Отцу Ларину Василию Михайловичу, посвящаю.
Была осень. Неприятная, холодная осень с частыми дождями, принизывающим северным ветром и редкими погожими деньками.
Василий Михайлов вот уже третью неделю безвылазно находился на «точке», иногда меняя ее, поскольку враг умудрялся пристреливаться и снаряды все кучнее и кучнее ложились вблизи сержанта Михайлова, прятавшегося за кочками, «выросшими» в болоте.
Понятно, ему, деревенскому пареньку, не привыкать к безвылазной грязи, но порой часами вжиматься всем телом в нее было отнюдь не приятно.
Вокруг болота. Невесть сколько. И тучи комаров, которые, понятно, не боялись взрывов и грохота орудий. Они словно остервенели, будто это было им в кайф. А попробуй лишний раз отмахнись от надоедливых кровопивцев? Либо на пулю снайпера нарвешься, либо вражеский наводчик узреет. Тогда, поминай как звали. Бабахнут со всего, что у них есть. Не то что костей потом — ничего не соберешь. Разве что заплывающая водой воронка от взрыва укажет место могилки...
Все тело, лицо и руки у Михайлова зудели, да нет, горели от комариных укусов. Полчища подлых летучих тварей умудрялись пробраться и под гимнастерку, за голенища сапог... Сержант старался не обращать на них внимания, как и на то, что весь был перемазан в грязи по самое «во». Наоборот, он понял, чем больше грязи на нем — тем больше усилий приходится применять комарам, чтобы пробиться к телу...
Порой Василий даже улыбался про себя, когда очередная пуля, вжикнув у уха или чуть повыше, пролетала мимо. «Нет, не взятьей пулегрязевого «бронежелета», не пробить, — с улыбкой думал Василий, только что высчитав и передав батарее точки обстрела вражеских позиций.
Снаряды наших орудий ложились кучно. Именно там, куда их приказывал посылать наводчик Михайлов.
Он не ел настоящей пищи уже двое суток — никто не мог подобраться к нему ни из интендантской роты, ни из врагов. И это понятно — все подходы к полусухонькому пятачку, на котором находился Василий Михайлов простреливались с обеих сторон. Да так, что и мухе не пролететь. А еще почти что непролазные болота. Где уж поварам подтянуть провиант. У сержанта уже и сухари закончились, и об «НЗ» пришлось позабыть двое суток назад. Правда, во фляге было еще немного воды, которую экономил Михайлов. Она была лишь чтобы глотнуть после того, как напьется воды из болота. Он, сельский паренек, знал как раздобыть более-менее сносную воду для питья в болоте — об этом ему, еще малолетнему, рассказал да и показал все как сделать дед Иван. — Ямку выкопать, камышинок поверху молоденьких или травы кучно наложить, придавить рукой, чуть подождать и — пей!
Надеяться на то, что ночью проберется к своим, помоется, поест досыта и назад вернется — было опрометчиво... Запросто можно в вонючей жиже болотной навечно остаться...
— Ночью, Вась, по болотам шастать — себе же в урон, — как любил говаривать дед Иван. — Даже умеха, и тот может угодить в хлябь да утопнуть. Скольких болота с собой уволокли на постоянное место пребывания, засосали...
* * *
И в этот вечер еды к Василию Михайлову на пятачок не доставили. Двух смельчаков, вызвавшихся выполнить приказ майора, на полпути подстрелили фашистские снайперы. Так ребята навечно и застыли перед самым болотом с полными котелками каши и несколькими буханками хлеба в заплечных мешках да фляжками, полными спирта...
Приказ командира, вернее, просьбу ночью возвращаться, Василий проигнорировал. Сказал, что пару суток еще продержится. Такую отменную позицию поди потом сыщи посреди болота. Да так, что и фашистские снайперы тебя почти не видят. Это, конечно, неплохо. И то, что вражеские позиции тоже просматриваются более-менее нормально...
