Среди колючего хилого кустарника, у белой от пыли дороги, стояла кучка людей. Позади них плыл в разморенном воздухе за бортами забора белый дом. Он положил начало улице; и этот дом и за ним следующие утонули в мареве полуденного солнца. Впереди и дальше – одна прикаспийская степь, выжженная, выбеленная.
Люди у дороги не шелохнулись, даже когда показался долгожданный автобус межрайонной линии. Пассажиры из местных разбрелись кто куда. Автобус фыркнул и укатил дальше.
К белому дому приближались отягченная собственным весом и двумя сумками дама и десятилетний мальчик – аккуратно выстриженный, чистенький, ухоженный словно пион. Кучка людей заохала, замахала руками, добравшись до приезжих, принялась троекратно целовать, обнимать, приговаривая: «Вот и свиделись! Вот и славно! Вот и слава Богу!».
- Санёк! - позвала Галина сына, издали наблюдающего сцену встречи, - Санёк! Да иди же сюда!
- Ой! Ой! Да большой какой! – габаритная дама поманила Саньку пальчиком.
Он только бровью повел: говорит, что большой, а сама как с маленьким.
- Ой! Ой! А важный какой! Не нашенской породы: весь в отца строптивостью-то.
Галина играючи подтолкнула сына к гостям, обхватила его за плечи и на ушко зашептала в голос:
- Не признал? Это моя родная сестра. Тебе стало быть тётей доводится. Тётя Света. А её сын – братом двоюродным.
Тётя Света тем временем своему сыну втолковывала о родственных узах с этим лопоухим чубастым пареньком, коленки которого были в ссадинах, а на шее шелушилась грязь.
- Пойди, поздоровайся с кузеном, - тётя Света подтолкнула сына навстречу Саньку.
На Стаса глядели голубые пронзительные глаза. Они словно вымеряли Стаса, выворачивали наизнанку.
- Не по-родственному. Ой, не по-родственному. Вот ведь оказия, - хлопотала бабушка.
Стас приблизился, поднял было руку, но не подал ее Саньку, а спрятал в карман.
За большим деревянным столом, покрытым клеёнкой, изрезанной вдоль и поперёк, сидел Стас, обхватив одной рукой необъятную чашу, доверху наполненную виноградом, другой рукой отщипывая по одной виноградинке, отправлял в рот, забывая выплёвывать косточки, как только что учила мать.
- Теперь в городах дети рождаются хлипкими, недоношенными. А все из-за нехватки витаминов. Вот и аллергия у него, думаешь, из-за чего? Этой зимой обещались в санаторий, да как бы в учебе не отстал.
- Бедный ты мой! Натерпелся, родимый, - ахала бабушка, подкладывая из ведра в чашу новую порцию винограда. - Ешь, голубчик. Кушай, милый.
Она покачала головой, и провела шершавой ладонью по стриженной под бобрик макушке внука.
- Господи-и-и, жалость какая…
Бабушка положила руки на стол, одну на другую, словно первоклассница. Но пальцы покоя не знали, они подпрыгивали, будто играли на невидимом рояле.
- А-то, споем! – встрепенулась тётя Света. - Давненько я не слыхала нашенских…
- Да что-то без охоты…
- Давай, давай, я подхвачу!
- Санё-ё-ёк! – окликнула Галина сына, выглянув на крыльцо.
- Да не зови ты его окаянного. Запропастился опять с соседскими, - проворчала бабушка и объяснила тёте Свете, - Убёг с Витькой в мастерские.
- А чего с отцом не отпустили? – спросила тётя Света. - Там без присмотра не остался бы. А здесь всё одно - бегает беспризорником. В хозяйстве, я погляжу, не робит, так, слоняется – винтики-болтики только растаскивает из дому.
- Отчего же? – обиделась Галина за сына. - Он по хозяйству у нас за мужика: и свиней покормить, и огород полить… А чего за Витькой увязался, а бог его ведает. К технике пристрастие заимел… Не с нами же ему, с бабами…
- Ы-ы-ы, заступница! – пристыдила бабушка. – Совсем от рук отбился, а ты его защищаешь! В школе его на осень оставили по русскому, так-то вот. Переэкзаменовка у него, слышишь, Галина, а он и в ус не дует.
- Да ведь не всем учёными быть, - запротестовала было Галина.
