Григорий вернулся из Москвы и организовал первую свободную выставку художников. И снова увлекся ею. Она была рада, но чувствовала зыбкость их отношений, как дом на песке, топь под ногами. Нет, конечно, не обманывал, потому что ничего не обещал. Он говорил о любви, ее не было ни во взгляде, ни в голосе, и она не хотела больше обманывать себя. Он придирался по пустякам, она не прощала.
«Частности мелом отмечать – дело портных… - всплывали стихи Марины Цветаевой: Любовь связь, а не сыск. Разве любовь делит на части».
Он злился: «Опять Цветаева. Она для тебя как уголовный кодекс, по какой статье судить менябудешь?». Это было тогда, когда она прочитала ему в лицо: «Вместо черт – белый провал. Без примет. Белым пробелом весь. Ты как бельмо на моем глазу». Ссора произошла после очередной попытки гармонизировать отношения. Он ведь сам предложил поискать эту гармонию. Поискали, не нашли, - поссорились, разбежались.
На открытие выставки Григорий ее не пригласил. Понятно, его сопровождала новая пассия. Почему-то Софья была уверена, что отличие от нее - блондинка.
Душевная рана после расставания с ним еще кровоточила, хотя понимала, что он еще вернется к ней, так было, так будет и впредь: долгоиграющая связь с замужней женщиной.
Выставку посмотреть хотелось, но все не решалась. От Мары узнала, что его в городе нет, пригласили в Москву на какое-то мероприятие, художники беспокоятся, как бы ни переманили.
Она редко совершала прогулки, поэтому с удовольствием прошлась две трамвайные остановки, несмотря на холод и ветер в лицо. Зато когда открыла дубовую дверь, и, перешагнув порог, попала в полутемный вестибюль, заваленный щитами, обрадовалась теплу.
Присмотрелась и увидела коридор, но не знала, куда идти: налево или направо.
Откуда-то, близко, донесся женский голос:
- Как не понять. Сначала чириканье птиц, чик-чирик, рык хищников, потом вычленялись отдельные звуки, одни мирные, птичьи, не опасные для человека, другие угрожающие. Догадайтесь, какие, правильно, шипящие, змеиные, - тоже женский приятный голос перебил ее: «Мой котик тоже шипеть умеет», – Да, хорошо, и мы с тобой умеем. Потом уже появились слова и потом уже музыка.
Софья двинулась на голос и увидела свет и открытую дверь. Тесное помещение было занято квадратным столом, два на два метра, не меньше, если не больше, - с обильной едой и посудой.
На длинной лавке, вернее, на доске, положенной на два табурета, ближе к входу сидела круглолицая женщина с конским хвостом из черных волос на жирной спине. Щеки – два густо красных яблока - создавали образ хлебосольной купчихи. За ее мощным торсом пряталась блондинка – точная копия Мэрилин Монро.
Сердечная мышца остановилась, будто запнулась, и часто-часто завибрировала, - она, та самая, соперница, с которой теперь спит Григорий.
Женщины увидели ее и заулыбались.
- Вика, - представилась толстая.
- Наташа, милости просим к нашему шалашу,- проворковала блондинка.
Перед ней в стакане дымился горячий чай, она отпивала по глоточку, Вика жевала пирожок. В глубокой тарелке лежали еще пирожки. Даже обнаружились среди посуды бисквитные пирожные с кремом в виде коричневых ежиков и красно – белых мухоморов.
- Я на выставку, но пока дошла до вас, замерзла, - пожаловалась Софья. Есть тоже хотелось.
- Сейчас мы тебе чаю нальем, согреешься, - сказал Вика.
Она налила в пластмассовый стаканчик кипяток, бросила пакет чая и протянула ей вместе и пирожком.
- Может, пирожное? – предложила блондинка.
Но Софья замотала головой, не рискнула, крем выглядел несъедобным. Она примостилась на табурете между узким шкафом и дверью.
Появился плотный невысокий мужчина, Вика обрадовалась:
- О, Костя, кстати, мы тут с Наташей спорим, как возникла музыка, я говорю, сначала звуки леса, птиц, рыки зверей, потом появились слова – подражания, человек как попугай, потом уж музыка.
- Согласен с тем, что мы оттуда, из первобытного общества, - говорил он и наливал в стакан кипяток, - Но не согласен с последовательностью: сначала музыка и песни, призывные, угрожающие и прочее, потом уж речь.