Не мог сержант оставить свою точку еще и потому, что страшно было ему за своих товарищей. Скольких уже на этом пятачке убило! Василий хоть и не был суеверным, но все равно не считал. Короче, немало полегло. Как только отлучится Михайлов хотя бы на час с пятачка, ополоснуться в полевой баньке, не говоря даже о большем сроке, считай, сменщика, того, убили. И так не единожды! Только у него ни царапинки. Разве что синий от комариных укусов, да провонялся весь в болотной твани донельзя, но это смех!..
Вспомнил Василий, когда положил на полевой телефон трубку, и о том, как сослуживцы то ли с юмором, а, может быть, и вполне серьезно просили его:
— Ты, Вася, этот, знаешь, лучше бы не мылся, в баню не ходил вовсе.
— Это же почему? — деланно возмущался сержант.
— Знаем, что баню без веника не признаешь, что у тебя в деревне твой отец Михаил Иванович прекрасную баньку соорудил, и что вы плескались всей семьей не только перед праздниками, а как водоплавающая птица, почти каждый вечер, сам рассказывал не раз, но...
— Так что, мне не мыться и не переодеваться вовсе? — поднимал на сослуживцев глаза Василий. — Шутите.
— После войны разрешаем. — Никто даже не улыбнулся. — А сейчас... Хочешь, чтобы кого-то из нас выволокли оттуда мертвыми? Или навеки вечные болото после ранения засосало?
— Да нет, не хочу, — серьезно отвечал сержант...
— Вот, вот, Вася! Быть тогда тебе некупаному до самой победы над врагом, — бросал кто-то из группы офицеров.
Понятное дело, смеялись, подначивали, сыпали шутки-прибаутки...
Это было полгода назад, еще ранним летом.
* * *
Короткая ночная тишина над болотом была только кажущейся. Василий Михайлов, вырезав в ремне за застежкой еще кусок кожи, положил его в рот и стал медленно жевать. К полуночи голод притупился. В ночной тишине в голове Василия вдруг отчетливо услышался сначала голос Лидии Руслановой, а после «Валенок», Вадима Козина... Затем забылся коротким сном. А сном ли? Скорее, это была полудрема... Где-то в полтретьего ночи после шального снаряда, видимо, выпущенного нашим сонным солдатом, загалдели фашисты. Снаряд без наводки сам упал куда следует... В отместку в сторону наших позиций тоже полилась смерть... О каком сне, о какой дрёме могла идти речь после такого?
Василий, поднял глаза на звезды, которые, наконец-то проглянули через расконопаченное небо. Смотрел на них недолго. Отыскав Полярную звезду, снова перевел взор вниз — туда, где находились фашисты. Примечал каждую вспышку с вражеской стороны, каждую зажженную сигаретку, и мысленно записывал расположение артиллерии противника, скученность солдат...
И понеслись короткие приказы на нашу сторону... И заговорили пушки, а после подключились и три «катюши»...
Каннонада не умолкала до самого утра, а с рассветом только усилилась. Часов в семь угомонились и наши, и фашисты. Экономили боеприпасы. Не давали расслабиться как одной, так и другой стороне лишь одиночные выстрелы. Но это же не каннонада, от которой, кажется, земля ходит ходуном, а уж болотистая, так и подавно... Она не только дрожала, но и зверино чавкала, когда в хлябь болотную попадали снаряды...
* * *
День прошел бы в гари и болотной жиже сравнительно спокойно, если бы шальной осколок не перебил провод. Связь с батареей прервалась часов в двенадцать. Понятное дело, связь с наводчиком — прежде всего. Об этом знали все.
Смельчак связист Владимир Коновалов появился у пятачка неожиданно часам к трем дня. Прополз по болоту к разрыву, а дальше осторожно наматывал круги. Если бы Василий тихо не окликнул его, тот и не увидел бы сержанта.
— Ну что, жив, Михайлов? — весело проговорил сержант Коновалов.
— Как видишь, — ответил Василий. — И ты молодец, хорошо от фашистов замаскировался, не узрели, слава Богу, тебя ихние снайперы. А я увидел, когда ты был метрах в пятидесяти от меня. Такой весь расфуфыренный, травкой обмотанный, болотной тиной обвешанный... Если б ночью — за черта или беса принял бы... Хотя их с детства не боюсь, но, фашисты, думаю, встань ты перед ними из болота, не только бы свое оружие побросали, но и штаны свои отяжелили бы намного... Молодец, умеешь маскироваться...
