Память эмбриона
Остаточное чувство эмбриона во тьме полунебытия. Тембры: ночной разговор отца с матерью об аборте. Уже трое детей , я – четвертый в утробе мамы – со страхом слепого кутенка, который чувствует, что его хотят убить. Мне очень страшно. Это в крови до сих пор…
17 окт. 2017 г
Детские слезы
Сидим с кузиной Рузалией во дворе. Нам лет по пять. У ней желтые завитушки на макушке, синие глазки.
- Давай плакать, – говорит она.
- Давай, - соглашаюсь я.
Мы глубоко понимаем друг друга. И начинаем плакать. Слезы горькие, непритворные. О глубоком и непонятном. Возможно, о жизни и смерти. О тех, кто никогда не вернется назад…
Это длится несколько минут.
Потом мы уходим играть. Забываемся. Как заводные игрушки , крутимся, бегаем, не помним себя...
Но проходит время – месяц или полгода - и желание "пожалеть мир" всплывает как потребность...
Вскоре мы поступили в школу. Начали изучать науки, язык людей. Мы удалялись с каждым годом от памяти эмбриона. Мельчали: радовались быту, новому комоду, первому телевизору. Первой любви.
И только тогда , малышами, с неокрепшими красными пупками на животе, мы чувствовали космос, родной космос, - то неосознанное. От него уносило все дальше и дальше….
27 сент 2016 г
Виртуальное сердце
Мы живем в интернете, в виртуальном мире. Мы – вездесущи и всеобъемлющи, мы не пойдем на презентацию, даже на похороны. Нам все покажут на видео, и это будет сильней реального, проникновеннее, - можно фиксировать движения, лица, и даже возродить покойного. Мы сильны! и только когда нас самих повезут в медицинской каталке, со звериной, первобытной тоской ощутим, как мы одиноки, у нас не будет в руках гаджета! А это значит, что мы умерли, живые в могиле, ибо сердце наше уже не бьется, наше сердце - зеленый кружочек в углу экрана, сигнализирующий о присутствии в фейсбуке. Кружочек погаснет
2016 г
Яблоня
Я наблюдал удивительные фортели, которые выкидывают деревья.
В моем саду на Калуге росла старая антоновка. Ее посадил дядя, после войны женившись и отстроившись в стороне. В саду было тринадцать яблонь, все старые, у каждой своя история. И пилить, вырубать ради какой-то выгоды, лишнего клочка земли по мне - все равно, что рвать старые семейные фотографии.
Антоновке той было полвека, и она, наверное, как старушка, думала о смерти, листья ее редели, плоды становились мелкими…
Однако я стал наблюдать странное.
Кора на дереве лопнула вдоль ствола и начала отходить, обнажая мертвую сердцевину. Потом я заметил, что эта кора- оболонь год от года крепчает, толстеет и ,отторгая сердцевину , одновременно обвивает ее вверху в два витка, как змея — для упора, чтобы не сломаться под тяжестью плодоносящей кроны.
Я наблюдал за этим немым действом несколько лет. Оболонь, эта толстая шкура, все отодвигалась и отодвигалась, закругляя края, и лет через семь вовсе закрылась, будто на молнию. Но сердцевину не отпускала - дерево упиралось о сердцевину , как о мощный посох.
Когда же молодой ствол достаточно окреп и мог противостоять сильным ветрам, он оттолкнул сердцевину от себя. Как стойку, в которой уже нет нужды. Яблоня обновилась, раскинула молодую крону и стала давать крупные плоды.
Все это длилось больше десяти лет, но если это показать в убыстренном виде в течение одной минуты, мы увидим не только жизнь, но и разум.
2000-2016гг
Сосна
В лесу, под линией электропередач,— широкая просека. Здесь, в болоте, под проводами молодняк. Его периодически вырубают. Одну сосенку не тронули. Она росла на холме, внутри стальной опоры, уходящей в облака. Почему ее не срубили? Может, потому, что опора стояла у леса и деревце не заметили? Ведь если смотреть от болота, сосна сливалось с зеленью опушки. Или бригада рубщиков просто оказалась ленивой – как-никак надо лезь под конструкции и выпиливать на верхотуре каждый сук?