- Не спорю, хотя могло произойти разветвление: где-то слова, а где-то музыка. Ведь есть музыкальные народы. Это не принципиально. Главное, как происходила эволюция. Также в живописи: сначала пещерная, наскальная, - она задумалась, - и вот, мы имеем то, что имеем.
Софья выпила чай, съела пирожок, невкусный, с какой-то мокрой капустой, изжога гарантирована, и заскучала. Но встать и уйти не решилась. Чем-то притягивало это место, она даже забыла, что пришла посмотреть выставку.
Наташа встала, Вика тоже поднялась и оказалась колобком маленького росточка на коротких, толстых ногами. Когда она сидела, казалась выше.
Фигура Наташи ошеломила модельными размерами.
- Где у вас выставка? – спросила ее Софья.
- Иди за мной.
Она быстро шла впереди, в джинсах в обтяжку, в синем свитере, высокая, стройная, хоть сейчас на конкурс красоты.
В какой-то момент вышли из полосы света, и тьма поглотила Наташу, Софья почему-то испугалась, но стук каблуков не прекращался, и она двинулась следом.
Впереди слабо засветилась белая стена, пахло известкой, Наташа резко повернула налево и стала подниматься по деревянным ступеням. Там выставка, - догадалась Софья.
У входа толпились люди, Софья поднялась на цыпочки и увидела спины. Наташа каким-то непостижимым образом вклинилась в толпу, будто растворилась, небольшое движение быстро прекратилось как порывистый ветер. Уметь надо.
Было тихо, и до Софьи донесся женский напряженный голос. Она мало слышала стихов в исполнении авторов, но сразу решила, что поэтесса читала свое.
Прислушавшись, стала улавливать ритм, что-то про коней, которые скачут и цокают копытами, и воины с узким разрезом глаз смотрят за горизонт.
Софья задумалась, как можно посмотреть за горизонт, и зазвучал мужской тенор. После трагического женского голоса он был так себе. Люди стали расходиться. Софья шагнула за порог и ничего не увидела, толпа все еще была плотной. Хотя нет, на самом верху, под потолком висели картины. Зеленые и фиолетовые человечки, нанизанные на провода, судорожно корчились в ночном небе. Потом уже, когда смогла подойти ближе, оценила труд художника: не просто тьма, сквозь нее просматривались густо расположенные причудливые фигурки. Их было так много, и так искусно они были прорисованы, что можно было обнаружить всех или почти всех, существующих в мире чудищ, в которых материализовались детские страхи.
«Художник родом из детства», - любил повторять Григорий. «А мы откуда? - удивлялась Софья, – Мы что, из другого мира»? «Ты, да, из другого, - смеялся он.
На другой картине на фоне небоскребов с сотней желтых окон двое мужчин в соломенных шляпах - внешне напоминали актеров из фильма о средневековой Японии - находились внутри гигантской рыбы.
За Софьиной спиной двое мужчин перекидывались фразами, мешали слушать стихи, и она вышла из зала.
Вика и Наташа сидели на своих местах. Получив пластмассовый стаканчик крепкого чая , в этот раз булку с джемом, Софья опять заняла стул у двери.
- Свежая, - обрадовалась она, откусив большой кусок булки.
- Виталька принес. А, кстати, вот он.
Из коридора на Софью смотрел высокий, стройный, с правильными чертами лица мужчина в джинсовом костюме. По особому отстраненному взгляду поняла, художник. Он приветливо кивнул ей, прошел в комнату, обнял Вику за широкие плечи и погладил по голове. Она посмотрела на него преданным взглядом собаки, готовой служить. Без сомнения они были мужем и женой.
Софья не успела подумать о странных вкусах художников, выбирающих женщин нестандартной внешности, появилась худенькая женщина в темных джинсах и пуховом свитере. Она принесла торт с ядовитыми розочками.
- Вот, девочки, за стихи получила. В зале так холодно, так дуло из окна, я так замерзла.
Вика бросила пакет чая в пластмассовый стаканчик, залила кипятком, принялась резать торт и непрерывно говорила сильным уверенным голосом, без намека на усталость:
- Первые звуки были твердые: т, п, ррр.
- Согласные, - подсказала поэтесса.
