Софья получила диплом советского образца на два года позже сокурсниц из-за рождения детей. Пришла в школу номер пятьдесят шесть в заводском районе, недалеко от своего дома, и удивилась, встретив Марго. Та преподавала в старших классах. Удивительнее было то, что после школы она спешила в храм помолиться, - независимой, уверенной Марго не подходило быть верующей, она покидала собрания, на которые была щедра завуч, и обещала за всех помолиться. Никто не возмущался: может, бог есть и поможет. Завуч изредка ворчала, что храмом наша Маргарита Константиновна называет косметический центр Галатея. Но ее никто ее не поддерживал.
Марго стала поучать Софью:
- Как себя подашь, так тебя и будут воспринимать, меняйся, не меняйся.
Софья возмутилась:
- Ошибки – это наш опыт, без них мы ничему не научимся. А ты путаешь школу с армией: сапер ошибается только раз.
- Да, как в армии: кто силен, тот и прав. Не попадайся лишний раз начальству на глаза и исполняй приказания.
Софья прибегала на последней минуте перед началом урока, хватала журнал и спешила в класс.
Маша и Миша часто болели, сын, казалось, приходил в детсад только за тем, чтобы прихватить очередную вирусную инфекцию, но она не могла сидеть с ними, звала мать. Та работала в тихой конторе, перебирала бумаги и каждый раз, как заболевали внуки, писала заявление на отпуск без содержания. Наконец, родители, посоветовавшись, решили, что мать уволится и будет с внуками, иначе Софья не справится: ее работа требует полного погружения.
После школы, несмотря на протесты родителей, зачем детей дергать, пусть будут на одном месте, - она их забирала, утром сонных собирала и отвозила матери.
Дети росли, годы шли, мать умерла от страшной болезни, отец женился на молодой женщине с дочкой.
Что-то, какие-то веяния витали в воздухе, но она не вдавалась, хотя Марго и каркала: что-то будет, вот увидишь, у меня нюх как у собаки. Плохое или хорошее? – спрашивала она. - Когда у нас бывает что-то хорошее? Ты что? Погрязла в быту, пора выныривать, - возмущалась Марго.
Началось с затяжного конфликта с завучем Генриеттой Трофимовной. «Слишком много плохих оценок, так нельзя, дорогая, да и шумно в классе, дисциплина не в порядке. Детей надо дисциплинировать, к каждому необходим индивидуальный подход. А что вы думали, выбирая профессию? Без ваших усилий, как без мотора, - машина не поедет», - поучала она. Софья не соглашалась, тридцать и больше учеников в классе, пусть заводят мотор родители, это их дети.
Марго советовала не обращать внимания, беречь свое здоровье и особо не нарываться. Традиция - валить все на школу, - сложилась задолго до нашего рождения, и не нам ее ломать. Как у нас считают: бандит? в какой школе учился? Какие-сякие педагоги его таким воспитали? Какой учитель, такой и ученик.
Поддерживал Яков: «Вы не бог, чтобы лепить по своему образу и подобию. И не на передовой: от вас мало что зависит. Нерадив ученик, а не вы». Простые, понятные слова, сказанные вовремя, помогали, она успокаивалась.
С Яковом встречались у Мары, старушка радовалась, когда они приходили. Нет, нет, не делала вид, а радовалась по-настоящему. Она жила одна, любила свою махонькую квартирку, одно плохо, цветы не развести, потому что окна на север, солнце почти не заглядывало, да еще соседний дома почти вплотную стоит. Но зато под окном росли березы.
Если подумать, не с конфликта с завучем, новые времена для нее наступили, когда на школьном вечере накануне дня советской армии случилась драка. Молодая учительница биологии, внешне не отличить от старшеклассниц, педагоги ее называли Танюшей, - бросилась в самую гущу разнимать мальчишек. Когда физрук и трудовик растащили по углам невменяемых школьников, все увидели, что на белом пиджаке биологички с левой стороны расплылось кровавое пятно. Софья жутко испугалась, сдавило виски, закачался пол, глухо, будто издалека, доносился Танюшин голос: «Это не моя кровь, вы слышите, Софья Леонидовна? Жаль, костюм придется выбрасывать». Софья видела ее как в тумане, навалилась тяжесть такая, будто скала придавила грудь, кто-то подставил стул. Вдохнув нашатыря, пришла в себя, но не совсем. Когда ее провели в учительскую, где остались только завуч и Марго, она прилегла на диван и в полубессознании услышала: «Детишки под кайфом, что тут такого. Продавца наркоты видели на крыльце школы». – «Знали и никому не сказали?» - «Давно знала». – «Почему молчали? Надо отменить вечера, или пусть милиция дежурит». – «Вы, Генриетта Трофимовна, предложите старым учителям. Они во многовековой спячке, и уже никогда не проснутся, им ведь кажется, что клевещут на бедных детишек».
