Я застрял в сороковых. В тех далеких, героических и страшных сороковых прошлого века, периода Великой Отечественной войны. Я пребываю одновременно и здесь, и там, но временами, стиснув зубы, с распирающим сознание возмущением, не нахожу разницы. Скажу только то, что там проще, там понятней. Там видно, что перед тобой враг, понятно, что нужно сделать, ясно, что ты не один, тебя поддержат и помогут, просто, потому что ты прав, потому что по-другому нельзя, потому что так надо. Сомнений нет, и цена уходит на второй – третий план.
Я снова выкатываю свою чернильную пушечку вперед, на возвышенность. Я как на ладони, да и прятаться нет смысла. С первого выстрела все будет видно и понятно – где и кто. Видимо, мне всех больше надо. Мой дед, ветеран войны, не любил смотреть фильмы о войне - одной из причин отмечал, что практически в каждом из них есть сюжет, когда, если не со второго, так с третьего выстрела, пушка подбивает вражеский танк. Если бы так оно было, с грустью говорил он, мы бы войну ещё в сорок первом закончили бы.
Вот я, вот пушечка и три снарядика к ней, больше и не потребуется. Вон оно зло, цинизм и безразличие – передо мной, вокруг меня, как зловещие силуэты вражеских танков в утреннем тумане, стоят ровным, даже красивым строем. Знаю, знаю я, что подбить, одолеть их, нет у меня возможности, и поддержать меня ни у многих отваги хватит. Я на их не сержусь, понять стараюсь и даже не осуждаю – это выбор личный. При вероятности чудес - могу это зло задеть, ему от этой моей хлопушки, что слону дробинка, а вот дальше – это уже как им угодно будет. Просто косо посмотрят в мою сторону, да махнут рукой как на надоедливую мелкую мошку, посмеются над неразумностью, или …. Они, с своей высоты да при их мощи такой залп могут на мой бугорок обрушить, котлован на моем месте черной грязью облитый - и тот в сравнение не идет. Поэтому и у пушечки своей я один, остальные за спиной в своих окопчиках терпят. Ворчат, оно, конечно, но терпят, уж слишком силы не равны. На что надеются? Да как и всегда на Руси, на то, что придут времена лучшие, что мы всё одно не решим этого, что всё и без нас наладится да образуется. Не мешают - и на том спасибо, с грустью говорят.
А я, видать, по дурости своей, да по слабоумию вероятному, иного покроя – трудно мне в себе несправедливость сдерживать, сложно мириться с этой, как они называют, «шероховатостью», «издержками», а по моему мнению, элементарным равнодушием и неуважением, не по человечески это все как-то, не по людски. А может и мы, в этой жизни чего-то стоим? Может, и у нас цена имеется, на которою не стоит плевать так бездумно?
Поживем, увидим. Это я еще вчера думу думал, надо – не надо. А сейчас о чем трёп, пушечка на пригорочке, наводка прямая – по стволу, снарядик загнан. А если не я? Кто тогда? Сейчас перекурю, и будь, как будет … всё, с Богом - «ОГОНЬ».
------------------------------------------
Он бережно принял большой красный мешок на плечи, чуть присев, аккуратно подтянув за связанный бечевкой верх, поправил его, поддерживая снизу за спиной, другой рукой. Опасаясь потерять равновесие, чтобы сделать шаг, стал неторопливо вытаскивать сапог из уже успевшей всосаться болотной жижи разлившегося вширь Горевого ручья. Двадцатиметровый подъем из оврага и без малого восемьсотметровую дистанцию чавкающего под ногами болотного пространства, состоящего из кочек и провалов, поля до железнодорожной будки – путь, который предстояло преодолеть ему и целому отделению на его плечах. Да, да, именно отделению на его плечах. Глядя со стороны можно было наблюдать, как согнувшийся под тяжестью наполненного мешка, с чавканьем, вытаскивая из жижи поочередно то одну, то другую ногу, молча и медленно шел с скорбной ношей не молодой поисковик. А на самом мешке, на белом листе бумаги, приклеенном поверх скотчем, можно было прочесть крупную надпись, сделанную его рукой «ДЕСЯТЬ ЧЕЛОВЕК».