- Ты, Галина, не права, - с ноткой поучения вклинилась в разговор тётя Света. – Счас без образования ты никто. Ты тлен, прах, смерд – это у нас так на работе начальник выражается. Тебя каждый старается раздавить ногтем. Что тебя, Галина, взять. Посезонная работа, а так всё больше домашняя хозяйка. А думаешь, это кто оценит? Муж твой пропадает в поле, чёрный от работы, а когда выпьет – дурной совсем. А получает, между прочим, чуть поболее моего. А руки-то, на руки свои посмотри…
- Да ведь Александра не далеко от меня ушла, хоть и после техникума.
- Не скажи-и, возразила тётя Света. – Сашка – умница, своего в жизни не упустит.
- Ы-ы-ы, возле шоферни отираться – вот и все её завоевание, - не согласилась бабушка.
- Ой, мама! Ты не права! На бензозаправочной она – кто? На-чаль-ник! И работка чистая, не в коровнике, и не обойденная вниманием. Кто – шоколадку, кто – духи… Шоферня, мама, народ не глупый, смекалистый, и главное, от нее зависимый. Вот и я вовремя не опомнилась, в институте не восстановилась, замуж скорее, детей скорее, а теперь сижу в лаборатории на окладе, и всяк мне начальник, по чужой указке всё… Нет, своему сыну я проложу дорогу. Меня никто не надоумил, где она – правда жизни. Мы с мужем за своего Стасика взялись вовремя. Учится в математической школе, в олимпиадах по химии, математике участвует, в Венгрию на поезде Дружбы турне совершил – приз по шахматам, вот и в Артек пробью путевочку. А все потому, что не брошенный, всё под нашим контролем.
Бабушка и Галина молчали, шокированные успехами родственника. До писем тётя Света была не охотница, муж её отроду городской и подавно чурался жениной родни, потому известия из города приходили скупыми отписками: «Не болеем, чего и вам желаем…».
- Ну, что запевай! - скомандовала тётя Света.
Бабушка затянула без охоты. Тётя Света подхватила. Стасик, икнув, отодвинул от себя полупустую чашу, и обвел родню долгим, муторным взглядом. Кряхтя, сполз с табурета, и обхватив сзади бабушку за плечи, как-то по-домашнему попросил:
- Бабушка, купи белого слона.
- Какого слона? – не поняла бабушка.
- Все говорят: «Какого слона», а ты купи белого слона.
- Да где ж я тебе его возьму? – все более недоумевала бабушка.
- Все говорят: «Да где ж я тебе его возьму», а ты купи белого слона.
- Вот ведь оказия… - растерялась бабушка.
- Все говорят: «Вот ведь оказия», а ты купи белого слона.
- А-а-а, это шутка такая? – догадалась, наконец, бабушка.
- Все говорят: «А-а-а, это шутка такая», а ты купи белого слона.
Тетя Света игриво шлепнула сына:
- Замучил совсем бабушку, иди поиграй в сад.
- А можно на улицу?
- Нет.
- Ну, ма…
- Сказано было: без всяких-яких…
Стасик покорно поплелся в сад, а бабушку без удержу разбирал смех:
- Ой, ну и внучек! Это же надо: купи белого слона!
- Этой приставалкой он поначалу нас всех извел дома, а теперь уж привыкли…
- Вот так шутка: купи белого слона!
В сердцах Галина хотела задать сыну трепку. В досаде провела она весь остаток дня, воображая какие слова скажет Саньку, какую оплеуху завесит. В последнее время чудить стал, от рук совсем отбился. Да и то верно, пора за ум браться! Шутка ли – переэкзаменовка!
Санька вернулся поздно. Мать, заметив мелькнувшую тень в окне, поспешила на крыльцо. Разглядела белеющую в темноте спину сына на открытой кухне. Санек сооружал лежак, застелив старой овчиной лавку, и в изголовье бросив куцый дедовский картуз. Галина отчего-то замерла, всматриваясь в худобу острых лопаток.
- Ма, ты че? – неожиданно оглянулся Санька.
- Испужала, сынок?
Санька сел на лежак, мать – рядом. Отчего-то провела ладонью по взбугренному лбу сына.
- Сынок, ты ведь голодный целый день! Пойдем в дом, холодца поешь, окрошки. А хочешь, вынесу сюда?
- Не-е, не хочу. Нас с Витюхой в мастерских накормили.
- Ну а чего спать в дом не идешь?
- Я здесь. Завтра на рыбалку. Витька рано придет. Шуметь будем.
- Так он же у Колюжного работает?
- Колюжного поставили на ремонт.
- Ну, ложись.
Санька лег, а мать еще немного посидела возле сына, и тихонько кого-то спросила: «Как там наш папка-то?».
