Чистки… Так называлось на Илиме место, даже целая площадь, очищенная от леса. В чистках паслись коровы, которые выедали траву до земли. В чистках же росла смородина. Разные кусты смородины были разбросаны по всей площади, большие и маленькие, с крупной и мелкой ягодой, поспевающей до блестящей черноты. Я любила крупные коричневые ягоды с просвечивающимися семечками – черными они никогда не становились. И совсем не потому, что мы не давали ей поспеть, а сорт, по-видимому, был такой. Кто ее посадил? Да никто. Это была дикая лесная ягода, которую распространяла сама природа. Осенью оставшиеся на кустах ягоды падали на землю, а дальше дело было за ветром, разносящим семена. Из высохшей ягодки семечко падало на небольшую пластушинку, где и зарождался новый куст. Кажется, так все просто. Ан нет! Зародится росточек, а корова его хвать пухлыми губами – и нет кустика. А то ногами вытопчут целые стада коров. И все-таки самые сильные и крепкие выживают и растут, предвещая в будущем урожай.
Мама, одевая на меня двухведерный турсук, сказала:
- Смотри под ноги. Не укусила бы змея. И добавила:
- С богом!
Так она нас всегда отправляла в лес. Я, конечно, смотрела, помня мамин наказ.
От куста к кусту прошла я все чистки, турсук своей тяжестью давил мне плечи, но я решила дойти до речки Тубы, искупаться и домой.
Сняв турсук, я постояла на краю обрыва, всматриваясь в прозрачную воду горной речушки. Вот коряга, в которую воткнулись жирные, толстые окуни, вероятно, выбирали из нее червяков. Я видела их красные плавнички, слегка шевелящиеся, как будто там, под водой, кто-то машет мне красным флажком, призывая идти на парад.
Вдруг закуковала кукушка. Я прислушалась, хотела посчитать, сколько раз она прокукует, но спохватилась, что не сразу начала отсчет.
Кукушка куковала долго, почему-то с неясным надрывом, с остановками, потом с прежней напористостью, радостной и всепобеждающей, словно предупреждая кого-то о его нелегкой, но долгой судьбе, полной лишений, невзгод, но счастливой теми мгновениями, которые никогда не забываются.
Я скатилась с обрыва и увидела несколько кустов смородины, ветки которых пригнулись к самой воде под тяжестью гроздьев ягод. Какое купание! Я стала собирать смородину. Никогда я не видела, как растет виноград, но когда смотрела на кусты, то мне казалось, что именно так вот и растет. Я рвала гроздья и складывала на большой мамин фартук, переходя от куста к кусту.
Налитые солнцем, влагой, крупные ягоды насквозь просвечивались сочной своей мякотью. В полдень, когда солнце особенно ярко стояло у меня над головой, я невольно вспомнила картину Карла Брюллова, на которой изображена молодая итальянка, собирающая виноград. И картина-то так и называется «Итальянский полдень».
Кисть винограда, которой коснулась рука девушки, похожа на те кисти смородины, что рвала я. Такое совпадение радовало меня и подхлестывало рвать еще и еще. Пора бы остановиться. Однако был еще один куст, особенно раскидистый и растущий за огромным бревном, который одним концом упирался в обрыв, а другим уходил в воду. Как он здесь оказался, непонятно. Возможно, он был когда-то мощным деревом. Почему-то здешние ветры-смерчи сметают на своем пути именно такие толстые деревья.
Такая колодина лежала в чистках, трухлявая от старости, но мы всегда отдыхали на ней. Память о бабушке Анне Калиновне вспыхивала всегда во мне, когда я, уставшая, с полным турсуком, садилась на нее, на траву расстилала фартук, высыпала ягоды и перебирала их. Несла чистыми, чтобы, не заходя домой, сдать их продавцу в магазине. Он с изумлением смотрел на меня, взвешивая, отдавая 8-10 рублей, которые я зажимала в кулак, счастливая уже тем, что принесу хоть какие-то деньги. За лето каждый из нас, детей, зарабатывал себе на обновку: в школу шли в новой форме.
Перемахнув через бревно, я подняла ветку смородины с еще никогда не виданными мной крупнейшими ягодами. И тут же дикий ужас охватил меня: свернувшись, вытянув вверх голову, лежала гадюка, охраняя свое богатство. Я, цепенея от страха, смотрела на нее, застыв на месте. Гадина вытягивала голову из клубком свернутого туловища и чесала высунутым языком, определяя, откуда грозит ей опасность. Это длилось мгновение. Она спокойно поползла к воде, замечательно лавируя своим телом, сверкая на солнце серебристой чешуей. Поплыла. Красавица!
Как же я могла забыть о напутствии мамы! Еще шаг – и ядовитые зубы змеи вонзились бы в мою ногу.
Однако долго брезгливое чувство не оставляло меня. К чистой, прозрачной до самого донышка воде возникло отвращение. Я не могла пить, не могла рвать ягоды. Домой!
Встреча со змеей всегда страшила меня, вызывая отрицательную реакцию. Еще восьмилетней девчонкой я возила копны сена, когда впервые увидела змею. Это была толстая, длинная, черная гадюка с чуть желтыми пятнышками на спине. Она неслась так быстро, изгибая свое туловище, что я, сидевшая верхом на лошади, не успела даже испугаться, но громко закричала:
- Смотрите, змея!
Оказывается, отец увидел ее еще раньше меня и уже приготовился к встрече. В руках у него были вилы.
- Куда прется? Не знает, что смерть ее поджидает, - произнес отец.
Не мог он оставить в живых эту мерзкую божью тварь. Я отвернулась, не хотела смотреть, как отец вонзил в ее голову вилы. На вилах же, свернувшуюся клубком, он принес и бросил в костер, над которым в ведре кипел чай, заваренный пучком свежесорванной смородины.
- Вкуснее будет, - засмеялся отец.
Нередки были случаи, когда змея кусала лошадей, и они погибали.
Но на этот раз ангел-хранитель спас меня.