Домой Софья добралась поздно, после одиннадцати. За шкафом спали Маша и Миша, а Николай перекладывал в коробки любовные переводные романы на непритязательный женский вкус. На столе росла стопка книг для себя: русская и зарубежная классика. Он объяснял знакомым, что наладил мелкий бизнес и за центральной площадью, там, где начинался бульвар, организовал торговую точку: два впритык стола, на которых раскладывал книги. Даже в сильный мороз не сворачивал торговлю.
Недавно у него появилась помощница, в возрасте Дуси, и он работал через два дня. В свои выходные погружался в чтение.
- Что так поздно? – спросил он, не отрываясь от Мандельштама.
- Наркоманы подрались. Представляешь, в нашей школе подрались наркоманы! Будем в милицию сообщать, пусть разбираются.
- Вот уж не знал, что ты такая наивная. Милиция крышует наркоторговцев, так что лучше не вмешиваться. Своих надо защищать, своих, но в чужие дела не лезть, чтобы не нарваться.
- Нас, родителей, больше в миллион раз. Разве мы не справимся?
Он с интересом посмотрел на нее:
- Ты что, серьезно считаешь, что наркоту распространяют только бездетные и детоненавистники? Если собственное дитя нечем кормить, родитель пойдет на все, - он уткнулся в книгу.
Она долго не могла уснуть, закрывала глаза, и возникала зловещая картинка кровавого пятна на белом, наконец, все залилось густой серой краской.
Утром по дороге в школу дала себе слово добиться от директора отмены вечеров. Но именно в этот день директор пенсионного возраста, в строгом костюме для особых праздников, с медалями и знаками почета на необъятной груди, собрала после уроков педколлектив и объявила: «В условиях победившей демократии свобода означает, прежде всего, экономическую независимость». Она замолчала и оглядела учителей.
- Это как? – спросил физрук.
Ему как представителю малочисленного мужского пола в школе позволялось задавать любые вопросы.
Молодая незамужняя преподавательница химии стала объяснять:
- А так, если зарплаты хватает, не надо унижаться просить…
- У любовника, - перебила ее Марго, относительно молодой ее можно было назвать лет пять назад, но тоже незамужняя.
Директор продолжила:
- Нашей школе предоставлена честь первой провести эксперимент. С этого месяца у нас свой банковский счет, свои деньги, и мы будем распределять зарплаты по справедливости: кто больше работает, тот больше получает.
- Кто не работает, тот не ест, - добавил физрук.
Остальные молчали: опасно в новых экономических условиях без надобности высовываться.
На следующей неделе педагогов опять собрали, уже знали, что директора уволили. Рядом с завучем стояла женщина неопределенного возраста с избытком косметики и в ярко голубом тугом костюме на фигуре в форме восьмерки. В голубых туфлях на высоченных каблуках фигура казалась неустойчивой, Софья опасалась, что женщина потеряет равновесие и упадет.
- Наш новый директор, Кротова Нинель Александровна, - представила ее завуч, и наступила тишина.
Все ждали речь нового директора, но она не проронила ни слова, пауза затянулась и опять заговорила завуч.
Вопрос, куда делась старая директриса, не был услышан. Педагоги стали расходиться по классам с нехорошими предчувствиями.
- Какой это директор, это кукла, - услышала Софья за спиной, – Заводная кукла. Завод кончится, она ткнется носом в пол.
Маленькие глазки новой директрисы терялись в густо голубых кругах, непонятно, куда она смотрела и смотрела ли. Ярко красные губы и выбеленные волосы усиливали маскообразность лица, многие пугались, особенно пожилые учительницы.
Говорили, что она любовница большого человека, в открытую говорили, как будто ничего особенного. Раньше так у педагогов было не принято.
Голубой костюм она больше не носила, в одежде предпочитала ярко-розовое и туфли детских цветов на высочайших каблуках: зеленые, голубые, красные, золотистые.
Софье нравилось, что она такая яркая, - круто и современно. Яков ворчал: «Почему- то в наше время отсутствие вкуса ассоциируется с современностью».
Марго возмущалась: «Этой немой птичке научиться ходить на каблуках, и будет самое место на сцене оперетты при условии, что кто-то споет вместо нее».
Новая директриса выходила из своего кабинета во время уроков, иногда в сопровождении завуча. Неритмичный стук каблуков раздавался где-то на третьем уроке. Завуча в мягкой обуви не было слышно, у учительниц появилась привычка оглядываться, прежде чем делиться впечатлениями о новой власти.
Стук каблуков замолкал в районе спортивного зала. Если шел урок, то по нарастающему шуму с той стороны Софья знала, физрук отпустил учеников раньше времени на перемену.
Весной стук прекратился, директриса куда-то пропала. Физрук тоже. Через полмесяца он появился один, директрису арестовали в аэропорту.
