Светало, когда отец вышел «до ветру». Когда перешагивал собак, лежавших в сенках, ему показалось, что Соболька, крупный черный кобель с желтыми полудужьями над глазами, чем-то недоволен, что-то почуял: уши напряжены, глаза открыты. Слышалось легкое повизгивание, похожее на рычание.
- Что с тобой, Соболька, ты здоров? Не заболел ли, псина? – ласково заговорил хозяин с любимой собакой, поглаживая по загривку.
Вдруг раздался резкий стук в ворота и крик соседа:
- Яков, сохатый на опушке леса. Бери собак и айда за мной.
Проснулась, зашумела деревня. Даже те мужики, у которых не было ружья и собак, бежали к лесу.
Кинулся и отец. Соболька торопил его, замешкавшегося с ружьем. Хотя оно у него всегда было наготове, все же надо проверить, на зверя идет.
Вдруг раздался резкий стук в ворота и крик соседа:
- Яков, сохатый на опушке леса. Бери собак и айда за мной.
Проснулась, зашумела деревня. Даже те мужики, у которых не было ружья и собак, бежали к лесу.
Кинулся и отец. Соболька торопил его, замешкавшегося с ружьем. Хотя оно у него всегда было наготове, все же надо проверить, на зверя идет.
А сохатый стоял долго на опушке леса, задумавшись, всматриваясь в деревню, над крышами домов которой вились первые дымки. Лай собак прервал его размышления. Опасность, исходящая от розоватого дыма, от домашнего тепла, разом отрезвила его. Он ринулся в лес, могучей грудью раздвигая сосны, оставляя кровавые полосы на ней.
Подмерзший за ночь, наст не выдерживал тяжести лося, рвал ему ноги в клочья, но ничего не замечал старый опытный зверь, пытаясь поскорее уйти от
погони. И ушел бы, нашел бы в себе силы, если бы не проклятый снег, подтаявший за день, а за ночь застывший камнем, который проваливался под острыми резцами копыт, нога застревала и замедляла бег, хотя он, не замечая колючей боли, делал прыжки длиннее и длиннее, стремясь во что бы то ни стало уйти.
Сохатый слышал громкий лай собак, безудержные крики людей, окружавших его.
Громко лаяла пустышка-забияка Жучка. Лаять-то лаяла, а жалась к ногам дяди Ивана, мешала бежать, трусишка бестолковая.
- Яков, Яков, забегай справа, а ты Лексей стой здесь. Ну ты, паря, куды кидасся. Окружай! – кричал дядя Иван, ослепленный стремлением поскорее покончить, командуя страшным злом, не задумываясь о последствиях.
Прогремели один за другим выстрелы…
Лось встретил свою подругу на водопое. Рослая, стройная, тонконогая, с изяществом царицы, она пила воду, изредка взмахивая головой, останавливаясь на минутку и снова припадая к воде. Святославу показалось, что она подсматривает за ним своими округлыми смешливыми глазами, готовыми прыснуть смехом. Он тоже пил из ручья прозрачную холодную воду, наслаждаясь ее чистотой и свежестью. Напившись, постоял немного, всматриваясь в окрестность и поджидая свой табун. Когда он двинулся, молодая красавица пошла за ним, пристав к незнакомому табуну, как ни в чем не бывало. Никто не прогнал ее – не было надобности. Сочных травянистых растений было полным-полно, можно насладиться иван-чаем, медвежьей дудкой, хвощом – лето в полном разгаре. Дожди перепадали часто, травы росли буйно. Что еще нужно для полноценной жизни, когда кругом столько корма и светит солнце?
Когда на месте стоянки нечего было есть, Святослав повел свою царицу в глубь леса, в самую чащобу. Они лежали рядом, пережевывая жвачку. С тех пор они всегда были рядом. Чем не муж и жена? Лосиха торопливо ощипывала листья молодых деревьев и кустарников, охотно объедала тонкие ветви и вершинки сосны, пихты, можжевельника. А Лось своей могучей грудью валил деревья покрупнее, пропуская их между передними ногами, верхушки которых подставлял для любимой, потом вместе приканчивали их. Острые сучья царапали ему грудь, но Святослав не замечал этого, ходил в царапинах и ссадинах – они украшали его мужскую силу и гигантскую волю к жизни. Во время лежки лосиха зализывала на нем раны, нежно и бережно лаская. Такие минуты особенно сближали их. Теперь они ходили всегда вместе, рядом, лось не подпускал к ней никого из своих сородичей.
Забравшись в реку, лось вылавливал, выдирая мясистые корневища трав, приглашая подругу к действию. Она тоже забиралась в реку, но долго находиться в воде не любила. Ложилась на берегу, нежилась на солнышке в ожидании друга. А он любил полакомиться – за сутки ему требовалось употребить 7-9 кг корма.