Кто-то будто в ответ засверчал в темноте. Вдруг проклюнулись в паутине ветвистого орешника звезды – крупные, тяжелые. Мать покачнулась да затянула старую пробабкину колыбельную, похлопывая ладонью Санькино плечо.
Звякнул цепью Вилька. Зевнул и снова умолк. Стас в одних трусах и сандалетах, надетых наспех, испуганно щерился в темноту двора.
- Сань! Саня! – глухо звал Стас, пробираясь ощупью к открытой кухне.
Санька, уснувший было под колыбельную, тряхнул спросонья головой, удивился визитеру.
- Сань, возьми меня на рыбалку с собой!
Санька округлил глаза, и вдруг сорвался в хохот. Стас в ответ прыснул.
- Чтоб не поднимать шума в доме, вылезешь из окна.
- Только не забудь разбудить.
- Ладно, ладно.
- А Витька – это кто?
- Дружок мой. Соседский.
- А чего говорят, будто он малахольный?
- Врут.
Рано утром они вышли за калитку, попадая в плен неотвязного сырого тумана. Стас клевал носом, одолевая озноб во всем теле и страх перед утренним степным безмолвием. Затевать разговор никому не хотелось и не было нужды. И только у развилки завязался приглушенный спор.
- Нечего нарываться…
- Так ближе. Чего нам бояться?
Витька досадливо твердил:
- Куда нам спешить?
Санька пояснил ничего непонимающему Стасу:
- Дальше кладбище будет. Витюха предлагает его обойти. А это такого кругаля давать! Я и говорю – чего нам бояться?
Стас хихикнул:
- Пошли, я анекдот по случаю расскажу.
Туман поглотил фигуры мальчиков, и только разметал тишину зычный голос Стаса: «Однажды поздно ночью возвращается домой одна девчонка с танцев… А ей через кладбище нужно пройти. Видит – парень стоит. Она подходит к нему и говорит: «Проводите меня через кладбище, пожалуйста. А то я привидений боюсь». А он ей отвечает: «А чего нас бояться?». Сорвался, резанул воздух мальчишеский хохот, да тут же осеклись, проглотили смех. Из тумана выплыли кресты – началось кладбище.
- А почему ваша река в бетоне?
- Это не река, а канал. Через наш канал рыба идет на нерест.
Стас уткнулся в Витькин ватник и прикорнул. От ватника разило мужским потом, соляркой, маслом и еще чем-то, щекотавшим нос Стаса. Но отбивал все запахи дым костра. Витька успел уже наловить раков, наломать молодой кукурузы с колхозного поля и теперь раздувал кострище. Санька караулил три удочки, и казалось, спал сидя.
Рыба шла плохо. Бидон был полупустым. Однако это обстоятельство не удручало мальчиков: они азартно набросились на раков и запеченную в листьях кукурузу, и заговорили о снах.
- Во сне ко мне часто приходит моя покойница бабушка, - приглушенно звучал голос Витька. – Это нехорошо. Не к добру.
- И ты веришь в эту дребедень? – поморщился Стас.
- Его бабка набожная была. Верила во всякие там приметы. Гадала. Ее местные боялись.
- Она, что, – ведьма?
- Дурень, я тебе – за ведьму! – пригрозил Витька.
- А я вот верю в домовых, - продолжал Санька. – Вот если я один дома, то всё кажется не один: то половица скрипнет, то стул… Моя бабушка говорит, что если хозяева добры, то домовые берегут дом от сглазу, пожара, от бед всяческих.
- Че-пу-ха! Домовых нет, и привидения – выдумка! Умрешь, тебя в землю закопают, черви тебя съедят – и ничегошеньки от тебя не останется! – зачеканил Стас.
Туман еще крепко наседал, потому мальчики не сразу заметили лодку. Лодка, рассекая туман, мирно дрейфовала по течению, вода глухо плескалась об ее борта.
- Да это же лодка Контры! – признал Санька.
- Точно, его! Смотри, ватерлиния под водой! Мальчики сорвались с места вниз по течению, нагоняя лодку.
- Витька, плыви к лодке!
- Не-е-ет, не могу!
- Может Контра напился и уснул в лодке? Витка, плыви!
Витька, дрожа всем телом, погрузился в воду и поплыл наперерез лодке. Он ухватился рукой за борт, подтянулся, заглянул, ахнул, и стал молча править ее к берегу.
Лодка тупо уткнулась в илистый берег… На мальчиков уставились остекленевшие рыбьи глазища. Сотни безмолвных глаз. Санька цикнул слюной в сторону жертв динамитной ловли и зашипел:
- Во-о-о, гад! Опять промышляет. Контра проклятая!
