«В последние годы Соня редко приходит, тем более, одна, что поделать, нагрузки в школе запредельные. Но в это воскресенье пришла. Яша приболел, крепкий кофе пьет, много сидит, мало двигается, - жаловалась она. Заботливая жена. Радоваться мужу надо, но почему-то когда он приходит ко мне, домой не спешит, даже в выходные.
Конечно, ему не по себе, жена работает, а он на хозяйстве. Он привык к другой жизни, а тут будто оскопили его.
Соня постояла у окна, полюбовалась березками. И взгляд был такой печальный, такая тоска, что я даже испугалась. Спросила, что-то с сыном? Нет, у него все нормально, так он говорит, просто устала, на последнем дыхании, скорее бы каникулы.
Я бы не смогла почти каждый день, из года в год повторять одно и то же. Но об этом не скажу ей, зачем? каждый выбирает по себе ношу.
- Как у вас вообще с Яшей? – спросила я.
- С Яшей? – рассеянно повторила вопрос, не отрываясь от окна. – Мы уже давно не спорим, как раньше. Не знаю, как к этому относиться. Когда-то было, спорили, даже о Декарте, хотя в нем я не разбираюсь: истина, сомнения, мысль, рефлексы. Яков знает, как не надо, - она задумалась и продолжила: - Как надо, тоже знает, не помню, чтобы в чем-то сомневался. Для него что ни делается в стране, все к лучшему.
Я смотрела на дымку нежной зелени: листочки еще клейкие, еще только-только распустились, - и ни с того ни с сего вспомнила, как Соня увлеклась коллажами. Давно, у Яши еще Раиска была. Странное увлечение – вырезать, откуда только можно, зеленые куски произвольной формы, похожие и на цветы и на кляксы, любых оттенков, лишь бы зелень. Природы в нашем городе не хватало, вот что я скажу. Летом листья деревьев покрывались несмываемой пылью, будто их специально присыпали цементом. В нашем серо-коричневом городе мало неба и солнца.
Альбом с аппликациями принесли они вдвоем. Соня настаивала, что это коллажи, а не аппликации. Я не согласилась: коллажи богаче по фактуре, их интереснее рассматривать.
Я не верю в экстрасенсорику, но факт: как только я вспомнила о ее былом увлечении, она вдруг спросила:
- Да, кстати, вы не помните, я увлекалась коллажами, когда это было?
- Год не помню, вы не были женаты и даже не собирались, ваши половинки еще были живы, вскоре после семинара Шорохова, Яша его назвал ласточкой перестройки.
Когда они принесли альбом и Яша попросил, чтобы я оценила, по выражению его лица, поняла, уже оценил. Я бы не стала отрицать в ней талант, и согласилась, что на пенсии Соне будет чем заняться. Он считал, безнадежно, тоска зеленая. «Что ж ты, Яша, не развлечешь девушку, если она скучает?» - «Ты ей подскажи».- «Сводницы горят в аду и правильно, нет ничего вреднее сводничества». - «Скажи еще, от этого происходят войны».- «И скажу: счастливые люди не воюют». Он не возразил, редкий случай, когда не за ним последнее слово.
- Вы что-то пишете? – спросила Соня.
Я показала березы акварелью по-сырому в серо-белых тонах на фоне легкой дымки светлой зелени.
- Похоже? – я кивнула на окно.
- О, да!
- Яше не понравится, ему подавай четкость рисунка.
Ночью приснился яркий сон: картина, нет, скорее экран, залитый красным, не весь, пятнами, фон коричневый. Картина меняется: красное ярче, коричневое темнее. Цвета любви и ненависти. Любовь всегда настоящее, яркое и сочное, без примесей. У ненависти всегда история. Почему в коричневых тонах? Я так вижу.
Любовь дает отдых душе, хоть ненадолго избавление от прошлого, то, что вопреки логике. Вдохнуть свежего воздуха и опять нырнуть в глубину, туда, где мы существуем. Любовь - мираж, всего лишь легкое дуновение ветерка. Или он почудился?
Яша жаловался: профессор Шорохов задурил Соне голову. Она решила бросить школу, вообразив себя художником.