Они вдвоем съездили на Кипр. Тогда кутить ездили на Кипр. Нинель Александровну в городской тюрьме посетила завуч и потом рассказывала, в каких невыносимых условиях приходится бедняжке сидеть: в камере теснота невообразимая, и нет условий постирать белье. О, ужас, приходится носить грязное!
Она попыталась собирать деньги на передачи в тюрьму, кроме своих ни рубля не собрала. Громче всех возмущалась Марго, у нее начался страстный роман с физруком, естественно, соперница пусть гниет в тюрьме.
Марго была увлечена, даже счастлива, несмотря на то, что зарплату не выплачивали, - потраченного на Кипр не вернуть. Все уже распрощались со своими деньгами, но вмешался большой человек, вызволил любовницу из застенка, и учителям выплатили положенное.
В начале сентября после летних каникул директриса, теперь уже с уголовным прошлым, вернулась в школу. Она почти бесшумно, на цыпочках, проходила в свой кабинет и не появлялась. Поговаривали, что возможно состоятся выборы нового директора, а также отменят экономическую самостоятельность школы, то есть отдельный счет.
Через некоторое время завуч стала приглашать учителей в кабинет директора. В основном, молодых учительниц, первогодок. Их было много, потому что пожилые почти все уволились. Когда учительницы оставляли свои классы и закрывались в кабинете директора, ученики без присмотра развлекались, как умели, - в школе было всегда шумно.
Софью и Марго завуч обходила стороной. Если случайно встречались, она громко и четко здоровалась, как с учениками, и ускоряла шаг.
Физрук исчез, на телефонные звонки не отвечал, Марго подняла шум: закатали в асфальт. До его матери, живущей в другом городе, дозвонилась завуч и услышала: «Больше не звоните сюда. Зачем вам знать, где мой сын, такое ****ство развели, а еще учительницы».
Генриетта Трофимовна четко повторила текст, услышанный по телефону. Педагоги поняли, что физрук жив.
Вскоре через завуча Марго было предложено уволиться. И тут произошло самое интересное, Марго накатала статью о моральном облике директора школы и понесла в городскую газету. Минуя редакторский отдел, попала в кабинет к главному редактору. Шла себе, заглядывала в кабинеты, нигде не задерживалась, и безошибочно попала куда надо. Уволилась сразу же после того, как статья появилась в газете, и вскоре вышла замуж за главного редактора. Он оказался вдовцом.
Когда Марго выходила замуж, Софья радовалась так, как не радовалась невеста. Наконец, будет поставлена точка в истории их соперничества, наконец, будет покончено с призраком по имени Григорий.
История соперничества двух подруг началась после знаменитого Шороховского семинара, но еще не открыли отдельный счет для школы, и не было директрисы, воплотившей мечту о Кипре в жизнь, а Николай сутками где-то пропадал, даже свекровь перестала его покрывать. Почему-то Марго это волновало сильнее, чем Софью. Он объявил по телефону, что сошелся с женщиной, уже не первой, Марго потребовала разобраться с бабой, но Софья отказалась, что поделаешь, опять влюбился, надо ему посочувствовать. Ей все равно, потому что у нее своя личная жизнь, но подружке знать необязательно.
Николай исчез под сень струй, Григорий занял его место. С наукой он покончил, время делать деньги. Сначала попросил перевезти картины на хранение, будет платить. Случилась типичная в те времена неприятность: на его счету в банке скопилась немаленькая сумма, информация утекла из банка, - кто-то из сотрудников сдал крутым ребятам адрес стремительно богатеющего продавца картин Шорохова.
Его не было дома, когда взломали дверь и проникли в квартиру. Денег не нашли, картины порвали, на прощание плеснули на ковер бензин и подожгли. Пожар потушили, но требовался ремонт. И не факт, что бандиты не оставят его в покое.
Софья рисковала, предоставляя свой полуподвал под склад, но до нее не доходило, слишком стремительно все менялось, чтобы разобраться, - с легким сердцем дала ключ Григорию. Детей отправила к родителям, мать еще была жива.
Под вечер, вернувшись из школы, наткнулась на картины, запакованные в бумагу, оставался узкий проход к дивану и местам общего пользования. Кто-то из помощников Григория подвесил под потолком жуткое полотно: разъяренные быки, совокупляющиеся люди, звериные оскалы. Сумасшедшее буйство красок, все оттенки красного: брызги, мазки, раны на телах, пасти, флаги, знамена, обезумевшие неизвестно от какой радости лица. Вскоре она познакомилась с художником этого эпохального по мнению Григория полотна. Плохонький на вид, большеголовый со впалой грудью, дальше порога не двинулся, странно дергался и мял серенькую фуражку тонкими, нервными пальцами - патологический контраст творца и творения.
