Прежде и ныне
Там под ветра тяжёлый свист
Ждёт меня молодой марксист.
Михаил Светлов
Случались прежде грозы и у нас –
Лишь оглушив чредой сухих раскатов:
КтО полюбил Россию, крест и квас,
КтО головой застрял в шестидесятых.
За неизбывною базарной толкотнёй
Они скрывают тщательнейше скуку.
Ещё потягивает умершей весной,
Ещё гуляет эхо её звуков…
Сотри случайные черты,
Найди другие.
Они докучны, как менты,
Как постовые.
Вчера наступит тот же день,
Что был сегодня,
И не нарушит дел теченья
В преисподней.
И этот город, что тебе
В кошмарах снится,
Ещё на шаг раздвинет вновь
Свои границы,
Внушая мысль о том, что мир –
Как будто окрик,
И что всеведущий Господь –
Обычный гопник.
Лишь имена Махно, эсеров, Бунда –
Как указанье на забытое родство…
Да, память может стать началом бунта,
Когда она не упускает ничего.
Мой прадед в самом деле был эсдеком,
И в споре с Лениным он вышел из цека…
У Ани – бабушка, тягаясь с веком,
Шагнула в жизнь из анархистского кружка.
Намного позже я узнал, что под Тамбовом
Другой мой родич средь антоновцев убит.
Такую память все хранили за засовом:
Ведь он посмертно был опасен как «бандит».
Был меньшевик средь родственников Ани.
Мой прадед звал себя большевиком.
Из них не все могли бы быть друзьями…
А время шло на них доносом и штыком,
Чтоб утвердить на основании кровавом
Авторитета пошатнувшуюся власть.
Давили слева и давили справа,
Какая б ни была на карте масть.
А наши взбунтовавшиеся предки –
Нечасто был им пацифизм присущ,
Но не рубили род людской на щепки,
Чтоб проторить тропу до райских кущ.
…Да что ж Утопия – не райские ли кущи?..
В Утопию для всех свободен путь:
Не избранным открыт, а всем идущим.
…Хотя и я – не пацифист отнюдь.
Кругом ножи блестят и ворон крУжит.
Бывает, что охотятся на нас.
Кто взял без удовольствия оружье,
Тому оно, быть может, в самый раз.
Но наша повесть будет не об этом.
Я словом действовать горазд, а не кастетом.
Веком позже: ты – социалистка,
Как и сын твой, в Маркса погружён.
Сколь возможно в жизни нашей склизкой,
Мы – семья. Мне ближе Торо и Прудон.
(Впрочем, ближе мне панк-рок, конечно,
Если откровенно говоря.
Классиками пронимать кромешный
Нынче мир получится навряд.)
Нас с тобой свела любовь, борьба сводила
И сумятица не развела.
В нас доверие вдохнуло силы,
Дружба – понимание зажгла.
Что любимый другом не бывает –
Это враки циников и книг,
Или этим тешиться привык,
Кто совсем других не понимает.
Тем временем сгущалося вокруг.
Частили выстрелы и лучших забирали.
Вот Политковская. А дальше – чей-то друг:
Мы с ним тогда на митинге стояли…
Я помню, да. И понималось с холодком:
Всё меньше времени и места для прогулок.
И мортирОлог рос как снежный ком,
И каждый шаг оказывался гулок.
Так что ж, друзья… В Москве ком а ля гер.
Но разве кто-нибудь способен верить смерти, -
Коль даже слышится не звук небесных сфер,
А вой нещадный снежной круговерти?..
Беспечен ли сей мыслящий тростник
Или берёт бессмертие упорством?
Я точно не скажу вам; проводник
Не сыскан мною за такие вёрсты.
Скажу лишь, что ветрам наперекор
Мы мыслили, читали, говорили.
Звучала музыка. Случался спор.
Так вечера мы с Аней проводили,
Когда нам выпадали вечера
В калейдоскопе вечных «завтра» и «вчера»:
У ней – работа, у меня всё больше – дом
Родительский; вот так мы и живём.
Но век желал упрямо взять своё,
Дышал в затылок, а порою щупал горло.
Бывало, что мы виделись втроём
И с Аней, и со Смеагорлом
(Так упомянутый зовётся наш марксист)
На акциях – на шествиях, пикетах.
Их повод редко веселил, а путь тернист
И не весьма успешен был при этом.
Во мненьях мы сходились не всегда,
Не каждый раз оказывались вместе.
По мне, любые выборы – бурда
Не лучшая, чем буби или крести.
Об этом и подобном довелось
С ущербом сну поспорить нам немало.
На площадях то рядом, то поврозь
Мы шли через искатели металла.
Ведь нас одна ментура донимала.