Как-то пронесся ветер-смерч, сметая все на своем пути, выдирая деревья с корнями. Повалил в три обхвата старую-престарую лиственницу, стоявшую у тропинки, проделанной лосями к водопою. Святослав с подружкой прятались в это время по-над крутым берегом небольшой горной речушки – это и спасло их от неминуемой беды. Смерч пролетел, затихло в природе, но осталась целая полоса поваленных деревьев. Лоси стали питаться их корой.
Кору Святослав соскабливал резцами нижней челюсти, оставляя на стволе широкие бороздки, словно долотом орудовал. Лосиха тоже не прочь попитаться корой, но ей летом больше нравилась листва деревьев. Она объедала их верхушки, листья берез, осин, рябиновый подрост – этого ей хватало вполне.
Осень рыжей лисицей подобралась незаметно. Дружно летели листья с берез, осин, усыпая разноцветьем лесное пространство. Лоси в поисках трав стали делать большие переходы за сутки. Пять-шесть километров для них – сущий пустяк.
Дачники стали замечать следы острых копыт возле своих домиков. Следы много длиннее, чем следы домашней коровы. Мужики-охотники понимали, что в дачный поселок заглянули непрошеные гости. По отпечаткам копыт люди судили-рядили о том, кому они принадлежат. Громко, с надрывом лаяли собаки на привязи, но хозяева, отдыхая в теплой постели, не хотели выходить на улицу.
Подслеповатый старичок все же вышел на улицу – лай собак не давал заснуть, да и до «ветру» страсть как захотелось. Замахал клюшкой на лосиху, поди мол прочь, а сам справляет свое дело. Так ничего и не понял, корова или лосиха была перед ним. В глазах расплывалось серо-бурое пятно.
Зато утром у продуктового киоска было много разговоров.
- Ольга, слыхала, как ночью собаки лаяли?
- Как не слыхать! Слышала, а выходить побоялась, - ответила она Анне.
- Кого тут бояться-то, рази лешего, - засмеялась бабка Люба, - никто тут не ходит. Бомжей нету.
- Сохатый приходил, это точно. Видел следы продолговатые – лосих, а округлые – самого сохатого. Меня не проведешь, - произнес Роман Егорыч. – собаки-то лаяли, сразу понятно, что на крупного зверя. Ружья у меня нету здесь, а то бы вышел.
- А у нас учителя сохатым прозвали, - засмеялся Андрюшка Жмуров.
- Как учителя? Ты не выдумывай. Сочиняй больше. За что его эдак-то?
- Крупный он очень. Грудь широкая. Ходит прямо и прет на тебя напропалую, как будто рога у него, - продолжал мальчишка.
- Рога! - захохотали бабы. Может, и рога. Рогоносец значит.
В полдень бабушка Анна с внучкой пошла за грибами. День стоял солнечный, теплый, легкий ветерок пробегал по верхушкам молоденьких сосенок, слегка покачивая их. Грибов уродилось много, успевай только срезать. Корзины наполнялись быстро, уже полны-полнехоньки, но Анна кинулась в частый соснячок и внезапно остановилась, увидев кучки помета. Ее смутили эти коричневато-бурые круглые «орешки», она рассматривала их, как какую-нибудь невидаль. Подбежала внучка, хвастаясь рыжиками, которых нашла семейками, выглядывавшими розоватыми ушками на белоснежном мху.
- Что это бабуля? – спросила она, увидав «орешки».
- Да вот, видно, наши ночные гости здесь опорожнялись. Вот эта кучка самца – «орешки» круглые, а вот эта – самочки. У нее «орешки» продолговатые. Что они напоминают, подумай-ка, внуча?
- Похожи на желуди. Я их видела в книге «Жизнь животных и растений».
- А разве есть такая?
- Может, она и по-другому называется, но хорошо помню, что автор – немецкий ученый Брэм. Он назвал природу, «театром жизни животных».
- Театром говоришь. Вот бы побывать в таком театре, близко посмотреть на их жизнь.
Во второй половине сентября начинаются у лосей брачные игры. Дни стоят солнечные, безветренные. Ночи прохладные, с заморозками, а дни горячие. Тучки не хороводятся, небо лазурное, чистое, ясное.
Такое время испокон веку называют бабьим летом.
Страстный трубный рев сотрясает ночную тишину леса. Молодые бычки и опытные жмутся около лосих, у которых началась течка.