- Что тебе не нравится? Она уже взрослая, пусть сама решает, кому дурить ей голову, – возмутилась я, - талант расцветает упорным трудом. А Соня трудолюбивая, добьется своего.
Яша пожал плечами: ни к чему это, Николай жалуется, в их подвале стойкий запах краски, Софья постоянно красит что-то: стены, стулья, добралась до шкафа.
- Живут как в зеленом раю и жалуются, а представь, если бы она предпочитала оранжево- желтое.
- Так ему и сказать?
- Да, в зеленом раю спокойнее.
* * *
В ящике, куда Софья складывала школьные журналы, недавно обнаружились старые альбомы с аппликациями и акварелью. Яков подсунул, больше некому.
- Это тут зачем? – спросила она.
- Напомнить, как странно повлиял на тебя семинар Шорохова.
Она перебирала картонки с хаотично наклеенными кусочками зеленой бумаги: прямоугольники, треугольники, многогранники, неровные круги и эллипсы.
Периодом зеленого на зеленом называл Яков ее вдруг вспыхнувшее увлечение. А ведь всего лишь хотела сменить профессию и попробовать себя в живописи или заняться интерьерами.
- Выбросить надо, а ты хранишь, - она была недовольна.
- Пусть лежит - память о странном времени. Как ты смогла выдержать все, что происходило тогда в школе, я не представляю.
- Ты ведь сам не советовал мне уходить.
- Жалеешь теперь? - он внимательно посмотрел на нее, – Я считал, что ты так эмоционально разгружалась. Я иногда полочки выстругивал и даже вешал на стену. Так сказать, тяга к рукоделию.
Ему нравилось, когда она бралась за иголку, что бывало редко, но надо, пуговицы сами по себе не пришиваются. Тяги к рукоделиям, как у сестры, у нее не было. Научилась в замужестве, иначе не прожить при тотальном дефиците, даже сходила раз в платный кружок вязания. Руководительница увидела, как она держит спицы, и вернула деньги, некогда возиться с неумехой. Научила преподавательница математики, объясняя спокойным, ровным голосом. Дело пошло, и Маша с Мишей носили связанные ею шерстяные свитера и шапки.
Желание что-то делать своими руками вспыхивало неожиданно и так же неожиданно покидало, - почему накатывало и почему отпускало, не объяснить. В шкафах и тумбочках накапливалось много недовязанного, недошитого, недовышитых узоров на подушках. Перед праздниками, когда устраивала генеральную уборку, сгребала их в пакеты и выбрасывала. Потом, когда хотелось чем-нибудь таким заняться, жалела.
Увлечение аппликациями было попыткой сменить работу. Возраст всего лишь приближался к тридцати. Образно говоря, она хотела спрыгнуть с корабля образования в океан искусства, но не получилось, потому что использовала тактику постепенного перехода, что не оправдало себя даже в борьбе с курением.
Зеленый цвет - ее любимый. Она спрашивала брата, еще школьника: «Почему на твоих картинах так мало цвета молодости и надежды?» «Для некоторых – тоска зеленая, - отвечал он. В пейзажах обходился серым, черным, желтым, оттенками синего.
«Ты же художник, как можно зеленый игнорировать?» - не отставала она. «Нет, почему, я все цвета принимаю, но если приглядеться, зелени как таковой в чистом виде в природе нет. Как если всматриваться в молодость и надежду, то обнаружится глупость и страхи. Помнишь зеленые стены - в школьном туалете?»
Да, этим цветом в школе перекормили.
В его картинах школьного периода преобладал голубой фон неба. После смерти сестры сменился тревожными: синим, фиолетовым, лиловым, а в изломанных фигурах не было спасения.
Он не упрекал Софью, да и в чем ее можно упрекнуть? В том, что она спаслась, а сестра – нет?
Молчаливый брат, страшившийся кого-то обидеть, только однажды решился: «Вы были вместе, и ты ее не спасла».
Упрек брата мучил ее, она страдала. Но когда стала работать в школе, все впопыхах, хваталась за много дел, не могла ничего договорить, додумать, чувства будто заморозились.
Время было такое, заполошное. А его назвали застоем.