«Десять человек» - и этой надписью было сказано и высказано всё. Это не было казенным определением «останки десяти воинов», не парадные «десять солдат» или «десять защитников Отчизны» - для него это были и есть, до того самого момента, когда опустившись на колено на край братской могилы, сдерживая слезу, бросит он горсть земли на их последний солдатский приют, - их последний земной домик, гроб. Десять ЧЕЛОВЕК. Для него они живее многих живущих ныне.
- Ну вот братцы, уже и поле, - вполголоса сказал он, поднявшись из оврага, - чуете, здесь теплей? Не то, что в лесу. Каждый раз, поправляя мешок, непременно произносил: «Простите ребята, потерпите, уже немного осталось». И, как бы извиняясь, не то им, не то себе, повторял: «Староват стал, не те силенки, что бывало». Всё остальное время он шел молча и только по шевелящимся его губам можно было строить догадки – то ли он ведет разговор с этим отделением, то ли молитву читает, то ли, прощаясь, просит прощения за несовершенное и недоделанное.
В былые годы этот путь, когда короткий, а когда намного длиннее, от лагеря поискового отряда до транспорта, подъезжающего куда возможно с целью собрать результаты работы отряда и доставить останки поднятых поисковиками солдат на мемориал для захоронения, он проделывал один – сам. Совсем не потому, что кому-то не доверял, не потому, что он командир поискового отряда, и даже не по причинам неких отчетов и передачи протоколов по эксгумации. Всё это он с легкостью мог доверить, за исключением детей, любому члену отряда. - Он считал это своим долгом, своей обязанностью – сделать, хоть то малое, что в его силах, для этих ребят. Он редко высказывался по этой теме, это из разряда личного, душевного, своего – это касается только его и их - тех кого он ищет, находит, подымает, как малых детишек укладывают спать, бережно по крупицам складывает в пакеты, навещает, проснувшись утром, и перед тем как лечь спать, передает их представителю «Долины». Только однажды, давным-давно, он поделился своим сожалением, что нет у него возможности своими руками положить поднятых ребят в гробик и самому, именно этот гробик, донести до могилы – быть рядом весь путь, от момента встречи, до последнего «простите ребята, всё что могу». Как бы мы не отмахивались от болячек, годы своё берут. Двадцать три года поиска, из которых, по сумме дней, два проведено на вахтах в болотах дают о себе знать, да и возраст - не молодеем.
- Ну что Дмитрий, поможешь? - спросил он поисковика из Татарстана работающего эту вахту в его отряде.
- О чем разговор, Александр Михайлович? Могли бы и не спрашивать, - ответил Дмитрий, помогающий, ещё в лагере крепить на мешок лист с указанием количества человек, названием отряда, фамилией солдата «Новоселов», списанной с найденной при останках солдатской ложки и ещё имя с неполной фамилией «Кирей Белик…», прочтенные на фляжке еще одного солдатика.
После переправы через ручей, до которой мешок был доверен более молодому и сильному Дмитрию, Михалыч принял скорбную ношу с теми же словами, которые произносил каждый раз, временно передавая этот бесценный груз помощнику
- Староват стал, не те силенки, что бывало.
По полю, насколько хватало сил у каждого, несли поочередно, бережно передавая мешок друг другу, как самое драгоценное в их жизни, как боевой флаг, извещающий пусть о маленькой, но победе над несправедливостью и забвением. Не доходя до железнодорожной будки, того самого места, куда должен подъехать представитель Долины, он принял мешок на свои плечи:
- Последние метры, последние минуты, дальше только на захоронении на часок встретимся, ребятки, - с этими еле слышными словами он доносил мешок до места назначения.
Обойдя будку, выбрал сторону, на которую не задувал ветер:
- Ну вот здесь, мужики, потеплее будет, - аккуратно спустил мешок с плеч, и, сняв с головы вязаную шапочку, вытер ей взмокший лоб.