Витька угрюмо молчал, поворотив брезгливо лицо свое от лодки, но все также крепко цепляясь судорожными пальцами за край борта.
- А где ж он сам? – спросил Стас.
- А леший его ведает. Пошли отсюда, - промычал Витька, отталкивая лодку от берега.
- Ты что! Он у государства крадет! А ты так просто отпустить?
- А что ты предлагаешь?
- Инспектору рыбнадзора сообщить!
- Они соседи с Контрой...
- В милицию заявить!
- Там у него брат – начальник. Думаешь, на какие шиши они себе понастроили двухэтажные дворцы?!
- Он и Витькиного отца засадил. Они ловили вместе, а как изловили, так Контра оказался не при чем, а на Витькиного все списали.
- У меня – идея! – оскалился в озарении Стас. – Надо его проучить!
Идея была проста. Витька взобрался на лодку, оттолкнулся шестом от берега и направил лодку в гущу ивняка. Под его ниспадающей шевелюрой, он и довершил начатое мщение: сбросил мотор в воду. Он шлепнулся в воду с глухим рычанием, но ко дну пошел беззвучно, кротко уткнувшись в ил.
Туман рассеивался, и теперь в драных клочках воздуха виднелся и краешек кладбища, и крыши деревенских домов. Витька вывел лодку на середину канала, прыгнул в воду и направил свои ладони-клешни к берегу. Лодка, облегченная, радостно заюлила по течению.
Огромный половник черпанул гущу и опрокинул ее в тарелку перед Стасом.
- Ешь, касатик, кушай. Ушица славная получилась.
Заскулил Вилька. Саньку подхлестнуло, он готов был сорваться из-за стола: во двор заглядывал инспектор рыбнадзора.
- Чего надо? – неласково встретила гостя бабушка.
- Да никак гости к вам пожаловали?
- Дочь старшая с сыном, - важно отраппортавала бабушка.
- Ушицей потчуете гостей? Пахнет славно!
- Ребетня с утра наловили. Да проходил бы к столу…
- Дел недоделанных без меня никто не доделает. Ну, ладненько, ладненько…
Санька сидел бледный, мучительно пережевывая пищу. Стас, наоборот, наворачивал за обе щеки, был всем доволен, и прежде, самим собой.
Трава, орошенная росой, сверчала и прицокивала… Ромб желтого пятна падал на землю от окна, отгоняя прочь непроглядную ночь за околицей. Тихий неторопливый разговор за окном переплетался с ночными шорохами, серенадами сверчков, с зыбким дуновением горячего степного воздуха.
- А еще что-нибудь расскажи!
- В Будепеште был – это столица Венгрии. За мной два мата, одна ничьи и так далее… А в лагере я подружился с одним японцем, польскими братьями-близнецами и шахматистом из Москвы. Переписываемся. Ты к нам приедешь, я тебе фотографии покажу, дипломы всякие, призы…
- Слушай, я давно тебя хочу спросить… Только ты не смейся… Чем отличается трамвай от этого… как его… троллейбуса?
Стас на секунды замер и разразился беззвучным смехом.
- Ты что?! В городе вообще ни разу не был?
Санька нахмурился, но ответил искренне:
- Три года назад ездил с отцом в райцентр, но там только автобусы ходят.
- Да ты только приезжай к нам! Я тебя и на трамвае, и на троллейбусе, и на чертовом колесе… и в зоопарк, и в цирк. А то вы в своих Орешниках ничего не видите, кроме приведений!
Стас еще долго и пространно говорил. Санька полулежал, подперев щеку ладонью, устремив куда-то далеко свой взгляд.
За окном подали три коротких сигнала-присвиста. Санька растолкал Стаса. Стас собирался на рыбалку словно нехотя - он явно медлил.
- Ты скоро? – Санька сидел на подоконнике, готовый прыгнуть с окна.
- Не ждите. Я догоню.
Расшвыряв вещи в чемодане, Стас, наконец, нашел какой-то сверток, сунул его в карман куртки.
Мальчиков с удочками, бидоном, позвякивающим ритмично шагам, поглотил туман. Витька хотел было заговорить о покойниках, которые привиделись ему этой ночью, но его никто не поддержал. Все шли отчужденно, каждый сам по себе; Стас замыкал шествие, отставая немного, но не теряя Витька и Санька из виду. Вот поплыли кресты… Мальчики прибавили шагу. И тут…
И тут… непонятно откуда тишину взорвал гомерический гогот. Витька и Санек испуганно заметались, звякнул о землю бидон, покатилась крышка. Ужаленными вертелись мальчишки, затравленно озираясь на густой проклятый туман. К гомерическому раскатистому гоготу прибавился чей-то хохоток. Но этого ни Санек, ни Витюха не успели заметить: они ринулись в брешь густых зарослей облепихи, раздирая одежду, царапая лицо, шею, руки; они летели сломя голову…
- Да разве можно верить во все эти бредни о приведениях?! – изумлялась тетя Света. – А этот Витька – здоровый парень, через два года в армию, а такие глупости в голове! Вот ведь недаром говорят «малахольный».