Коновалов заулыбался.
— А я вот тебе, Вася, похарчиться принес, да флягу спирта для дезинфекции и сугреву. Как-никак, в болоте все время... На холодах...
«Лучше бы ты воды принес», — подумал Василий, но Коновалова поблагодарил за котелок каши, пару хлебцов и действительно полную флягу спирта.
— Наш майор приказал спирт тебе доставить обязательно. А вот воду... Понимаешь, флягу с водой пуля пробила у самого донышка. Так что извини, Василий Михайлович. Неувязочка вышла, выбросил флягу для воды я по дороге. Но, главное, спирт в целости. Ни грамма не расплескал... — Протягивая Михайлову флягу со спиртом, Коновалов чуть привстал.
— Падай, Вовка! Снайпер, хоть ты и маскировщик неплохой, засечет! — приказал Василий.
Коновалов послушно плюхнулся в болотную жижу. Тут же протянул руку к полевому телефону и быстро стал тянуть на себя провод, наматывая на руку. Обрыв обнаружился метров через тридцать.
— Ну вот почти и все, сейчас, родимый, заговорит, — скручивая обрыв, весело проговорил Коновалов.
Наконец полевой телефон пару раз едва слышно тенькнул.
Коновалов крутнул ручку динамо, поднес трубку к уху и сказал:
— «Зорька», «Зорька», я «Сокол», как слышно?
Спустя несколько секунд протянул трубку Василию:
— Тебя, Вася, к трубке майор просит.
— Жив? — на том конце раздался усталый, невыспавшийся голос майора Иванцова.
— Не понял, — сказал Василий.
— Мы думали, что накрыло тебя, когда в двенадцать дня залп фрицев в нашу сторону был.
— Мимо меня.
— Ну и слава Богу, Вася. Как, продержишься еще без баньки, или смену в ночь посылать?
— Продержусь, товарищ майор. До конца недели продержусь без баньки. Спасибо за харчи.
— Ну и хорошо. И тебе спасибо. В таких, как ты, Василий, напряженка... А баньку... Мы тебе такую баньку организуем, да с парком, да с березовыми вениками, да с ржаным кваском...
Михайлов вздохнул и передал трубку Коновалову. О бане он мог пока только помечтать.
* * *
Фашистов наконец-то выбили с позиции через двое суток, и уверенно погнали подальше от Ленинграда. Василий Михайлов, едва переставляя ноги, появился у своих уже вечером. Понятное дело, какой доклад? Перво-наперво была баня, и обещанный майором Иванцовым березовый веник ходил по усталой, но уже расслабленной спине Василия ходуном...
Ларин Василий Михайлович, родился в 1922 году в деревне Елец-Лазовка Липецкой области, Россия. Воевал на Ленинградском фронте, оборонял город Ленинград (ныне Санкт-Петербург, Россия). Участвовал во всех сражениях под Ленинградом. Капитан-артиллерист. Награжден орденами Красной Звезды и Красного Знамени, медалями «За отвагу», «За оборону Ленинграда» и многими другими. Этот рассказ о нескольких днях, проведенных им в сражениях под Ленинградом. Был наводчиком советской артиллерии минометов, «катюш» и других орудий и руководил из укрытий стрельбой нашей артиллерии по врагу. Часто «вызывал огонь на себя». За время многочисленных боев, в связи с тем, что к нему на точку порой невозможно было подвезти провиант, то есть, еду и воду, съел два кожаных ремня. Воду пил из болота, но поскольку он был деревенским парнем, то знал, как эту воду очистить с помощью камыша и трав. Делал рядом с собой специальные ямки, в которые набиралась вода, и тогда ее пил. Для того чтобы его не донимали комары и не увидел враг, весь с ног до головы часто вымазывался грязью, а порой часами лежал, зарывшись в нее почти по шею. Может быть из-за таких «предосторожностей», его ни разу за всю войну не ранило. Но война все равно сказалась на его здоровье, и он умер в 1974 году. Ему было 52 года.