- Спасибо, Дим, можешь идти в лагерь, я уж теперь и один дождусь, бог весть, когда машина будет, - обратился он к помощнику.
- Да я Михалыч, до дорожного кафе дойду, погреюсь и заодно узнаю, работает ли там душ, раз из леса довелось выбраться, а опосля в лагерь.
- Ну как знаешь, я тут буду пока, - сказал как бы сам себе Михалыч, присаживаясь на землю рядом с мешком.
Не прошло и десяти минут как с трассы, в сторону будки, свернула машина с представителем Долины. У самой будки водитель сделал несколько незамысловатых поворотов, развернув транспорт на обратный ход, и выключив двигатель, из кабины выпрыгнул сам.
- Будем здоровы, - почти без каких либо эмоций на лице, произнес прибывший, подходя к Михалычу.
- И вам не хворать, - ответил поисковик, протягивая руку в знак приветствия.
Представитель, бегло взглянув на мешок, и не читая написанного на белом листе:
- Что у вас? - И быстро на вид, оценив объем мешка, - четыре бойца?
Михалыч перевел взгляд с собеседника на мешок:
- Почему четыре? - переведя взгляд снова на представителя, поинтересовался командир.
– Ясно же написано десять. Какой сохран в поле, сами знаете, немногим больше, чем в болоте, - стал было пояснять поисковик, озадаченный таким началом разговора. Но больше говорить ничего не стал, а вот мысли тут же стали царапать сердце. Мешок конечно не битком, не так, чтоб не завязать, но поболе половины, с горкой, как говорят. Да и с чего бы вдруг, навскидку, подсчеты вести, мы что тут, соревнуемся? - думал поисковик.
- Ну десять, так десять, - с циничной ухмылкой ответил представитель. --Вы все-таки как на захоронение собираетесь добираться?
-Ну, ни хрена себе, «вы как собираетесь?» - мысленно повторил вопрос Михалыч. - В голове с неким озлоблением засуетились мысли, озвучить которые он так и не решился.- Мы-то вроде собираемся, а вот как? Об этом вас хотелось бы спросить, вы организаторы, и это от вас мы узнали в день заезда, что захоронение перенесено на два дня раньше намеченного, да и шесть километров по такой грязюке, в холод собачий по утреннему морозцу с детьми пехарем тащится на мемориал - предложение не из лучших. А если к этому счастью дождичек возможный прибавить – полная веселуха, дай бог таблеток с порошками что б хватило, - крутилось в голове поисковика.
Пока представитель открывал дверь фургона, Михалыч, молча подносил мешок.
- Сказал чего или нет? - снова заговорил приехавший, - я о том, как в Мясной Бор добираться думаете? Вас-то совсем ничего, человек шесть-семь, многие нынче вообще из-за погоды решили из леса не выходить.
Михалыч поставил мешок в дверной проем фургона, в котором уже лежали несколько пакетов и белесый полупустой мешок с останками солдат (результат других отрядов), и ещё раз взглянул на задающего вопросы человека. В голове застрял вопрос по количеству поднятых, а по разговору было не понятно, то ли по спешке задает такие вопросы, то ли отговорить пытается, что бы машину не гонять в нашу сторону. Хорошо, что давеча подстраховались, напросившись с соседним отрядом в их автобус. Очередной вопрос прервал мысли:
- Ну так что? Приезжать за вами? Имей только в виду, сначала с трассы М-11 вывозим, вы, значит, на последнюю ходку, так сказать.
- Не суетись, - сухо ответил Михалыч, - мы с маловишерцами договорились, они нас и туда подкинут и назад согласились привезти.
- Вот и ладненько, - с улыбкой подвел черту представитель, выпрыгивая из фургона, - и вас мало и им по пути, решено значит, так и сообщу.
Видя оживившегося гостя, Михалыч поспешил задать вопрос по вывозу из леса по окончанию вахты.