- Там наш отец лежит, дед с бабкой – и такие шутки!
- Вот ведь заладила ты, Галина, одно и тоже!
- Это что за игрушка такая? – встряла бабушка.
- Не наша. Стасу мальчик из Японии подарил.
И тетя Света со значением продемонстрировала действие игрушки. Двор окатил гомерический гогот: Вилька, поджав хвост, нырнул в конуру, куры попадала с насеста, петух, словно принимая вызов, протрубил истошно… Бабушка замахала руками, отодвигаясь от игрушки. Гомерический гогот приливом отнесло к огородам, где второй час прятался от глаз чужих Санька. Санька увидел приближающуюся тетю Свету, нахмурился, отвернулся.
- У-у-у, волчонок, - потрепала щеку племянника тетя Света, - Ну, что, больше ссориться не будем? Ну? Подними глаза, с тобой взрослые разговаривают.
Если бы Санька поднял глаза, в них ясно прочиталась бы тоска и жгучая ненависть к этим трехцветным полоскам на тетином платье и к тяжелым малиновым бусам, обрамляющим слоновью шею тети.
- У-у-у, какая бука! – попытка расположить к себе племянника не увенчалась успехом. Рыхлая тетя махнула рукой напоследок, и зашагала к дому, неуклюже переступая грядки.
- Фифа, - определил озлобленный Санька, преследуя глазами вихлястый зад тети.
- Сынок! – позвала мать.
Санька не отвечал.
- Слышишь? – Галина едва отыскала его у сарая среди выброшенного хлама и садового инструмента.
- Слышишь? Пусть Витька извинится перед гостями. Неудобно получается.
- Счас, как же, впрыпрыжку.
- Ты как с матерью разговариваешь? – возмутилась Галина, - Ишь, удумал! Витька подучил или кто?
- А хоть и Витька! – огрызнулся Санька.
- Довольно, будя! Теперь за учебники. Эна, вон – Стас – сообразительный какой! Чем же мы хуже? Или у нас учителя не таковские? Или сами мы шибко бестолковые?
Санька пыхтел над учебником русского языка. Перед окном вертелся Стас.
- Злятся только дураки на шутки, - как-бы между прочим вслух произнес он.
- Мне не жалко. Могу подарить. В школе такой шмон можно навести. Смеху будет… - с этими словами Стас кладет злосчастную игрушку на подоконник.
Санька учебником поддевает игрушку и та оказывается на земле. Он вновь усиленно читает с выражением раз сто перечитанное правило.
- Ах так! Ты еще пожалеешь! Лапоть неотесанная! – засопел Стас, и тут же увернулся от нацеленного в него учебника.
Она была здесь королевой! Покрикивала, подшучивала, поругивала – полноправно распоряжалась шоферами. На Александру многие глаз положили: даже у женатиков при виде начальницы бензозаправочной станции глаз застилала маслянистая кисея.
Стас нажив себе полноценных врагов в лице Витька и Санька, ретировался на работу к младшей тете – тете Шуре. Скованность первых минут прошла, и уже привычными показались и стрекот голосов, и жужжание моторов и тетя Шура в своих апартаментах, и першистый, пропитанный бензином, воздух, стойкий в полуденном зное. Стас был немало удивлен происшедшими переменами в младшей тете: дома она была кроткой, незаметной – домашней, здесь же – недоступной, хваткой, властной, бойкой. Желание покорить, завладеть ее вниманием неотвязно преследовали Стаса с первых же минут появления на станции. Он влюблено следил за Александрой, готовый в любую минуту угодить, выказать свою преданность.
- Тетя Шурочка, купи белого слона, - обняв сзади тетку, ласково попросил Стас.
- Че-е-го?
- Все говорят «Че-е-го?», а ты купи белого слона.
- Какого слона, племянничек?
- Все говорят «Какого слона, племянничек?», а ты купи белого слона.
- Милый, вот тебе плитка шоколада, и отвали, понял? Во-он, видишь, усатого в рубашке в полосочку? У него большие деньги водятся, он тебе купит и белого и какого хошь слона.
