Про Григория Шорохова я услышала от знакомых: появился такой человек с разными проектами, и если хоть часть их воплотит, хотя бы откроет выставочный зал, у художников появится надежда на кусок хлеба с маслом. Яша и Соня его хорошо знали, Яша называл его прохфессором Григорием Распутиным и обнадеживал: хватка у него есть.
Старое двухэтажное здание городского архива в начале центральной улицы было
первым выставочным залом, который организовал прохфессор. Городской архив переселили в скромное помещение на параллельной улице неожиданно, мало кто знал об этом, Шорохов воспользовался ситуацией и вселился. Сейчас бы сказали, незаконный захват, но тогда городская власть облегченно вздохнула, потому что за сутки, когда здание оставалось без присмотра, бомжи и хулиганы выбили все стекла и выломали двери.
Понятно, почему архив переселили: от старых сотрудников осталась десятая часть, то есть три человека, к тому же здание рушилось на глазах. Деревянные ступени проваливались, крыша текла, пол в длинном коридоре первого этажа кренился так, что казалось, идешь по палубе корабля в штормующем море.
Разумеется, было много суеты, беготни, переговоров с властью, наконец, Шорохов узаконил аренду по минимальной плате, чему несказанно радовались художники. Картины будут покупать, никто в этом не сомневался, так что заживем весело и богато.
Вокруг него собирались не только художники, но и поэты, и барды, и он всем обещал, что запад нам поможет, скупая на корню и картины, и стихи, и весь сок российского мозга.
Но главное, люди хотели общаться.
Я попросила Соню, и он пришел с ней смотреть мои картины. Их отношения меня не интересовали, она еще не была замужем за Яшей, муж ее пил и гулял, глупо ему не изменять.
Не помню, в связи с чем Григорий стал рассказывать, что в Лондоне во время войны были целые районы, где работали круглосуточно кафе. Там можно было провести всю ночь, были открыты клубы по интересам, там жили проститутки, - он замолчал и подождал, что Софья проявит интерес. И она проявила: зажала ему рот. Я подумала, все же он больше чем просто друг, и поддержала его: место тусовок нам необходимо.
Во времена, когда я жила в центре, в деревянном домишке на улице Максима Горького, Яша засиживался у меня допоздна, я потом переживала, благополучно ли добрался до дома. Город ночью вымирал. Учреждения, их потом стали называть офисами, работали до шести вечера, магазины закрывались на час – два позже.
Кофеен еще не настроили, только на окраинах, подальше от всевидящего ока власти, росли как грибы после дождя забегаловки с громкими названиями для братков, типа: ресторан «Седьмое небо».
Соня тоже была согласна: кто спорит, нужно встречаться, и не только в рабочее время.
- Идешь по темным улицам, как будто комендантский час, - возмущался Григорий.
- Сколько помню, так было всегда, - напомнила Соня.
- Раньше не стреляли на улицах.
У художников руки расположены как надо, вскоре домик заиграл яркими красками, чистыми окнами, солидной дубовой дверью с начищенной медной ручкой и фонарями под старину, освещающими вывеску на уровне второго этажа.
Вывеска - на любителя. Крупные буквы: «ВОТАХУ» расшифровывались ниже мелким шрифтом: «Вольная таверна художников».
Название и его сокращенный вариант вызвали у Софьи протест. Набор слов, грамматически правильно расположенных, не отражает сути, ведь таверна предполагает, прежде всего, застолье. «Вотаху» вызывает желание приписать еще одну букву. Видимо, художники учли и поэтому вывеску повесили так высоко. Но если сильно захотеть, то высота не препятствие.
Зато на ветру приветливо колыхалось оранжевое полотно, протянутое между столбами у входа, и приглашало на выставку современного искусства. Вход бесплатный.
Григорий чувствовал картины, и это помогало ему. Я похвалила его чутье, он вдруг не согласился: « Чувствам не следует доверять, нужно иметь ясный и внимательный ум и уметь анализировать. И делать это легко, играючи. Тугодумом я никогда не был».
Соня иронически посмотрела на него:
- Скорость ума? Откуда она берется? От удара по голове?
- Да, именно, все зависит от первотолчка, - засмеялся он.
- В случае с тобой возможен черт.
Я не сразу поняла, что она сказала, а когда поняла, ужаснулась, «Фауста» в переводе Пастернака читала и не один раз.
Внешне он хорош: спортивная фигура, достаточно высокий, но не выше Яши, - темноволосый, темноглазый, взгляд в упор как выстрел. Иногда заметна легкая косинка. Если бы надо изобразить черта, я бы попросила его позировать.
Он долго рассматривал мои картины, сказал, что понравились, но не уверен, что их можно дорого продать. Кое-что хотел бы приобрести для себя. И показал, кто бы сомневался, на портрет Сони в красно-пурпурных тонах. Она просила зелени, хотя бы веточку, хотя бы голубое пятно, но я не согласилась: темно-пурпурный фон, темно-красные блики глаз и волос и темное лицо. Старалась, чтобы не вышла какашка. Неспокойный портрет. Яше понравился. Соня тоже похвалила, но себя не узнала.
Григорий отметил, что я уловила ее взрывной темперамент, горячую кровь, пылающее сердце. Пусть так.