Шли годы, я бродил в тех местах, и сердце радовалось: внутри этой Эйфелевой башни сосна превращалась в могучее дерево, раскидистое, пышное. Не то, что сосны в лесу - голый ствол да чуб на макушке.
Вскоре дереву стало тесно в железной клетке, оно поглотило конструкции - сталь оказалась в теле сучьев. Казалось, еще несколько лет - и сосна, лихо пошедшая в высь на благодатной почве , вырвет из земли саму вышку. И будет эта вышка висеть на ней , как на взрослой девушке–детское платьице.
Я снизу смотрел на могучую крону, плывущую в облаках, и меня пробирало чувство эпического восхищения. Это был бунт! Вызов изуверу-человеку.
Но однажды человек пришел.
Еще издали я почувствовал беду. Я брел, хлюпал сапогами по снежной каше, по руслам сошедших вод. Хвоя на сосне потемнела, не сияла в весенних облаках веселым перламутром. Но что же случилось - ведь дерево стоит, как прежде? Я поднялся на бугор, залез под вышку. И … увидел на стволе темную поперечную полосу. Неприметную, но судьбоносную. Как полоска от веревки на шее казненного.
Человек пропилил бензопилой ствол поперек, пресек движение жизненных соков к кроне.
Сосна так и осталось внутри вышки. Ее не могли распилить, отделить железо от проглотивших его сучьев . Хвоя на ней с годами облетела, кусками стали осыпаться ветки, весь мускулистый остов – в один охват- почернел.
Жуткая картина! Раскинув руки-сучья, дерево напоминает умерщвленного в стальной клетке бунтаря Кинг-Конга.
2016г
Апрель – не весна.
Голая холодная нынче весна. Подмосковная земля - как труп прокаженного, на котором истлел саван. Лежит окоченелая, покрытая волдырями. Порывы штормового ветра ломают деревья, громыхают кровельным железом, среди растерянного воронья со свалок взмывают вверх очумевшие пластиковые пакеты и летят туда, где нет солнца, нет весны... По радио передают, что горит Забайкалье, леса и степи, родное мое Забайкалье , где я верно служил сержантом. Вижу, как бегут от огня ослабевшие после зимы звери, не в силах спасти выводок; как спиралью взлетают спасающиеся орлы, и на той высоте, где схлопывается пламя, с треском опаляют перья и летят кувыркаясь вниз.
Птица падает возле ног, минуту назад сильная, красивая. Теперь ,будто снятая с вертела. И нет простора мечтам. На тысячи километров траур. Весна, ты ли это?
Есть ранний период, когда тает снег, журчат ручьи и поэты приветствуют солнце звоном щита.
Есть поздние декады, когда вылезают из щелей лягушата, распускаются сирень и пчела «из кельи восковой летит за данью полевой».
И период этот. Серединный. Уже не мертвый, но земля еще не разбужена до конца, - время собирания оттаявших трупов, торжество российского воронья.
4 сент 16 г
Черный кот и цыганка
Ехал прошлой осенью по поселку, спешил на электричку. Крупный желтый мастиф у обочины трепал черную тряпку. Мотал головой от усердия. Я подъехал - в зубах у него был черный кот! Кажется, знакомый - цыганский, он один тут на улице такой. Я выскочил из машины, закричал, замахнулся кулаком… Под рукой и в машине орудия не было . Мордатый, с жирными морщинами на лбу , довольный добычей, убивец смотрел на меня тупо, не моргая.
Кот , свесившись, беззвучно раскрывал рот - отрешенно просил о помощи. Грудь его была сжата челюстями, звука он издать не мог.
Я запрыгнул в автомобиль, завел и ринул ее на кобеля. Пес легко отскочил и пошел себе, довольный, вниз - под обочину, не отпуская жертву.