Стас отправив разом добрую половину шоколада в рот, устремился к шумной говорливой шоферской компании, ожидающих очереди на заправку.
- Усатый-полосатый! Купите белого слона! – осторожно попросил Стас.
Мужики умолкли враз, опешили…
- А-а-а, это к Свиридовым приехал племянник Александры.
- Все говорят «А-а-а, это к Свиридовым приехал племянник Александры», а ты купи белого слона.
- Чего? Чего?
- Все говорят «Чего? Чего?», а ты купи белого слона.
- А дорого он стоит – твой слон?
- Все говорят «А дорого он стоит – твой слон?», а ты купи белого слона.
Мужики были рады паузам на заправке. Пыль, грязь, пот, солярка давно въелась в их кожу, стали неотъемлемой частью их жизни, такой же прокопченной, как и их разбитые на ухабах грузовики. На станции же их всегда встречала Шурочка, чистота и блеск, в поддержании которой начальница была особо щепетильна, прозрачное окошко Шурочкиной конторы, за которым всегда в двух-трех баночках были свежие охапистые степные букетики. Привозить цветы для Шурочки не считалось зазорным. Шурочкина станция притягивала как оазис, где можно побалагурить, пошутить, потравить маленько анекдоты, выругать не стесняясь в выражениях бюрократов-начальников, и немного остыть от нещадного уборочного безрежимья.
… Усатый, растерянный и ошарашенный, высмеянный своими же братьями по баранке, моргал и повторял, заикаясь и отступая:
- Я ж тебе сказал – отстань!
- Все говорят «Я ж тебе сказал – отстань!»…
Остальные слова Стаса тонули в очередном взрыве хохота.
- Да купи ты ему белого слона! – подначивали из толпы.
- Раскошеливайся! Вот так племянничек!
- Городской! Это тебе не наши олухи!
На станции теперь командовали двое: Александра и Стас. Зазевавшихся Стас высокомерно подгонял:
- Эй! Кому говорю? Уши бананами заложило? Отваливай, не мешай движению!
Пристававшему с расспросами к Шурочке, Стас отрезал:
- Повторяют для одаренных! Следующий!
- Ну, племянничек, с тобой не соскучишься! – ухмылялась тетка.
Стас успел уплести половину ее дневного шоколадного презента.
- Шурочка, долей еще, чтоб не мотаться туда-сюда.
- Хватит и этого, - урезонивал попрошайку Стас.
- Это почему же хватит?
- А чтоб жизнь малиной не казалась.
- Во дает! Тебе сколько лет, сынок?
Эй, пацан, отнеси талон Ксандре, будь другом!
- Тебе друзья только медведи в лесу!
- Шурочка, смотри какие цветочки я привез!
- Молодец! Купи себе пряник!
- Шурок, это твой родственник?
- Не задерживай народ!
- Чего? Чего?
- Сказано было: без всяких-яких!
- Чего? Чего?
- Уши бананами заложило!
- Чего?
- Слона белого купи.
Глухой удар, полоснула визгливо калитка, и Александра вбежала в дом, пряча в ладонях лицо. Тетя Света, проводив взглядом младшую сестру, продолжала агрессивно шинковать капусту. Бабушка затворила за собой калитку, захлопотала у плиты, отпуская пышущие злобой реплики под нос.
Стас машинально раскачивал ноги под лавкой, опрокидывая себе в рот виноградину за виноградиной. Тетю Шурочку опять было не узнать. Побитая собака, и только.
Санька зачем-то поманил пальцем Стаса, и удалился к огородам. В надвигающихся сумерках Стас не сразу отыскал у соседского забора Санька и Витюху. Вечерняя поливка давно закончилась, а они и не думали расходиться. Стаса они встретили молчанием с немалой долей отчуждения.
- Ну?
- Ты зачем бабушке про Шуркиного хахаля рассказал? – спросил Санька.
- Я только показал его походку и передразнил его заикание.
- А еще?
- Ну, еще сказал, что пять раз на дню приезжал и все с гостинцами, а тетя Шура его как увидит – сразу перед зеркальцем губки подмалевывать; и все смеется, все глазки строит. У них, что, любовь?
- Твое какое дело? – грубо ответил Санька. – Теперь из-за тебя Шурке влетит.
- Чепуха!
- Чепуха?! А тебя ремнем пороли?
- Да за что?
- Женатый он. И дети имеются.
- Так зачем она…?
- Не твое щенячье дело! Помалкивай – целей будешь!
- Спасибо за совет!
- Пожалуйста, рубль – в кассу! Иди отсюда, без сопливых скользко.
