у нас подобного никогда. Напротив, он вместе со мной вовлекался в происходящее и помогал подбирать слова. Описывать тот образ, что вызвал во мне бурю эмоций. Нет, это не ревность, и не обида. Он разочарован.
Я рассказала своему молодому человеку о том, что пишу. О, чудо, он даже знаком с моим творчеством. Читал, никогда не догадываясь, что некая Алона в Сети, закрывшая на фото лицо букетом синих цветом, это и есть тихая девочка Аля. Он говорит, что был всякий раз под впечатлением о прочитанного. Мне так хочется написать что-то для него, но пока на ум приходит лишь одна фраза «Я счастлива». Затем крутится что-то вроде «Он такой, такой…» Я теряю… забываю… я ничего не умею.
Мне так хочется сиять простым человеческим светом, улыбаться, класть голову ему на плечо…»
***
– Тебе с ним хорошо? Уютно? Мирно?
– Да. Я счастлива!
– Ну, и что ты тогда ещё хочешь? От счастья не пишут! Особенно если боятся его потерять, расплескать.
Але показалось, что Дартел ревнует. Так болезненно перекосилось его красивое лицо.
– Если я буду рядом, то… у тебя ничего не получится. С ним. И не вздумай сочинять сказку о том, как вы полюбили друг друга! Лучше свяжи ему пуховые носки.
Аля вспыхнула при этих словах. Она приняла их как сравнение с кем-то никчемным, посредственным и как оскорбление её новой жизни.
В этой новой жизни, всё было по-новому. В первую очередь, поменялась сама Аля. Она перестала носить короткие платья, курить, беседовать с чужими мужчинами обо всём подряд и гулять в одиночестве. С последним свыкнуться было сложнее всего. Но любимый так трогательно волновался за неё. Он говорил: «Моя милая девочка, это не безопасно. Ты такая маленькая и хрупкая, мало ли что может с тобой случиться… Если ты хочешь куда-то идти, зови меня с собой…» И она звала. Они гуляли, крепко взявшись за руку, и думать получалось только о нём. Она утешала себя: «Сяду писать ночью, когда он будет спать».
А ночью, расслабленная и горячая в каждой клеточке тела, она не находила сил выбраться из его крепких рук, вдыхала запах его щеки, слушала его сонное дыхание, как самую добрую колыбельную и уплывала в царство размытых сновидений.
Она осознала, какой стала послушной, когда уступила ему в самом главном – покинула то место, где хотела жить. И теперь в клетке гигантского белого дома, похожей на соседние, вспоминала самое неповторимое место на свете.
Этим местом был дом из коричневого камня на окраине города.
Светло-серые облака мягко лежат на его крыше, а густая трава достает до подоконника. Меж осоки и клевера сочно-зеленого цвета торчат белесые кустики пастушьей сумки. Листья подорожника-переростка склоняются на твердую пористую тропинку, кланяясь каждому путнику. До ближайших домов путь лежит через заросли дикого клена. Через одну из старых закостеневших ветвей перекинут стертый детскими ручонками канат – Алины качели. Здесь она часами могла беседовать с Дартелом, сочиняя свои первые детские сказки.
А что теперь…
Выглажены – она уже почти научилась делать это прилично – любимые мужские рубашки… а также, футболки, майки, брюки, шорты… Перемыта посуда. На высоком лбу блестят капельки пота. Почему? Не такая уж тяжелая работа… Видимо, от усердия.
За прозрачной створкой духовки в красном свете млеет и шипит что-то вкусное, наполняя квартиру соблазнительно-аппетитным ароматом. Далеко от духовки не уйдешь. Да и некуда. За окном задремывает довольный собой и безразличный к Але город.
В её распоряжении остался целый час. Она ведь нарочно так торопилась переделать все дела.
Перед Алей лежит лист бумаги, в его левом верхнем углу нацарапана точка. Одинокая точка, молчаливая.
И Аля сама не знает, что она хотела сказать этой точкой.
Она так боится, что это та самая Последняя Точка, что завтра в надежде на что-то неясное поставит ещё одну. И послезавтра тоже.
Закурить бы. Может, что придумается. Обычно так выходило что-то… Но ей теперь нельзя курить…
Все нормальные девушки обычно кидаются в такие периоды шить, вязать, крутить из бумаги цветы. Но она-то знает, что бумага предназначена не для того!
***
«На ум мне идёт лишь одно. Я хочу писать. Я даже знаю, о чем мне хочется писать. Это грустная и вместе с тем радостная и трогательная история, подслушанная мной однажды. Сюжет готов, он просится на бумагу. Мне кажется, я слышу голоса этих людей, вижу их лица. Я сама – немножко они.
Это история о больной девочке из детского дома. Её родителям хотели помочь, думая, что могут вершить чужие судьбы, их обманули. Они страдали больше пяти лет, оставаясь бездетными. И когда одна женщина устроила им встречу с малышкой, оказалось: этой семье нужен был ребенок. Также, как ребенку – семья. Никого не испугала её болезнь… Но могу ли я сейчас писать о больном ребенке? Уж кто-кто, а я знаю о магической силе текстов! »
***
Аля тревожно прижала руки к животу. Она знала, что ей стоит бояться самой себя. И такая история не пройдет ей даром. Написав её, она прочувствует всё сполна, пропустит сквозь себя… и сквозь того, кто в ней.