Бросил, когда перестало биться сердце, - стало уже не интересно. И побрел в сторону дорогих дач, сытый, лощенный.
Возвращался я ночью. Остановился у злосчастного места, вышел из машины. Светила луна. Я сошел с обочины. И вот он, черный кот (не приснилось) - он так и застыл, повернув мордочку к боку, - туда , где очень больно, остекленевший глаз отражал осеннее небо.
Сидя на корточках, я искурил сигарету. Сомкнул ему веки.
Надо сообщить хозяевам. Может, ищут.
На другой день ехал той же дорогой. Две цыганки шли к станции с баулами. Я часто догонял их на этом участке, они возили что-то в Москву. Поравнявшись, остановил машину, опустил стекло. Сказал не так , как говорят с местными – напрямую. А во избежание фамильярностей – отстраненно:
- Простите, не ваш кот у дороги лежит?
Кивнул назад головой.
Цыганка тотчас запела. Словно на рынке:
- У меня, знаете какой дома кот? С красным бантиком! С золотым колокольчиком на шее!
Она еще что-то пела.
Стало понятно, труп они видели; тем более тут днями носятся цыганята.
Я дал газу.
Кот цыганский. Но сердечко-то у него – моего братика меньшего.
Завтра надо бросить в багажник
саперную лопату.
2016г
Хозяин
В Гребенях, что на Волге, дебаркадера уже нет. Теплоход чалит носом в гальку, люди спускаются на берег по трапу. Бывший пионерский лагерь огорожен железобетонной стеной до самого обрыва, а над самим обрывом выдвинута стальная ограда из пик, чтобы никто не пробрался к берегу. Внутри лагеря — Хозяин.
Иду вдоль забора, Увы, все щели на стыках плит заделаны раствором. Детских палат не увидать. Да и целы ли? Над забором – лишь макушки старых берёз. Тех берёз, что на пионерских фотографиях стоят еще молоденькие. А те деревья, которые тогда были «большими»,— их уже нет. Хотя вижу один стоячий остов - половину окаменелого ствола, рваный слом сечёт ветер, сыплет исторической трухой…
Ворота детского лагеря, когда-то сбитые из веселых реек, заменены на глухие — из сплошного железа, ни щёлочки… Смотрят в улицу, по обеим сторонам улицы - избы сельчан. Выходит из калитки мужик. Средних лет, сухой, жилистый, с плешью в рыжих волосах, на ногах выгоревшее трико с пузырями на коленях, застиранная рубашка на костлявой груди расстегнута. Мужик открыл дверцу старых «Жигулей», что-то достает из салона. Появляется у калитки молодая супружница, приземистая, с мясистыми коленками, будто пришлепнули к ним куски теста, мокрый ситец на животе всосал в себя глубокий пупок.
— Это что? — недоумеваю, указываю на бетонный забор, — всё отгородили!
Надеюсь на поддержку и проявление солидарности…
Однако мужик поворачивает голову неторопливо. Молча смотрит в сторону стальных ворот. По отросшей щетине на щеке не сразу определишь мимику – солидарен он или нет.
— А это такой человек, - наконец произносит он тягуче и многозначительно, - он очень любит строить!
Эдак с пониманием, с пиететом говорит.
Вот так. Экспериментатор он. В лагере все сломал, конюшню построил, в реку колючую проволоку бросил. Там пирс у него, трехэтажные катера чалят. Ребятишки могут подплыть , гайку от катера отвинтить. А раз человек купил весь лагерь, значит, и вся территория - его. И берег.
Конечно, мужик всего этого не говорил. Но я это услышал. И поймал себя на мысли, что прежде так крестьяне говорили о своем барине. Однако те про себя приговаривали: «шельма!». А этот даже «шалуном» не назовет. У него он – «экспериментатор»!
Берег у его детей отняли, отгородили родник, что снабжал всю деревню ключевой водой , а перед окнами поставили бетонную стену. А он – с пиетом-с. А как же иначе?! Зато завтра запросто поздоровается с Хозяином, а тот снисходительно кивнёт в ответ. Вроде не алтын, а приятно!