- Ах, так! Ничего, за мной не заржавеет! – задыхался от обиды Стас, удаляясь прочь в фиолетовые сумерки.
Во дворе заливался кабель, изрыгая пену и злобу. Стас прильнул к решетки, озираясь. Показалась девочка, высохшая, с неживыми глазами, с перепачканным шоколадом ртом.
- Тебе чего?
- Мне отца твоего.
- А-а-а, ты из городских, Свиридовский.
- Передай записку контре.
- Дурак, отец тебя за контру убьет.
- А как же его зовут?
- Иван Федорович Кондратенко.
Санька счищал ошметки навоза с тележки, когда во двор, тяжело ступая, потупя взгляд, вошла Глафира, мать Витька. Она кивком поздоровалась со взрослыми и бочком проскользнула в калитку на задний двор.
Глафира с жаром о чем-то рассказывала Саньку. У Саньки дергалось лицо, беспрестанно ходили желваки – весь его вид выражал беспокойство и удивление.
- Чем ты, Глашка, настращала Санька? – провожала бабушка неожиданную гостью вопросом.
Глафира ничего не ответила, и бабушка будто сама с собой, протянула ей в след, - Вот непутевая, «прости Господи».
Санька исчез со двора. Он не появился ни вечером, ни ночью. Галина кляла себя, в тайне и сестру свою старшую и соседку «прости Господи», к которой все порывалась пойти и выведать, что же случилось? Где Санек? И что вообще происходит? Однако в дом к этой… ни шагу. Да и сыну пора запретить шастать туда. Ишь, дружка выискал!
Чудачества сына, томление по мужу, неделями пропадающего на уборке урожая, досада на «всегда правильную» Светлану, на всех и вся озлобили и очерствили Галину за последнее время. Она устала.
Инспектора рыбнадзора бабушка встретила неласково и, даже, когда он попросил «водички, или еще лучше, кваску», она не пошевелилась, а только заметила:
- Сушняк замучил?
- Всем известно, между прочим, что у Витьки с Кондратенко свои личные счеты, ну а ваш чего лезет?
- Где Санька? – воинственно допрашивала бабушка.
- В милиции. Витьку задержали, и ваш - за компанию, покуда не сознаются куда мотор подевали.
- А на что им мотор?
- Не знаю. Только знаю, что здесь статьей попахивает. Одним штрафом не отделаетесь. Позор на весь район!
- А как не докажите, что они брали?
- Докажем, есть свидетель.
Санька сооружал лежак на открытой кухне, мать поучала:
- Пусть будет твой Витька поумнее. Нашел с кем тягаться!
- Его с комбайна сняли, его сняли, - твердил Санька.
- Ты больше о себе думай! Пошто тебе сдался Витька! Тебе об учебе думать. Переэкзаменовка на носу.
- Завтра Колюжного с ремонта снимают, и вторым Генка Федосов пойдет, - сопел Санька. – Витька не виноват!
- То что Контра рыбой промышлял – не доказано, а то что вы мотор увели – весь поселок знает.
- Это все Стас – гад! Ненавижу! Пусть убирается к себе в город! Я ему этого все равно не забуду!
- Не смей трогать его! – тяжелая горячая пощечина обожгла Санька. Он сморщился от боли, готовый вот-вот сорваться в слезы, отвернулся от матери, прикрыв ладонью ожег на щеке. Мать беззвучно заплакала, пошла воровато прочь.
- И для начальника – баночку. Он мне оформлял дни за свой счет, и намекнул про икру.
- Что ж, придется на поклон к контре идти, - поморщилась бабушка.
- Ладно, мамуля, не переживай. Я с ним найду общий язык.
- И общие цены, - не удержалась и съязвила Галина.
- У-у-у, какая колючка! – засмеялась тетя Света и спросила, - А где твой сын?
- Занимается.
- Вот-вот, давно пора!
Стас слонялся по двору, задевая носком сандалеты все что можно было задеть, выстукивая прутиком по банкам-склянкам одному ему известный марш. Ему хотелось обратить на себя внимание Санька, задеть его, вышибить из колеи и еще эдакое обидное выкинуть – пусть знает наших, пень неотесанный.