- Седьмого-то за нами во сколько приедете? Или опять самим договариваться?
- Вот чего не могу сказать, того не могу, - практически не останавливаясь по пути в кабину машины, ответил приехавший, техника вся там, тамошних вывезем - и за вами, конечно, заедем. Раз привезли, значит, и вывезем, не переживай, а вот во сколько это … не знаю, короче. Да ты на захоронении подойди, там все будут, тогда, может, и решим сразу, что к чему и к какому часу.
Гость запрыгнул в машину, махнул на прощанье рукой. Зарычал мотор, и машина неторопливо покатилась к трассе.
Михалыч подошел к будке, где совсем недавно стоял мешок с останками, и присел, опершись спиной о железное строение, сознание нехотя переваривало последние минуты происходящего, а всё тело наполняла грустная и тревожная пустота.
Сознание терзали мысли, по выраженному вопросом числу поднятых, возможному недоверию. Надумали проверять? Так сказали бы заранее, я бы всё обстоятельно подготовил, рассуждал он сам с собой. По каждому солдатику бы отдельно разложил, с полной, так сказать, отчетностью. Скоро двадцать пять лет работаю тут, и ни разу, ни разу никто не поставил под сомнение результат. Мы что тут, для того, кто больше? Да, у меня добор, по иным вахтам в разы больше по объему, чем определенных полных подъемов. Мы никогда, даже при наличии крупных останков, поднятых в разных местах бойцов не складывали, не позволяли себе из разрозненных останков солдатика склеивать. Ну а сохран? Он уж таков, какой есть, кости как земля в поле местами стали, пока достаешь, вроде и видна и форму держит, а на воздухе побыла час другой - в крошку сыплется. Это понимать надо, а не по размеру мешков количество считать.
Михалыч взглянул на трассу, на отворот к железнодорожной будке, вспомнил, как именно здесь многократно встречался с представителями «Долины». Передавал им останки и всякий раз ему, как командиру – руководителю отряда - задавали вопросы по поиску, по местам обнаружения, интересовались намерениями работать тут и в каких конкретно местах, вместе радовались иногда даже скромным результатам, сожалели, когда не складывалось с погодой. Но это были другие люди, другого штаба, хоть и с тем же названием, еще до смены руководства. Помнил Михалыч, да и все командиры поисковых отрядов, как в былые времена, чуть ли не через день звонили, интересуясь результатом работ, не нашли ли медальон солдата, справлялись о здоровье детей, не нужна ли какая посильная помощь. И, стоило только позвонить в штаб, как через полчаса представитель ждал уже у этой самой будки. Вспомнил представителя штаба Бабаева Геннадия Алексеевича, с которым приходилось чаще других видеться. Как возили больных в больницу, привозили воды, хлеба и т.д., а вот нынче не удалось ни разу дозвониться, трубку не берут или отключены, результаты работ им, видимо, не интересны, а до того, как в лесу отряды с детьми, и вовсе дела нет. Ни при первой встрече - «как доехали?», «сколько и какого возраста дети»? ни сейчас – ни слова за больных, за малых, «как вы тут десять ночей морозных, да под дождями непрестанными?»...
Может, обиделись или огорчились за нас, что мы настояли на том, чтобы здесь работать, а не со всеми отрядами вместе? Отдельно, особнячком, так сказать пожелали, а вам к нам таскаться приходится. Так, дорогие вы мои, мы не с самодурства своего так поступаем, если у нас тут солдатики неподнятые, дела конкретные с прошлой вахты недоделаны, бросить их что ли? Вон результат, сам за всё говорит.
