37..
Странные слова…
…когда-то прекрасные и, к ужасу моему, полузыбытые женщины называли меня ласковыми, чудесными словами: «Любимый», «Милый, «Родной»… и это не казалось сверхъестественным. Напротив, – я, молодой, красивый, высокомерный, воспринимал их как нечто само собою разумеющееся.
Теперь же, оглядываясь в прошлое, нахожу это чудом. Чудом в самом прямом смысле. Более того, всё это кажется мне теперь чем-то таким, что я невероятнейшим (и, возможно, не вполне справедливым) образом заслужил. За что? За наглость? За неуёмный темперамент, за дар, за ум, за яркость на фоне других (быть может, более достойных, чем я) людей, сверстников, которым не досталось (вот же где несправедливость!) и доли моих блаженств?
Странные эти слова, странные, неправдоподобные…
***
…реки, горы, турбазы… турбазы юности, холмы приобщения, вершины первого...
Не Поцелуя, нет…
***
…там, в большой общей спальне ночной турбазы мы лежали вповалку на кроватях впритык: мальчики, девочки. И ещё не знали, что нам делать – вот так, всем вместе.
Ты первая прикоснулась. Просто взяла мою руку, засунула под своё лёгкое трико, уложила на грудь.
Я лишь вздрогнул, наткнувшись на острые, быстро затвердевающие под рукою соски, и не знал что делать со всем этим – невероятным…
Ты сама повела по телу, как слепого котёнка, мою неумелую руку своей – непонятно когда и кем обученной, «умелой» – всё ниже, ниже, ниже… и лишь наткнувшись пальцами на страшное, жёстко закурчавленное в низу нежного живота, я отшатнулся…
***
Чего испугался? Не вспомню наверно. Но точно, не одного только неизведанного, а и всей этой дикой бесцеремонности, лёгкости, простоты твоей, дикарка, девственница, мокрохвостка. Да, я был наивнее, чище тебя, глупее, выспреннее, а ты…
Ты лишь злобно зашипела, отвернулась, и тут же пристроилась поближе к моему беспечальному дружку. Только зевнула, потянулась, и он откликнулся…
Вы похохатывали, возились там, в полутьме горной турбазы. Но, по-змеиному извиваясь и шипя – шипя уже на него – ты не упускала меня из зоны внимания. Ради меня и устроила цирк!..
Впрочем, когда дело стало заходить чуть дальше положенного тобой, влепила звонкую пощёчину моему дружку и отодвинулась от него. Лежала, глядя в потолок. Зеленоватые блики мерцали в темноте комнаты, и только я один догадывался, что это не луна в окне, а ты распускаешь искры обозлённых, напряжённо суженных глаз...
***
Ночная женщина…
***
Я взял за руку твою сестру, легко потянул, и она согласно пошла за мной. Просто объяснил ей, что бросок к вершине устроим раньше всех – как только забрезжит рассвет, а пока… пока посидим у подножья.
Я обнял её за воротами турбазы, усадил на поваленный ствол ели, и она покорно положила голову на моё плечо. Смотрела на луну, думала о чём-то неинтересном… а ведь вот оно, вот оно, самое место для поцелуев! – Лучше уже не придумать!
Но луна… белотелая, голая, наглая луна слишком ярко била в глаза, чтобы тут же поцеловаться…
***
Да и не надо было их, этих поцелуев сейчас. Ночные влажные травы цвели во всю ивановскую, цвели и зверели, и пахли затаённой страстью, томящим предчувствием бессмертья…
Луна зашла за тучи, но скоро вышла, и снова сполна озарила – как-то сверху, и, словно бы из иного пространства, – озарила всю эту ночную, почти неземную картину. Так ясно озарила, что и мы увидели это. Увидели, кажется, прямо с Луны: вот они, двое, сидят себе, миленькие, на поваленном стволе ели, и вот-вот поцелуются…
***
Нет, не поцеловались. Просто сидели в какой-то гипнотической… нет, – лунатической нежности, которая случается, наверно, лишь однажды в жизни, лишь в юности, в чистоте и ознобе предчувствия…
***
…а кто мы были такие? Теперь уже не поверить в ту неслыханную чистоту, ошеломительность свежести. Свежести всего – жизни, чувств, звёздного света…
А были мы, как теперь это видится и, увы, воспринимается с лёгкой усмешкой разочарования, были мы звездолюбцы, сновидцы, молодые, прекрасные, не существующие более уже нигде, никогда – глупцы.
И не видели Главного. А Главное проявлялось, проявлялось, проявлялось… и стало со временем настоящим. Не призрачным, как все наши тогдашние романтически споры и бредни, а – настоящим. Потом, Там…
***
Царица… девочка… женщина…
***
Из архива. Великого:
«…зверь после соития печален…»
***
(О позднем золотом огоньке, берлоге, мохнатых мечтах, звериных печалях)
«... не зря же встарь, однако, примечали
Что зверь после соития печален…
Ещё бы! Тлел такой злат-огонёк,
В мечтах мохнатых теплилась такая
Надежда неземного, что вникая
В себя ночного, обхватив пенёк,
Зверь тосковал и грезил о пролёте
Дремучей бездны в содроганьях плоти…
А вышло что? А получилось то,
Что зверь едва ли вымахнул над лесом,
Едва ли над собою взмыл… и, весом
Подавлен, рухнул в гиблое ничто,
В родимое ничто, в ночной, родимый
Берложий мрак, в хаос непроходимый,
В густые дебри, в гнилостный развал,
В насквозь пропахший сукою текущей
Валежник свой, сопревший, и – влекущий!
И снова… но – лютей! – затосковал...»
***
Женщина… вся – Царица! – От пальчиков ног, лодыжек, икр, коленок, лядвий, тенистого устья, закурчавленного мыска, бёдер, живота, нежных рёбрышек, нежнейших восхолмий, взострённых пламенеющими сосцами, благоуханных подмышек, трогательных ключиц, плеч, уст, глаз, бровей, драгоценной лавы волос, и – обратно, обратно, обратно! – Вглубь! И – всё глубже, глубже, глубже – Внутрь! Да, да, да – Туда, в божественную влагу, в царственный огонь вагины – до сути, до самой сладкой, самой главной, самой заветной, единственной, плодоносящей, благословенной огненной сути…
***
Странные слова… странные эти слова, неправдоподобные…
Царица… девочка… женщина…
***
Царица!
***
Странные слова… слова прекрасной, беспомощной, ничего не понимающей, всё понимавшей, всё, во всей вселенной понявшей и объяснившей – самим чудом своего явления, дара своего миру – юности………………………………………………………….
…….……………………………………………………………………………………………..
…………………………………………………………………………………………………...
…всё понявшей – про-чувствовавшей, про-совокупившейся, про-жившей – юности…
…………………………………………………………………………………………………
…………………………………………………………………………………………………
Неандертальцы, родные, Ау-ууу!..