Святослав, опытный самец, никого не подпускал к своей любимой. За лето выросла красивая кружевная крона на голове – крепкие рога, - которые он уже не раз испытал, ломая молодые сосны, елки, березы. Голос Святослава – особый снаряд, поставленный на пути струи выдыхаемого воздуха, распорол сосновый лес, вызывая на поединок молодого бычка, который преследовал его подругу. Тембр его рева, разнообразные оттенки призывали к бою и говорили о том, что ни за что на свете не уступит своей подруги, будет биться до конца, только смерть-разлучница может помешать ему. Самозабвенно запел он о горячей и нежной любви, как будто юноша Орфей пел песню Эвридике, перебирая струны кифары.
Лосиха стояла в ожидании праздника любви, не решаясь двинуться. Чем не театральное действие?! Одержимые неукротимым желанием, быки забывали обо всем на свете, бились рогами, пронзая друг друга, разрывая кожу под ребрами, ломая и сокрушая печень, почки, добираясь до сердца. Чаще гибли молодые, не выдерживая ночных поединков.
Трубный рев стоит до самого рассвета. Безудержное огненное желание в крови наконец-то погашено, и победившие быки забираются с лосихами в чащобу на отдых. Отдыхая, лосиха вылизывала слезные ямки, свежие раны друга. Ласки ее не было предела. И так каждую осень.
Когда появлялось потомство, Святослав особенно бережно относился к подруге. Он становился настоящим отцом, добытчиком, который самоотверженно защищал лосят и их мать, кормил их сочными пластушинами, сорванными снизу вверх с сосен и других деревьев, на которых ранней весной начинается сокодвижение. Лосята вырастали, становились самостоятельными и уходили во взрослую жизнь хорошо подготовленными родителями.
Шли годы. Грубой стеной надвигалась старость. Его подруга стала засматриваться на молодых, подолгу стояла в ожидании неукротимого желания огненной крови. Старел Святослав, но мог еще молодым задать пороху. Страшный рев, сотрясающий окрестность, приводил людей в ужас. Жестоко бились быки, взрывая мох и раскидывая его по сторонам, оголяя землю. Оставались ямки в земле – это своеобразные метки передними копытами быка, где мочилась самка, и его следы с острым жгучим запахом, чтобы любимая не забывала о нем.
Чаще гибли молодые, не познав радости любви, не оставив потомства. Обессиленные. Израненные, они замертво падали, и медленно угасала в них жизнь.
И в последнюю осень Святослав победил молодого, сильного и крепкого быка, доказав подруге, что ему нет равных.
Скоро лосихи не стало.
Пришли люди, настоящие живодеры, и начался отстрел лосей, еще не успевших насладиться любовными утехами. Выстрел достиг любимой Святослава, она сделала еще несколько прыжков, пытаясь вырваться, но упала. Глаза ее, затуманенные страданием, медленно угасали. Вопль проклятья вырвался из груди самца, душераздирающий мощный рев боли и жалости к самке, и презрения, и ненависти к людям. Быстро уходил лось, делая огромные прыжки, ломая все подряд на своем пути и не чувствуя боли от содранной кожи на голове и груди.
Зимовать пришлось одному. Утрамбовав тяжестью своего тела снег, он ложился, пережевывая жвачку и думая о погибшей подруге. Теперь он двигался мало, часто ложился на снег, очень часто, до десятка раз в сутки. Питался ветками и корой лиственных пород, но ничто не радовало его. Казалось, жизнь в нем угасает. Какая-то неведомая сила тянула его в те места, где он бывал с лосихой. Постоит, обгрызая ветки, и двигается дальше. Соскабливал нижними резцами кору с той самой лиственницы, что летом свалил смерч. Лежал около нее, вспоминая подругу. Подходили другие лоси, устраивали лежку неподалеку, но он не обращал на них внимания.
Ранняя весна всколыхнула в нем дремавшие силы. Разбуженный ярким солнцем, насквозь пронизывающим сосновый бор, он очнулся от забытья и двинулся туда, где вился дымок над деревянными крышами домов, откуда легкий ветерок нес тепло и радость жизни.
Вечером в каждом доме ели сохатину. Всем досталось по куску от огромной туши, всех наделили, чтобы держали язык за зубами.
Неровен час, проболтаются, приедет уполномоченный из района, наложит штраф - тогда хана! Платить-то нечем. Авансирование – одни злыдни, а до окончательного расчета еще ох как далеко!
Мама в ведерный чугун сложила куски нарубленного мяса, а сверху положила оставшийся от зимы кусок свинины, сохранившийся на льду в погребе. Этим она хотела смягчить жесткое мясо сохатого.
Сохатина томилась в раскаленной русской печи до самого вечера. Аромат исходил от лаврушки, лука и мяса по всему дому. Вечером, когда вся семья из десяти человек уселась за стол, мама поставила чугун посредине стола, и началась проба.
Я не могла есть мясо – меня тошнило…