Вы, конечно, руководство, кто ж с этим спорит, и решение, чтобы все отряды в одно место собрать, не новое, и не плохое, но справедливости ради хотелось бы взглянуть в глаза тому, кто придумал в столь позднюю весну проводить работу на болотах. Там и в сухое лето воды - местами выше колен и телефон совсем не ловит - нет связи, и не медведь, так кабаны каждую ночь лагерь навещают. И с этими переносами даты захоронения бардак полный. Хоть бы объяснили, с какого такого перепугу в последний момент дату меняют - начальству не с руки в выходной свой на мемориал приехать? Возможно и так - это ведь начальники вручную могилу копают, на руках гробы носят – без них ну ни как не обойтись. Или посерьезней причина? Да хоть бы сообщили об этом пораньше, а то ведь как снег на голову – всё наперекосяк сразу. Напряглись, что если сообщат, мы можем билеты сдать, да и вообще не приехать? За количество отрядов на вахтах для отчетов забеспокоились, вот и умолчали. А нам каково? Билеты и сюда и отсюда с учетом даты захоронения куплены, планы выстроены, деньги скудные по дням распределены. Детям наобещал в Новгород вывезти, в Кремль сводить перед захоронением, по срокам вами же ранее утвержденными, возможность появляется, и нате вам, здрасте. Теперь как отряду помыться, ума не приложу.
И ведь не первый раз эти переносы совершают, и каждый раз втихаря, будто о четырех выходных начальство только в конце апреля узнало. Седьмого они нас, как и планировали, вывезут, а у нас билеты на поезд на восьмое куплены, мы с захоронения, которое восьмого должно было состоятся, к поезду собирались подъехать, мне с детьми теперь на вокзале сутки куковать прикажите? В общественную баню со скарбом неподъемным вести? А она как работает, не подскажете расписание? А покушать? А поспать? Сутки - это не пара часов, за железнодорожной станцией палатки не раскинешь, костры не разведешь – город. Высказать бы это всё вам в лицо, может, не знаете чего? – хотя чего тут не знать, руками разведут, «тупаря» включат. Не переживайте, говорит, завезли и вывезем, как обещали, было бы лето, так в лесу можно было бы сутки перекантоваться, а когда того гляди снег повалит и провизии на лишний день не закуплено, – да о чем это я вообще?
Захоронение - это не дата юбилейная, не мероприятие по торжественному случаю, не встреча поисковиков на месте обусловленном с руководством областным –это итог целого года, под трудами, надеждами, планами черта некая. Да за час этот, с гробами в братскую могилу на плечах поисковиков плывущими, сам будто каждый раз вслед за ними отправляешься, последнее отдаешь. А тут опять в лес - с душой опустошенной.
Оно, конечно, возможно для кого-то это и красочное мероприятие с солдатиками у могилы из карабинов, стреляющими залпом (поменяла местами), флаги на ветру трепещут, кашей с мясом угощают, музыка звучит, речи льются – праздник у кого-то на душе. А вы в глаза подростка, который своими руками солдата поднял, и горсть земли на его гробик бросил, загляните. Загляните в глаза эти бездонные, да в момент, когда он мемориал покидает, посчитайте сколько раз, он обернется да слюну, молча, сглотнет. Вот только спрашивать его не стоит, о чем с трибуны дядьки и тетки говорили, не вспомнит он этого, будто и не было его там вовсе. Не праздник для него этот час, не на транспаранты поглазеть он пришел, не обещания слушать, он с тем солдатиком, которого нашел, всё это время душой общался, сам еще того не понимая, прощался, в последний путь провожая. Нам вообще не очень понятно для кого, для чего у микрофона речи длинные льются, поисковикам до этих речей дела нет, а солдатикам в гробах лежащим, тем паче. Для себя, видимо, начальство старается, опосля в записи и репортажах полюбуются. Да и не об этом я, вот еще время на вас, болтунов, тратить, не к вам мы сюда приезжаем, не к вам.
Дождавшись Дмитрия и узнав, ставшей важной информацию о душе в придорожном кафе, поисковики направились обратно в лагерь.
- Значит работает, говоришь, душ у них, это хорошо, - переспросил командир у Дмитрия, который поведал про прелести цивилизации: телевизор, тепло, стул, стол, чай с мягкой булочкой. А за цену спросил?
- Обижаешь командир, а как же, первым делом. Докладаю 300 рубликов – во времени особо не ограничивают. Я даже теперь знаю, сколько стоит мороженое у них в морозильнике.