- Да, согласные, спасибо, - улыбнулась ей Вика, - Слово звучало примерно так: тпр, потом уже появился топор. Если вы помните, первобытных людей изображают с каменными топорами. Не зря…
- Не согласна, - перебила поэтесса, - сначала глаголы: тпру, что еще, - она задумалась, - помогайте, звуки обозначающие опасность, надо убегать, что-то тревожное. Потом уже название предметов, ибо шансов выжить было больше у того, кто быстрее бегал.
Вика задумчиво подергала свой конский хвост, перекинула его через плечо, появился Виталий и спросил:
- Булки еще остались?
- Есть тортик, - Вика положила кусок с розочкой на тарелку и протянула ему.
Поэтесса взяла стакан с чаем, повернулась в поисках места, Софья уступила ей стул.
Вика жевала булочку и говорила:
- Вот взять, допустим, пещерного человека – художника и поместить в наше время, сюда, к нам, вотахам. Что будет?
- Художник? Он будет гением, - невнятно проговорил Виталий, жуя торт, проглотил и внятно объяснил: - В наскальных рисунках ничего лишнего, идеально схваченный образ минимальными средствами - под силу только гению.
Он вышел, донесся его голос: «Идите скорее есть торт, вкусный».
Несколько молодых людей гуськом просочились в комнату и окружили стол. Получив по куску торта, отходили в сторону, жуя на ходу.
Софья повернулась к поэтессе и спросила:
- Может, тортик? Я подам.
- Нет-нет, я не ем, что вы, нет-нет, - испугалась поэтесса.
- Скажи, Вика, вот слово топор, это как бы перевод? Я думаю, как бы с природного, на русский. А если на английский? – спросила Наташа.
- Никто не знает, как по-английски топор? – никто не знал, и она продолжила: Раньше, в первобытном обществе англичан не было.
- А русских? – спросила Наташа.
- Мы всегда были, раскопки на нашей территории подтверждают.
Неправда, - подумала Софья, - человечество зародилось в Африке, - но не сказала. От убежденности, что «мы всегда были» стало как-то легко, весело даже, как говорится, врет, а приятно. Главное, уверенно.
Неуверенность, неопределенность, необходимость выбирать между плохим и очень плохим вводили в ступор, что-то делать приходилось через силу, через преодоление, под дулом пистолета, автомата, ружья, пусть не опасного, игрушечного, все равно пугающего, как напоминание о смерти.
Ночью приснился местный краеведческий музей, куда она водила свой класс на экскурсию. Дети останавливались в углу зала пещерного периода и подолгу рассматривали композицию из искусственных деревьев и двух муляжей неандертальцев в человеческий рост. Косматые, похожие на обезьян, они стояли на полусогнутых не то лапах, не то ногах, с булыжниками и палицами в огромных ручищах, не то крались между деревьями, высматривая жертву, не то боялись попасть в лапы хищнику.
Экскурсовод объясняла: «Предчеловек взял в руки камень, чтобы трудиться».
Во сне рядом с композицией сидела старушка, собирательный образ дежурной по залу: круглолицее, морщинистое, приветливое лицо, редкие седые волосики, чуть желтоватые на висках, подкрашенные отваром ромашки, темно-синий костюм, белый воротник блузки, на ногах толстые вязаные носки и домашние тапки с меховой оторочкой. Стекло раздвинулось, неандертальцы спустились на паркетный пол и выпрямились. Ничего в них страшного не было: высокие, крепкие мужчины в набедренных повязках. Старушка оживилась, заулыбалась, достала из сумки термос с чаем, пирожки и угостила их. Улыбались все.
После чая неандертальцы удалились. Немного погодя вернулись в строгих костюмах, безупречно одетые как манекены фирменного магазина.
- Гуляйте, ребятки, гуляйте, завтра у музея выходной, так что не спешите возвращаться, - говорила она вслед им, подперев щеку, – Такие умницы, такие красавцы, жаль, вымерли давно.
На следующий день после занятий она снова пришла в это здание. Комната, где накануне сидели Вика и Наташа, была закрыта на ключ. Софья поднялась наверх и увидела на стене в лучах заходящего солнца стенд, обтянутый алым шелком. На шелк были аккуратно наколоты ажурные белые салфетки и кружева. В них угадывались бабочки, птицы, растительный орнамент. Софья знала, что многие узоры – обереги, читала книги по народному искусству из библиотеки брата.