Когда она пришла в седьмой класс вместо ушедшей в декрет учительницы, за первой партой увидела девочку с зеленым бантом в рыжеватой косе и в зеленой вязаной кофте. В школе было плохое отопление, и детям разрешались теплые свитера и кофты. И еще у нее была зеленая ручка. Все дети предпочитали красные и желтые ручки, некоторые – синие, только у нее - зеленая.
Она вела урок и не могла отвести взгляда от нее, - девочка сначала дергалась, боялась, что вызовут к доске, но потом привыкла и уже не обращала внимания.
После осенних каникул Софья уже чувствовала усталость. Голос изменился, стал тихим и скрипучим, как рассохшаяся дверца шкафа, – появились жалобные ноты, - и она ничего не могла поделать. Школьники на уроках шумели, только некоторые хорошисты делали вид, что слушают биографию великого русского писателя. Все биографии для учебников писались по одному трафарету.
Дома скрипели двери в предчувствии морозов. Зимы, долгой и холодной, какие бывают на Урале, - не хотелось. Семинар не давал покоя. Она все пытала Якова, хотела понять суть разногласий. Что-то надо было для себя понять, спасительное, иначе все плохо кончится. Она ведь не выдуманный герой, который обязан преодолевать неблагоприятные обстоятельства, именно в преодолении проявлять героические качества. Но она не подписывалась в героини. Всего лишь учила правилам русского языка, надеялась на серьезную реформу и ждала, когда разрешат средний род для кофе.
Яков, смеясь, стращал ее, что придется переучиваться.
- Что ж, переучусь. Ходить с плакатами и требовать вернуть букву «Ё не собираюсь.
У нее появилась привычка сохранять зеленые обложки исписанных тетрадей, вырезать из женских журналов «Работница» и «Крестьянка» и журнала «Огонек» (выпросила в школьной библиотеке пачки списанных журналов) все оттенки зеленого и складывать в коробку из-под зефира. Там же хранила разноцветные обертки от конфет, куски картона от пачек чая и даже сигарет. К бумажным вырезкам добавились ленты и лоскуты, не хватало бутылочных осколков.
В плохую ноябрьскую погоду, когда детей не было дома, никого не было, все в серых тонах, ближе к вечеру, в сумерки - время Достоевского, когда особенно не по себе, и мысль как вспышка шаровой молнии: жизнь проходит, - она взяла ножницы и стала резать цветную бумагу. Резала и повторяла про себя: кол – лаж, лажа, все пройдет, все успокоится. Все будет хорошо – шо – шо – шо. Человек рождается с талантами, и их грешно зарывать в землю.
На выставку коллажей ее, еще школьницу, водил брат. Слово привязалось: она повторяла его, напрягая мышцы, до болей в горле. Другое - «аппликация», не такое звучное, не нравилось - губами шлепать. В таком длинном слове не хватало гласных. «Коллаж» устраивал и гласными, и тем, что созвучен слову «раж». Правда, тут слышится расхолаживающая «лажа», но произносится энергично. Да, да, энергия чувствуется, - согласилась Нина, - и при этом есть смягчающие нотки. Подумав, добавила: пожалуй, язык можно сломать.
На выставке коллажей Софья пробыла долго. Много женских портретов, птиц, натюрмортов, - из засушенных цветов, кусков ткани и круп. Крупы богатством оттенков особенно удачны для портретов.
Дома вспомнила, что на антресолях хранились связки журнала «Советский экран», отец выписывал для матери, для себя – журнал «Юный техник», хотя говорил, что для сына, кого он хотел обмануть, если все номера хранил, читал и перечитывал, а Ваня только отмахивался, что там интересного. И весь вечер перебирала их, глотая пыль.
Наклеив на картон хаотично вырезанные, сикось-накось, фигурки разных размеров, преобладали синие и зеленые цвета, она стала добавлять желтое и красное, и пожалела, что все испортила. Результаты творчества выбросила и никогда к этому не возвращалась.
И вот школьная учительница, прислушиваясь, не проснулись ли дети, муж неизвестно где был и неизвестно где ночевал, - достала заветную коробку, и занялась черт-те чем.
