Немцы вошли в Ригу 1 июля. Рижане встречали гитлеровцев цветами, народными танцами, гуляниями.
Сразу же начались убийства евреев. Этим стала заниматься команда, набранная Виктором Арайсом из числа латышских добровольцев. Ей был придан статут латышской вспомогательной полиции. Впоследствии команда из ста человек разрослась до нескольких батальонов.
Евреев брали ночью и увозили на расстрел под Ригу, в Бикернниенский лес Там молодчиками Арайса было убито более 6 000 человек.
А 21 октября в конце Московского форштадта немцы создали гетто. Огородили колючкой несколько кварталов. В них традиционно проживали евреи и немного русских. Семь тысяч неевреев выселили.
К 25 октября всех евреев Риги переселили в гетто. На 20 ноября в нём содержалось 29 602 человека.
К 26 ноября гетто разделили не две части. В «малом гетто» разместили
работоспособных, а в «большом» -- детей, женщин, стариков. В два приёма, 30 ноября и 8 декабря «большое гетто» было ликвидировано. Его жителей в количестве 26 тыс. человек расстреляли неподалёку от Риги в Румбульском лесу. В этой кровавой мясорубке активное участие принимала команда Арайса.
Евреи прибывали в лес колоннами по тысяче человек. На «обработку» колонны уходил час. Не было ни криков, ни воплей. Лишь плакали дети, да старики шептали свои молитвы. А затем автоматные очереди.
Наступали празднования в честь Великой Октябрьской социалистической революции. Для детдомовцев они омрачились тем, что в Риге разгулялся грипп. Выход детдомовцев в театры, кино, на экскурсии и т.п. был запрещён. В школу-то они ходили, а вот чтобы в кино, то не получалось. Директор, желая побаловать детей, выбил на воскресенье киноустановку с киномехаником.
В затемнённом актовом зале собрался весь детдом. Сначала показали фильм про фашистов в Германии, а затем кинокомедию «Цирк». Весёлая комедия забила впечатление от фильма про фашистов, но кадры, где эсэсовцы писали евреям на спине «Jude», осталась в памяти.
В школе перед Лёшкой Барсуковым сидел Боря Кацнельсон. Рядом с Борей сидела еврейская девочка. Лешка не любил Кацнельсона. И из-за смешной фамилии (свою-то фамилию Лешка уважал), и за неуклюжесть (если Боря в футбольной команде, то просто беда), а больше всего из-за того, что за ушами Бори были сделаны дырки и из них текло.
Следовало бы побить Борю, так нельзя: его мама преподавала в школе немецкий язык. Немецкий язык Лёшка тоже не любил. И не потому, что его преподавала Борина мама, а от-того, что Лешка не любил всё немецкое.
Жили Кацнельсоны при школе, в закутке на втором этаже. Из закутка постоянно несло жареным луком. Лёшка всё время удивлялся: «Где же они раньше-то жили? Почему им не дают нормальное жильё?»
В понедельник сидел Лёшка на уроке по алгебре. Математичка бубнила у доски про свои а и б сидели на трубе, а Лёшка бездумно пялился на Борину спину, которую плотно облегала куртка, сшитая из толстого, серого сукна. Пялился он пялился и пришла ему в голову славная мысль. Для осуществления своего мечтания захватил Лешка на перемене с доски кусачек мела и, когда все уселись за парты и стали познавать в каком случае пишется тире, он на Бориной спине аккуратно вывел: «Jude».
Народ к Лешкиной выходке отнёсся как к шутке, а взрослые – нет. Начался шухер. Сначала провинившегося вызвали к директору школы, затем – к заучу детдома и, наконец, стали распекать на совете дружины. В конце пропесочки Лешка осознал свою вину, но приносить Боре извинения перед всем классом , как ему велели, наотрез отказался. Ещё чего! Как его ни пугали, как ни стращали, он ни в какую.
В субботу занятий не было. Весь класс собрался на экскурсию, которую возглавила немка. Это была необычная экскурсия. Ни в музей, ни в цирк, а повела немка школьников на территорию бывшего еврейского гетто.
Дошли быстро. Бывшее гетто представляло собой угрюмую череду кварталов с двухэтажными иногда трехэтажными домами. Московский форштадт вообще не блистал архитектурными красотами, а здесь, в конце Московской улицы, и вовсе царствовала непроходимая серость. Дома стояли какие-то грязные, а трещинах. Отсутствовали деревья, кусты. Мостовые были замощены брусчаткой или булыжником. Вдоль домов лежал мусор.
Единственным живим пятном была колония крупных коричнево-желтых бархатцев кем-то посаженных на входе в гетто.
Немка кратко поведала историю гетто. Школьники слушали не шелохнувшись. Дух места накладывался на повествование и потрясал детские души.
Закончив сообщение, учительница повела ребят вдоль Лудзас, центральной улицы гетто. Она показывала, где была управа, где комендатура, где детская больничка… Она только показывала и ничего больше не рассказывала . Не могла же она поведать, как поздней осенью ворвлся в больничку Арайс со своими подручными. Оии стали безжалостно расстреливать детей, добивая их прикладами.
Притихшие, придавленные впечатлениями дети возвращались в школу. И тут кто-то спросл:
-- Исфирь Наумовна, а вы тоже были в гетто?
-- Нет. Нам с Боренькой повезло. Сначала мы скрывались в лачуге возле Красных амбаров, а потом нас спрятала в подвале своего дома одна русская семья. Там мы прожили полтора года. В подвале было очень холодно. Как я не берегла Бореньку, он всё равно сильно простудился. Я думала, что он умрёт. Но пришла Красная Армия и Борю забрали в госпиталь. Его вылечили, однако, не полностью. До сих пор у него болят ушки.
Когда пришли в школу, Лешка заявил учительнице:
-- Исфирь Наумовна, я хочу извинится перед Борей.
Команда Арайса, орудуя по всей Латвии, расстреляла по разным сведениям от 20 до 60 тысяч людей. С приближением Красной Армии латышскую вспомогательную полицию влили в Латышский добровольческий легион.
Латышский добровольческий легион состоял из 15-ой гренадёрской дивизии СС (1-ой латышской) и 19-ой гренадёрской дивизии СС (2-ой латышской). Всего 18 412 человек.
Первый раз Легион участвовал в боях 13 марта 1944 года под Псковом. Затем, отступая с немцами он попал в Курляндский котёл. 15 дивизия была переправлена в Восточную Пруссию. В конце войны она сдалась американцам, а 19-ая дивизия сражалась до конца.
Уже и Берлин капитулировал, а латыши всё продолжали сопротивляться. И понятно почему. Немец-пленный – это военнопленный, латыш-пленный – это преступник, которого ждала суровая кара.
А Арайса поймали немцы и судили, дав по доброте своей пожизненное. Советский суд был более принципиальным. Восемь немецких шишек, виновных в организации и проведении холокоста в Латвии, были приговорены к смертной казни и публично повешены в Риге на площади Победы.
Наблюдая, как ежегодно чествуют в независимой Латвии бывших легионеров-эсэсовцев, Барсуков резонно предполагал: «Не приди Красная Армия в Латвию в 1944 году, латыши, набив руку на евреях, взялись бы за русских. Сто процентов».