Женщины вскоре вернулись от Контры, с шумом заполнили двор, веранду. Появились сумки, банки с вареньем, корзина винограда, яблоки, выпечка. Женщины суетно задвигались – начались приготовления к отъезду. Сборы проходили без участия Стаса – тот слонялся на заднем дворе, и без вмешательства Санька – он одолевал «науки». Он второй час смотрел в учебник, но ничего не видел; закипали отчего-то слезы. И так нехорошо на душе, и так душно…
Мать вошла в комнату – веселая, помолодевшая, словно, не кого-то провожала, а сама уезжала в прекрасное далеко. Она громко спросила о чем-то сына, полезла в шкаф, достала новехонькое платье из кримплена, из картонной коробки – туфли, прихватила утюг и со всем этим скарбом удалилась в соседнюю комнату. И уже оттуда, наглаживая платье, повторила вопрос:
- Сань, так поедешь в райцентр провожать гостей?
- Нет, - промычал тот.
- А то решай. Походим по райцентру: на рынок, в магазин – чего купить… А последним автобусом вернемся. Мы договорились – баба Вера покараулит хозяйство.
Санька молчал.
- Ну дело хозяйское, - согласилась Галина и царским жестом даровала Саньку свободу.
Санька взял разбег было к огородам, да бабушка придержала:
- Санек, посмотри насос – что-то с ним неладное.
Санька, сидя на корточках, возился с насосом, когда краем глаза заметил знакомые сандалеты. Они приближались…
- Я пришел проститься, - сказал как ни в чем не бывало Стас.
Санька молчал.
- Мне, конечно, все равно, можешь дуться на меня хоть всю жизнь. Я на тебя не в обиде. Я приглашаю тебя в гости. Приезжай, чудило! У нас в городе на обиженных воду возят. Привет дружку твоему малахольному…
Он возможно еще что-то хотел сказать, да осекся, потому что впервые Санька поднял глаза, и Стас вмиг пожалел о сказанном…
Санька больно вцепился в коленки Стаса, повалил его на землю. Они катались в пыли, злобно ощеряясь, подминая под собой ботву на грядке. Изредка раздавались приглушенные рычания. Над ними поднялся столб пыли.
Женщины, застав эту сцену, издали вопль и бросились разнимать драчунов. Тетя Света, отфыркиваясь, сбивая с одежды Стаса пыль, хулила племянника, не подбирая выражений. Галина хлестала сына рукой по лицу, шее, задыхаясь от злобы и нетерпимости.
- Наказать его! – призывала тетя Света сестру, - В чулан его! Дожили: на родственников кидаться! Беспризорник! Со швалью этакой поводится – еще ни такого насмотритесь! Его отец сидит, мать – «прости, Господи»! Да разве дитя порядочным будет! И на порог этого Витьку не пускать!
- Это вас на порог не пускать! – орал оглашено Санька, красный, грязный, взъерошенный, увертываясь от хлестких материнских рук.
Галина ахнула и поволокла сына в чулан. Крякнул засов. Темнота ослепила.
Санька разом ослаб, поплыли круги перед глазами, он стал медленно оседать на каменный пол.
Голоса исчезли, растворились с другими шумами улицы. Во дворе стало совсем тихо, если не брать в расчет поскуливание старого Вильки, да кудахтанье несушек.
Чёрная глухая обида точила Саньку. Рыданья зарождались внутри, буравили нутро, выплескиваясь всхлипами. Но что-то мешало разрыдаться в голос.
- Сань! Ты дома? Санё-ё-ёк! – послышался осторожный призыв Витьки.
Санька замер, отстраняясь от маленького запылённого оконца с щербатыми осколками стекла, засиженным мухами.
- Санё-ё-ёк! – ещё глуше прокатилось по двору.
Посыпались слезы. Они душили, жгли… Санька осторожно посмотрел в квадрат неба – голубого, без единого облачка, и только белая полоса – след самолёта – прочертила, проломила спокойствие и однотонность голубизны.
- Ой, мам, самолет! – завизжал Стас, тыча пальцем в окно автобуса на пикирующую иглу в небе.
- Стасик мечтает стать летчиком. Да вот проклятая аллергия…
- Да-да-да, - бабушка выудила из корзины кругляш лаваша, протянула внуку:
- На, мой хороший! Кушай, ненаглядный!
Стас жевал с хрустом рваный лаваш, не выпуская из виду стрелу самолета. Женщины опять загалдели наперебой о соседях, председателе, контре, урожае… Галина то встревала в разговор, а то, поправив платочек на голове, отворачивалась к окну, пряча не ко времени набежавшие слезы.
За окном наступали комбайны, шныряли грузовики. Их зычные голоса заглушали жужжание автобуса. Автобус, шаркая шинами о пыльные колдобины, удалялся прочь…
И теперь здесь властвовали лишь звуки жаворонков, звонко рассекающих воздух и рокот моторов – шла борьба за хлеб.
1984 г.