Да, десятки, сотни человек будут читать и плакать. Но как потом зарыдает она?! Когда похожее случится с нею. И стоит ли оно того? Конечно же, нет!
Конечно, оно того не стоит!
– А почему ты не пишешь, как раньше? – ласково спросил муж – Это из-за меня?
– Не-нет, – пробормотала Аля, замявшись. – Дело во мне.
– Ленишься?
Нет, она не ленилась. Она теперь была бессильной, никчемной. Ныли скулы, слабели запястья. Она была ничем без своего дара. Типичная молодая жена в фартуке с бушующими гормонами. Скоро она, как все, будет радоваться семейному счастью, детскому визгу, и однажды придет пора вновь быть кем-то за пределами этой квартиры. И она будет такой, как все те рабы, ничем не выдающейся, ни на что особенное не способной.
Это мучительное бессилие и тоска по Дартелу были тождественны друг другу. Так нужны были жар и легкость, порывы и прибитость к листу бумаги, хотелось упиваться собственным усердием и тем, как звучат её и не её слова. Да от того и весь восторг… когда не верится, что это всё написала она.
***
«Я позвала его. Нет, конечно же, он совсем не сразу отозвался. Его присутствие я чувствовала смутно. Он явился холодными мурашками по спине и покачиванием огромных листьев в темном окне. Окружающие предметы превратились в слова, ощущение – в слова, воздух в комнате тоже легко превращался в слова. И вновь как живая заговорила в моей голове та самая история об одинокой девочке с тяжелым генетическим заболеванием.
Я словно видела её, малюсенькую, в огромном детдомовском коридоре. Она стояла в ожидании скорого счастья. Вот распахнулась дверь, и к ней кинулись мужчина и женщина. Они целовали детскую головку с непропорциональными лбом и затылком и несколько крохотных пальчиков. Девочка пыталась обхватить их колени.
Такова должна быть кульминация, а в начале – ночные кошмары несчастной женщины….
Я чувствовала это, я это записывала. И ничего уже не имело значения в мире для меня, кроме этой истории.
Ровно в шесть пришел с работы муж, и я быстро закрыла тетрадь. Впервые мне было страшно, что он прочтет мои строки. Даже он, ничего не знающий о магии текстов, мог бы испугаться. Здраво ли это, девушке «в интересном положении» писать такие «страшилки»? Но я могла только так. Не о цветочках же, не о солнышке мне писать!
Кончики пальцев дрожали, щеки пылали.
Однажды… я описала смерть. Невольно ли, вольно ли представляя в роли главного героя знакомого мне человека. Я описала, как горела машина, как лежал с закрытыми глазами он. Чуть позже он разбился, и я кое-что поняла. О том, чем собираюсь заниматься всю свою жизнь. И вот теперь, что же я делаю, что, что…»
***
У Али в голове крутилось жуткое название того заболевания, что было у маленькой героини её произведения. Она не назвала его ни разу, но оно всё равно не покидало её сознания.
Что-то неумолимо подсказывало: она услышит это слово через три недели во время того самого решающего просвечивания.
Женщина в ней гневно ненавидела другую её сущность – создательницу магических текстов. Сильных и опасных. Опасных!
"Ты безумная! – горько шептала Аля-будующая-мать Але-писателю. – У тебя совсем нет мозгов! "
"Это у тебя нет мозгов! " – огрызалась Аля-писатель, не знала, чем возразить. Все её силы ушли на создание текста.
Её дар грозился принести ещё кое-что, кроме радости. Она старалась не смотреть в глаза любимому мужчине и отсчитывала дни до просвечивания.
***
«Боль тесным кольцом сжала мои бедра и резко дернула вниз. Боль четко оповестила: добром она не закончится.
Муж страдал сильнее меня.
Я лежала, прикрыв глаза, я хотела, чтобы из них текли слёзы.
Но они не текли.
Я винила во всём себя. Но никто этого не знал. Меня ещё и утешали. Меня ещё и обнимали. Меня ещё и поддерживали, поднимали на какой-то операционный стол, просили не пытаться с него сползти.
Они говорили: "Значит, так было надо. Значит, он был больной"
Они думали, это лучшие слова.
А я даже знала, как называлось его заболевание. Или её?
Я боялась, что расскажу об этом всем, находясь в искусственном сне. Боялась, очнувшись, увидеть взгляды полные отвращения и непонимания. Страх исчез вместе с ощущением холодных металлических предметов на моем теле...
Я бежала по длинному коридору. И повторяла одну и ту же фразу: "об этом тоже можно будет когда-нибудь написать"
И вот, что я поняла.
Я тоже – раб. И рабство моё куда тяжелее и изощрённее, чем у тех людей в синем здании над водой.
Оно сопряжено с безумством. Оно дает возможность ощутить себя творцом. Оно забирает полностью, без остатка, со всеми эмоциями, надеждами, страхами, мечтами, разочарованиями и ошибками.
– Дайте мне мой блокнот, я хочу написать...
Я прошептала эти слова вслух... О, ужас... О чем это я, после случившегося, тут буроблю...
Но муж, склонившись, ласково улыбался мне, радуясь быстрому пробуждению. "