- Ну, мы сами, как мороженое в холодильнике, это нам ни к чему, а вот в теплый душ сходить, это затея привлекательная, и помыться, и отогреться хоть разок за две недели.
Пока шли, командир прикинул, во что обойдется эта привлекательная затея, но решил от неё не отказываться. Во-первых, помыться, как ни крути, давно пора всем, гигиена это не шутки, во-вторых, не факт, что при сложившихся обстоятельствах такая возможность предоставится с гарантией. По опыту командир знал, что на придорожный душ девчонок не уговорить, но хотя бы мужичков сводить он должен. Позвоню еще раз Никитину, - размышлял по дороге поисковик, - он не раз выручал отряд, будем надеяться, что поможет и в этот. Если он договорится насчет мест в гостинице, то тогда все срастется, и переночуем, и помоемся, и в ближайшую столовку сходим.
На сердце снова навалилась тяжесть пустоты. Друзья — это, конечно, хорошо, без них вовсе беда, но сколько же можно на этом выезжать? И дело не в том, трудно - не трудно, много - немного, а скорее в том, кто за что отвечает, как организует и думают ли они кроме себя еще о ком-то? И сказать кому? Да и что сказать-то? Не нравится - дома сиди, встретили, подвезли, вывезти обещают – и это денег стоит. То, что у нас деньжат на чай без заварки, так сами знали, во что оно обходится. Может, он это так сказал, шутка неудачная про мешок, может, это я дозвониться пытался не в то время, да и решает ли он сам что либо? Отсюда и на вопросы мои ответить не может, а я - «когда?», «в каком часу?» Неразговорчив, неприветлив? – может, умотался он, похлеще моего. Таких, как я, тут сейчас не с один десяток будет, на всех хорошим не будешь. Всё так, всё так - а на душе пустота почему-то. Что-то мужики все-таки не так тут, не хватает чего-то, а вот чего?
В лагерь командир входил без особого настроения. Как ни старался успокоить свои разыгравшиеся соображения, настроение было, мягко говоря, хреновеньким.
- Ну как она, цивилизация? Что нового в миру народа Российского? Как результаты вахты у других отрядов? Посыпались вопросы присутствующих.
Командир выдавил из себя улыбку:
- Из хороших новостей, в Мостках душ работает, кто желает, мыльно-рыльное в охапку - и строиться строем, рекомендую всем.
- А из не хороших? - почувствовав невеселость Михалыча, задали вопрос.
- А из невеселых, вроде как обещают седьмого нас вывезти в Малую Вишеру, вот только как-то неуверенно и по времени полная неясность, а в поле под дождем и трех часов хватит, сразу в больницу можно ехать будет. С завтрашним захоронением, маловишерцы подкинут – доедем, а нет, так пешочком придется. Вот такой расклад получается.
- Ну ладненько, ну и хорошо. Вывезут - и уже замечательно, клеёнку укладывать не станем, у трассы накроемся, не пропадем, впервой что ли?- как смогла, поддержала команда.
- Помыться это прекрасно! А вы точно узнали, что там горячая вода есть? А то может это цена за аренду душевой, а вода по праздникам, вот и с временем обещали не торопить? - весь отряд залился
- Это только лентяи моются – трудяги чешутся, а для этого вода и вовсе ни к чему. Особо ленивые могут стаканчик-другой чая без сахара в кафе прикупить и полить на ленивое тельце.
Представили помывку чаем без сахара – хохот разогнал трудолюбивых дятлов, долбящих деревья у лагеря. Веселости добавил юморной Юрий, разразившийся вопросом:
- Александр Михайлович, а там сланцы выдают? А то я, свои не привез.
- Выдают, выдают, и спинку трут, если попросишь, только вот расчет за эти услуги в валюте, у тебя валюты много? - ответил шутя командир, и тут же добавил. - В болотниках мыться будешь, раз на болота без прогулочных сланцев припёрся. Ты, поди, и зонтик от солнца не взял? Без сланцев, куда еще не шло, а вот без зонтика от солнца весеннего это, Юрий Павлович, и помывка не помывка, так, пустая трата времени. От взрыва хохота, из лагеря помчались прочь не только лесные птицы, но и жуки и червячки.