По залу деловито ходила девица в возрасте студентки и поправляла картины. Софья спросила, чьи такие красивые работы. Девица сначала не поняла, потом удивилась: «Эти? Не знаю, старушка одна возилась с ними».
Она притащила ведро и швабру. Софья поняла, надо уходить, чтобы не мешать ей, спустилась вниз. В комнате на том же месте сидела Вика. Рядом с ней Наташа.
Вошли трое молодых людей. Вика наливала чай в пластмассовые стаканчики, раздавала булки, пирожки и говорила:
- В пещерном периоде началось зарождение национальностей. Люди разные были с самого их возникновения.
В этот раз она ничего не пила и не ела. Но рядом с ней пыхтел паром электрический чайник, и она всем входящим наливала чай.
- Те, которые произошли от обезьяны? – спросил мужчина, заглянувший в комнату, – Или из ребра Адама?
- Леша, не перебивай, если я говорю, разные, значит, не из ребра. Если хочешь, то от обезьян. Я не гордая. Чай налить?
- Налей, - он взял наполненную кружку и вышел.
- На чем я остановилась, не помню.
- На том, как возникли национальности, - подсказала Софья.
- Люди все разные с самого начала их возникновения, - повторила Вика, - Все знают о том, что притягиваются умные к умным, глупые к глупым. Такой закон природы.
- А если дурак себя считает умным? – спросила девица в возрасте студентки, которую Софья уже видела в выставочном зале. Она стояла в дверях, но в помещение не входила.
- Дурак другого дурака будет считать, как и себя, умным и потянется к нему, - девица захлопала, Вика встала и поклонилась, - Мы русские добрые, с древности. Добрые тянулись к добрым, и вот, нас уже много, - подытожила она.
Софья пила чай, ела булку, в этот раз черствую и не хотела уходить. Круговерть, ни к чему не обязывающие, понятные всем Викины представления, такие как: камнем по камню или капля камень точит, повторение мать учения, терпение и труд, - успокаивали ее. Хоть ненадолго оторваться от быта, от школы. Легкая тревога, что сюда может забежать погреться кто-то из ее учеников, отпустила. Она почти любила Вику, и ей все равно, спал или нет Григорий с Наташей. Она уже не замечала уродливой внешности Вики и красоты Наташи. Ей было хорошо, все остальное ее не тревожило.
- Хочешь послушать стихи? – обратилась к ней Вика, откусила пирожок и стала жевать, - Известный поэт читает, - она назвала фамилию, но невнятно, Софья не уловила.
Она поднялась на второй этаж и вошла в зал. На фоне темного окна стоял пожилой мужчина и читал стихи, держа в руке на отлете листы бумаги. Его слушали несколько человек. Софья присоединилась к ним и приготовилась слушать, но вдруг почувствовала чей-то взгляд. Кто-то смотрел откуда-то сбоку, чуть сзади, она оглянулась, за ней стояли двое мужчин немолодого возраста и внимательно слушали поэта. На нее не посмотрели.
Она заволновалась, ей стало неприятно, и вдруг увидела картину. Как в сомнамбулическом сне, медленно повернулась и направилась к картине: на фоне красного знамени стояла пионерка и держала руку в салюте. Глаза ее были на уровне Софьиных глаз. Ее черный пронзительный взгляд следил за Софьей. Лицо напомнило популярную советскую актрису. Софье нравилась эта актриса, некрасивая, с наивным выражением круглых глаз, с улыбкой, обнажавшей десны с мелкими зубами, - по замыслам режиссеров она играла жутко добрых, отзывчивых и талантливых женщин, неважно, в какой области искусства. Но сейчас что-то зловещее было в этом сходстве, будто художник посмотрел под другим углом зрения и увидел нечто неприятное в общепринятом образе положительной героини. Все обман, - почему-то подумала Софья.
Она наклонилась и прочитала: «Дура набитая». Кровь прилила к щекам, как пощечина.
Оглянулась, не видит ли кто ее конфуза. Нет, все внимательно слушали поэта. Попыталась успокоить себя, ведь это картина так называется, пионерка с рукой в салюте, с идиотским выражением лица и есть безнадежная дура. Но конфуз не проходил, на ватных ногах она спустилась вниз, из комнаты доносился голос Вики о первобытном периоде : «Женщины сидели в пещерах, а мужчины»… но Софья не услышала, что делали мужчины, потому что закрыла за собой дубовую дверь в вотаху и направилась на остановку в сторону дома.