Санька, большой, грузный мужик с никогда не стриженными космами, прилипшими к затылку и небрежно приглаживаемыми всей пятерней, гнал скотину домой, насвистывая бичом по земле, по траве, по цветам, головки которых со скрипом, печально падали или свешивались на тонких нитях, вылезших из мякоти стебля.
Санька да Санька. Ему около пятидесяти, но ни взрослые, ни дети никогда не называли его по имени – отчеству. Санька – пастух с детства. Он пас не только колхозных коров, но и коров сельчан. В шесть утра он на ногах, в руках длинный бич, которым он научился ловко орудовать, если какая-нибудь коровенка отстанет или невзначай забредет в лес. Громкий крик (все говорили, что у него лужёная глотка) раздается на всю деревню. Щелчок бичом по деревянному тротуару усиливает его крик, и каждая баба торопится вовремя подоить свою кормилицу и выгнать на деревенскую улицу в собирающееся стадо.
Стадо уже давно за околицей деревни, прошло поскотину, уже где-то в Чистках, а Санькин крик всё ещё слышен. Щелчки бичом усиливают этот крик, эхо вторит, все сливается в единое: Ок! Ок! Ок!
Вечером накормленные коровы разбредаются по своим дворам. Каждая знает свою калитку, мычит, если она заперта, ждёт свою хозяйку.
Была у нас Пеструха – рыже-белая корова. Для неё запретов не существовало. Ну и характерец, скажу я вам. Возможно, наши астрологи Тамара Глоба и Василиса Володина сумели бы объяснить её непредсказуемую натуру, способную на многое. Любой сложный запор, который мы, дети, с трудом открывали, Пеструха острым рогом открывала незамедлительно. Мы с ужасом бежали врассыпную, боясь её рогов.
Как-то раз она прижала меня к стенке хлева, когда я собирала в подол ситцевого платьишка яйца из гнезда кур, удобно устроенного для несушек. Я заорала благим матом, отчего корова отшатнулась и вылетела из хлева, пронеслась по ограде будто очумелая, свалила ведро с водой, допила остатки, подняв рогом ведро, и как ни в чём не бывало пошла в хлев.
На мой крик из дома выскочил братишка. Увидев Пеструху, он трусливо шмыгнул обратно в дом.
Маму срочно увезли с приступом аппендицита в район на операцию, а меня оставили с домашним хозяйством.
Вечером предстояла очередная дойка коровы. Взяв горбушку хлеба, ведро с пойлом и подойник, я пошла к Пеструхе. Она с удовольствием съела хлеб, выпила пойло и посмотрела на меня испытующе. А я, пока она ела и пила, удобно устроилась на скамеечке, подставив подойник под вымя. И только я взялась за сосок, как она рванула с места, зацепила рогами скамеечку, на которой я сидела, и вылетела из хлева, бросив меня на кучу навоза. Больше я не пыталась её подоить.
Наша корова доставляла немало хлопот и Саньке – пастуху. Случалось, что она уводила всё стадо в лес, когда пастух дремал, лёжа на кургузой фуфайке, с которой никогда не расставался. Насытившись отавой, она брела в реку и подолгу стояла, посматривая по сторонам, пережёвывая жвачку и изредка прикладываясь к воде. Всё стадо, как по команде, забиралось в реку, следуя за Пеструхой.
Пастух щёлкал бичом, орал матом, но очень боялся воды – коровы слушались только Пеструху. Санька жаловался маме:
– Вот обломаю ей рога, тады и не станет меня изводить.
– Санча, огулялась ли корова – то? – спрашивала мама.
– Как же! Огулялась… Быка не подпускат.
– Как не подпускат. А ты куды смотришь?!
– Дак ей другого быка надо, племенного.
– Колхозного, с фермы, –вслух думает мама.
– Ты чо, не знашь, быка в соседний колхоз угнали.
– Санча, яловой корова– то останется. Чо делать? Чем ребятишек – то кормить буду?
– К председателю обрашшайся. Бык племянной нам самим нужон.
Всё лето пастух спал в амбаре, в дом к сестре забегал только поесть. Сестра его, Мария, страдала чистоплотностью необыкновенной. Санька босиком пробирался на кухню по узкой светлой домотканой дорожке без единого пятнышка. В кухне запахи от пирожков, от свежеиспечённого хлеба – голова кружится у Саньки. Ест он скоро, торопится, прихлёбывая из эмалированной кружки морковный чай. Поел и долой из-за стола к своим коровам. Пол – литровка молока, горбушка хлеба, луковица и две-три картошки – вот еда на целый день. Но Санька доволен: наелся тарочек досыта. Что ещё нужно мужику? Днём можно напиться из горной речушки, светлой – пресветлой, чистой – пречистой до самого донышка. А захочет душа чаю – костер разведёт. Котелок всегда при нём: на веревочке привязан к ремню, болтается, пошумливает иногда. Санька верхом на лошадёнке такой же лохматой и неуклюжей, как и он. Кричит на коров, бьёт их бичом, когда плохо слушаются.
– На-а-а. Леший возьми… Куды пошла! На-а-а. Леший возьми…Но-о-о. Эхти… вашу мать.
В полдень появляются мухи, оводы, мошка, комары, от которых нет никакого спасенья: часто полукружья глаз бывают изъедены мошкарой, которая, впиваясь, так и остается около глаз, раздутая выпитой кровью. И тут уж маши не маши хвостом, бесполезно. До чего же гадкая эта бестолковая мошкара! Иногда садится прямо на вымя коровы, и ничем её не сгонишь. Разве только тем, что буренки ложатся, чтобы пережевать отрыгнутую жвачку, или подольше постоять в воде, наслаждаясь прохладой в знойную пору.
Тогда Санька сам загоняет коров в воду. Пусть пьют, отдыхая от назойливой мошки. На пастухе сетка от гнуса, сшитая Марией. Чумашик для лица, сотканный из конского волоса, спасает от укусов комаров и мошки. К нему пришита ситцевая основа – все это и называется сеткой. Ситец от палящих лучей давно выгорел, и трудно различить, какого цвета и рисунка он был.
Как-то раз телёнок сорвался с обрыва и упал в речку. Воронкой закрутило, завертело его, слабенького, недавно появившегося на свет божий – корова тёти Аксиньи отелилась поздно.
У Саньки перехватило дыхание. Что делать? Плавать он не умел, воды боялся страсть как. Телёнок утонет – беды не оберешься. «Засудит меня Аксинья, обязательно засудит, – смекает он. – И все заработанные трудодни коту под хвост.»
Бросился пастух к своей лошадёнке, которая паслась тут же, с коровами, и, выбрав пологий берег, пошёл на быстрину, где барахтался телёнок. Лошадёнка плыла, подгоняя телёнка к берегу. На берегу Санька свой широченной ладонью счищал воду с телёнка как-то особенно нежно, жался к нему, как мать к ребенку, что – то шептал, а то и просто говорил вслух:
– Ах ты, дурачок, ну куды полез. Силёнок – то нету, дурачок. Окрепни сперва.
Я не представляю свою деревню без Саньки – пастуха, безотказного работника. Прошли годы, а я всё ещё слышу щелчок бичом по тротуару, призывающему на пастбище коров.