Иные говорят про нас – рабская нация! Мол, забыли про вилы, про кресало и трут. Нынче лишь зубами трут. Однако сдается мне, не иссякла в силе пословица о тех, кто медленно запрягает… И не приведи крестьянский бог Емельян, помянуть при свечах слова поэта о русском бунте…
А этот мужик, что в пупырчатом трико, – он из тех, из ментальных вертухаев. Такие тоже есть в наших селеньях.
лето 2016 г.
Буханка
До чего вкусный хлеб пекли в Казани на 3-м хлебозаводе. Серый. Мать пошлет за буханкой. Одному идти лень. Зовешь пацанов.
- А хлеб поедим?- спрашивают.
- Поедим, - отвечаешь.
И вот возвращаемся из магазина. Сатиновые шаровары, выгоревшие на солнце вихры. Ты – главный, прижимаешь к груди буханку. Щипаешь корочку и кладешь в рот. Пацаны семенят по бокам, тянут руки и на равных тоже отщипают - кладут в рот. Вкусно и хорошо. Впереди целая жизнь!
Домой приносишь полкирпича. Принес бы меньше. Но на полпути пацанов обрываешь: хватит - мать убьет!
4 сент 2017 г
Далекое
Молодые мамы нынче жалуются: дети плохо едят.
А нас не кормили. Проснешься утром в пустой избе, все на работе. В одних трусах идешь в сад, чешешь большим пальцем руки под голой лопаткой. Находишь упавшее яблоко и выходишь на улицу.
На лавке у палисада уже торчат двое – тоже не умытые, голые, с яблоками в руках.
Сидим, щуримся и грызем. От палисада, из кустов еще идет сырость. Но утреннее солнышко греет хрупкие косточки. Ежимся, как старички, думаем о жизни - скоро в первый класс.
- Мне форму купили, - говорит один.
- В октябрята примут, - размышляет другой.
- Ленин один всех победил! – задумчиво произносит третий.
- А че у него детей не было?
- Ленин честный был – трусы у Крупкой не снимал.
Ночная гостья
Кормушка прибита к раме окна. Днем семечки клюют птички. А вчера ночью появилась незваная гостья . Я услышал шорох в окне, отложил книгу, встал, посветил из комнаты фонариком – она! Вышел на мороз, свечу в упор - глазки черные, шерсть песочная, чистенькая, сама малюсенькая. Веткой потрогал тельце - она в ужасе спрыгнула с кормушки в снег, забилась в угол у фундамента. Ее легко было раздавить ступней. Но я ушел.
Сегодня ночью опять шуршание. Отодвигаю занавеску, включаю фонарь: ослепленная , замерла, сжалась, отсвечивают черные бусинки…
Понимаю - вреда от них много, утеплитель дырявят, не дай бог, попадут на кухню...
Стукнул пальцем о стекло, она заметалась...
Лег обратно на диван, закурил. Пусть есть...
( Хотел отредактировать: написать "ест", но думаю - счастливая опечатка: пусть она есть)
30.12. 16г
С высоты
Смотрю с высоты на ржавую крышу барака — с ржавыми гребешками, с открытыми чердачными окнами. Из окон вопит тьма и морок. По бурому железу известковые следы от кошачьих лап. От лаза к лазу – гостевые.
Все не съедет по скату одинокая лыжа….
Остроносый мужской туфель… Стоит у края крыши - на высоком каблуке. Поднял зад и вытянулся, как тявка . Кто-то пьяный бродил по крыше и потерял? Забросили снизу? Или это следствие отчаянья, отреченья: снял с ноги и, раскрутившись, закинул - больше к Ней ни ногой!
А может тут гнев жены? Чтобы не гулял?
Чего только не придет в голову!
А вон проросла сквозь ржавое железо зеленая берёзка. Это трогательно и очень печально.
Лето 2017г