Были и другие художники и другие картины: какие-то ущербные, тщедушные тельца и все тот же злобный оскал.
- Идиотизм, - злилась она. – Кто им позировал? Не бывает таких лиц.
- Эх, Соня, не понимаешь ты искусства, художник выворачивает лица наизнанку.
Картины быстро продавались, как говорил Григорий, по налаженным каналам связи.
Конечно, не нравилось, потому что он не считался с ее вкусами. Разве нормально в собственном доме пугаться монстров на стенах? Благо, дети пристроены к родителям.
Да, ворчала, иногда скандалила, он рассеяно спрашивал, чего бы она хотела, но не слышал ответа. А она злилась, называла себя наивной дурочкой, глупо считать и надеяться, что нужна ему. Он просто пользуется ею. От постоянного раздражения на город, на страну, на работу, на Григория мучила хроническая усталость.
Наконец, он услышал, давая надежду на улучшение отношений, привез деревенский пейзаж: зеленые пятна леса, зигзагом обозначена отдельно стоящая ель, коричневые домики с трубой набекрень и дым столбом на желто-розовом фоне не то заката, не восхода.
Домики наперекосяк, как рисуют в детстве. «Примитивизм, - объяснил Григорий, - есть любители, их немало».
Картину «Грачи улетают» притащили четверо грузчиков, поставили ее так, что попасть из кухонного закутка на диван можно, только отодвинув ее. Григорий обещал, скоро приедет ее владелец, деньги уже заплатил.
Картина проще некуда: серо-коричневая дорога по диагонали, вдоль нее птицы, полосатые, черно-белые, как верстовые столбы.
- Что, собрался в дорогу? – спросила она, увидев, как он долго и пристально всматривался в картину.
Он ничего не ответил, настроение испортилось, придралась к какому-то пустяку, Григорий брезгливо скривил губы:
- Раскаркалась, как эти вороны.
- Сороки, - поправила она.
Вечером он не пришел ночевать, утром позвонила Марго и зло прошипела: «Григ будет со мной, запомни, он тебя бросил и теперь будет со мной».
Григорий съезжал постепенно, забирал несколько картин, надолго исчезал, появлялся, она скандалила. Наконец, съехал, но и у Марго не задержался, она проводила его на скорый поезд в Москву и осталась с разбитым сердцем, виня во всем Софью. Вскоре к ней вернулся Николай.
Софья, собираясь на свадьбу Марго с Семеном, беспокоилась, что «молодые» будут венчаться, а она не знает, как себя вести в храме. Переживала напрасно, могла догадаться: не для Марго быть на вторых ролях даже в браке, вразрез религиозным заветам, да и вообще, такие понятия, как грех и запреты, не для нее.
Муж в возрасте за шестьдесят, широкоплечий, с тугим животиком, невысокий, по словам самой Марго - шкаф на коротких ножках, - излучал оптимизм.
- Сеня, - назвал он себя домашним именем.
После первой рюмки голосом привыкшего выступать с трибуны, стал вещать:
- Неважна вера, убеждения, в конце концов, мораль, она производна от способа зарабатывать деньги. Способы заработка и распределения определяют всю нашу духовность. Человеку требуется еда, крыша над головой, любовь, - он взглянул на жену.
За столом говорил только он, Николай подавал короткие реплики. Марго снисходительно улыбалась: пусть Сеня потешится.
Он много и с аппетитом ел, эдакий толстяк – гедонист, довольный жизнью.
- Да, конечно, лучше быть сытым, чем голодным, - поддакнул Николай, видимо, почувствовал, что спорить бесполезно с убежденным в своей правоте Сеней.
- А как быть с учителями? – спросила Софья. – Ведь мы как бы не зарабатываем, мы учим.
- Должна быть конкуренция: плохой учитель должен уйти из школы, может, он хороший торговец. Простор…, твори…
- Такой простор для творчества, не поймешь, от чего плачешь: от радости или от отчаяния, - с грустью сказала Софья.
- Твой взгляд – да будет тверд и ясен. Сотри случайные черты – и ты увидишь: мир прекрасен, - наизусть прочитал Сеня строки Блока.
Потом он заговорил о том, что это был первый и единственный опыт в городе, когда школа получила финансовую самостоятельность. Увы, не получилось.
* * *
Нинель Александровна неожиданно исчезла, кто-то пошутил: вывели крысу сильнодействующим средством, - завуч водила по школе нового директора, пухленькую искусственную блондинку в туфлях на невысоких каблуках, стук не такой резкий, как у предшественницы. Медленной походкой на слоновьих ногах носила она свои пышные формы. Поговаривали, любовница депутата от компартии. После очередных выборов в городскую думу ее сменила женщина малых форм, в строгом костюме и коричневых туфлях со шнурками и на сплошных подошвах, - бывший депутат.