Когда прошла неделя зеленого безумия, и она разложила на столе результаты, то удивилась: на всех картонках темные круги ярко выделялись на светлом фоне. Их расположение было хаотичным, хотя кое-где просматривалась периодичность как на шахматных досках, где темный квадрат сменялся светлым и никого не пугал. А у нее темно-зеленый ночной глаз всевидящий, притягивал и пугал, поглощая все светлое. Черные круги смотрели в упор, засасывали, приводили в ужас. Какая-то неизведанная сила не давала вырваться из плена.
Было тревожно: неужели что-то с психикой? Значит, Дуся права, когда пыталась отправить ее в психушку?
Но, как ни странно, занятия с цветом сделали ее уверенней, голос окреп, и дети на уроках уже не шумели и слушали ее.
Дочь и сын не замечали увлечения, и она старалась, как могла, не попадаться.
С наступлением весны возвращаясь из школы, делала петлю через сосновый лес, чтобы полюбоваться свежей зеленью. Однажды увидела на подъездном козырьке пучок травы, ветром нанесло земли, - и обрадовалась, всюду жизнь!
Тогда же решилась и принесла Якову папку с работами. Он крутил картонки, разглядывал, приближая к глазам и отдаляя и, наконец, высказался, попыхивая трубкой:
- Глупости все это, из школы не уходите.
- Почему глупости? – обиделась она.
- Нет-нет, все хорошо, - он попытался успокоить ее, - у вас есть чувство цвета и композиции, все неплохо распределено.
- Но что-то не так?
- Все так, но из школы не уходите, - упрямо повторил он.
Она ушла и долго не приходила, он ей сам позвонил.
- Вы думаете, что искусство – это свобода? Что хочу, то и ворочу? Но вы должны считаться с нашим восприятием. Мощный источник света - солнце, постоянно меняет светотени, понимаете? Если освещать комнату ровным светом, как в операционной, но вам будет неуютно. Вот и все. Природа вас ведет. А у вас все плоско, нет объема, понимаете?
- Но я устала быть учителем.
Он будто не услышал:
- Не цвет тянется к цвету, это вам не текстильная промышленность, а освещение. Ну, как хотите, - прервал он себя.
- Я устала от всего, когда говоришь одно, а думаешь другое. Почему вы не хотите меня понять?
Она не слышала его, он не слышал ее, - разговор глухих.
Когда школьников отпустили на каникулы, и для нее наступило лето, у брата в шкафу обнаружила рулон плотной черной бумаги и попробовала вырезать фигуры людей, но долго билась над руками. Решила обойтись без них и остановилась на коленопреклоненной женской фигуре. Изящные и простые изгибы: плавным коромыслом спина, зигзаг бедра до колена, еще зигзаг, оканчивающийся вытянутыми носками как у балерины. Слегка обозначенная шея, ореол прически, выпуклый лоб, тонкий профиль, лебединая шея, бугорок груди, чуть обозначен живот, - и все. Извела рулон бумаги, добившись скорости автомата. Однообразие надоело, она попыталась вырезать женские головки так, чтобы кудрявились волосы, чтобы менялось выражение лица, чтобы женщина отличалась от старухи и девочки, но не вышло.
У брата обнаружила книгу с образцами дворцов с колоннами и без, но ни дома, ни заборы не получились, терпения не хватало, да и неинтересно. Вспомнила его танцующие деревья, один вечер увлеченно вырезала, больше не хотела.
Возвращалась к рукам, мучилась, выходили то длинные, то короткие, неуклюжие, бросала и с удовольствием вырезала изящную вазу и цветы вроде лилии. Сама понимала, что впадает в глубокое детство, но оправдывалась тем, что тренировка моторики полезна и взрослым тоже. Главное, эти занятия успокаивали.
Яков долго перебирал фигурки, она подозревала, подбирал слова, чтобы ее не обидеть, наконец, заговорил:
- Что ж, чувство формы у вас есть, молодец! - он коснулся ее руки. - Вы, пожалуйста, не уходите из школы. Я понимаю, вам хочется перемен, но учтите, у прохфессора язык бойкий, за это ему платят. Не попадайтесь. Подождите немного, все изменится, люди перестанут его слушать, и ему придется еще что-то придумывать.