На захоронении следующего дня отряд получил две новости, одна хорошая - командир маловишерского отряда Игорь Никитин договорился с гостиницей, и вторая – вывести нас могут на машине, которая пойдет в Малую Вишеру с двадцатью восьми поисковиками казанского отряда. В тесноте да не в обиде, - подвел черту этого сообщения очередной председатель штаба «Долины».
Вечером в лагере, после захоронения, состоялся ужин с подведением итогов вахты. За помин солдат, за здоровье поисковой братии и за возможные будущие результаты поиска накатили по глоточку – всё как положено, чин по чину, и погрустили, и пошутили, и песню под гитару спели. Тут же, так сказать, на общем собрании, решили организовывать выезд своими силами. Так как в Новгород не попали, осталось немного наличных, а предложить выезжать в машине, которая уже загрузила двадцать восемь поисковиков с скарбом, мог, как мы пришли к выводу, человек, который ни разу не пробовал это на практике, а запихнуть туда еще восемь поисковиков с их сумочками, разве, что прицеп цеплять. Прицепом отряд не располагал, поэтому дозвонившись до Малой Вишеры, наняли грузовое такси.
Впереди были ещё сутки поисковых работ, надежды на результат, куча недоделанного, непроверенного, незавершенного, но в сознании вахта была закончена, солдатики похоронены, слова прощания сказаны, все силы к захоронению израсходованы. У костра вспоминали встречи на захоронении с коллегами, капризы погоды и кто да как их превозмогал, расставания с друзьями до новой, уже летней, встречи. Стол украшали не лесные яства, которыми по щедрости своей поделился, на первое мая отряд Малой Вишеры, в гостях у которых мы побывали. На столе красовались болгарские перцы, лимоны и даже банка мёда.
До выезда были еще двадцать четыре часа, но опустошенная душа нашептывала неугомонному разуму: «Если и найдешь завтра солдатика, не спеши, нет уже времени без спешки поднять его. Место запомни, метку поставь, в навигаторе точку забей, но сильно не трогай, не вороши, ведь если и подымешь – куда девать-то будешь? По всему видно, что кроме нас, немногим это нужно, не спеши».
-----------------------------------------
Ну что? не сильно я нюни распустил? Не серчай, командир, что я мысли твои озвучил, да своих немного добавил, на меня, дурня вали, ежели что, кто сопеть в ответ будет, да полагаю, не долетит ни один мой снарядик до цели. Может, кто думает, что отчаяние нас задушит? Да вот хрен бы уж им всем – не дождетесь. Мы не только на летнюю вахту приедем, но и на весеннюю, уже сборы начинаем, мы слово мужикам, солдатикам нашим дали и не собираемся от него отказываться. Это я о накипевшем мысли свои высказываю, из пушечки холостыми предупреждаю, а дойдет дело до душевного высказывания, так не пушечку, гаубицу выкачу, да не с пригорка, издалека, а в лоб направлю, да разрывными, чтоб и следа не только от равнодушия, а и мысли на неуважение не осталось. Ни за себя, за героев войны той речь веду. И поддержка найдется, верю я в это. И веру эту, никаким невзгодам не одолеть, ни невзгодам, ни кому бы то ни было другому. Советские мы в душах наших. Советские, и по всему выходит, братья наши там - в лесах и болотах лежат, часа своего дожидаются. Да, да – братья, – и Татары, и Казахи, Русские и другие. А брат брата никогда не бросит. Много нас – много, и через «не могу», через опасность и тяжесть, беря с них пример, не отступимся.
Потерпите, Братишки, мы силенки соберем, души наши, опустошенные, теплом и любовью пополним и снова к Вам приедем, не прощаюсь, до вахты следующей, вам говорю, до свидания.