Назад, к Главе 1: http://proza.ru/2018/01/04/473
Глава вторая.
На фотографии: Сержант Сыров. Снимок сделан 9 мая 1980 г. На обрывистом берегу порожистой реки Коваши в г. Сосновый Бор. Памятен снимок тем, что буквально через пять минут последуют события, описанные в этой главе.
Следующий день был обычным, такой же, как все предыдущие. Но вечером опять заступать наряд.
На разводе суточного наряда присутствовал начальник штаба. Он только наблюдал за процедурой. Не вмешивался. Инструктажей не проводил.
Пару раз встретились с ним взглядом. Всё обычно. Но я понимал, что ему доставляло удовольствие видеть меня в числе очередного суточного наряда.
Разошлись по местам несения службы. Дежурным по полку заступил капитан Сулимский. Хороший мужик. Мне нравилось с ним дежурить.
Всё как обычно. После сигнала отбой, полк укладывался в кровати. Один за другим гасли окна казармы. Наступила относительная тишина.
Я на основании строевых записок, составленных по результатам вечерней поверки, сделал отчёт по расходу личного состава полка. Всех посчитали: кто в строю и в наряде, кто в госпитале лежит и на гауптвахте срок мотает…. Короче: всё по «полочкам», а сумма должна равняться численности полка на текущий день. Дежурный по части проверил мою работу, подписал листок и доложил в штаб дивизии. День был без происшествий.
Где-то на территории части ходил мой шеф подполковник Кандарицкий. Он сегодня тоже был, своего рода, в наряде. На каждый день из числа старших офицеров назначался ответственный. Как правило, это были штабные офицеры. Что входило в их обязанности, я точно не знаю. Виделось только одно: ответственный появлялся ещё до подъёма и уходил домой примерно через пару часов после отбоя. Ответственных всегда можно было видеть во время приёма пищи в столовой — контролировали процесс. У Кандарицкого оставалась последняя пара часов дежурства. Его полномочия закончится утром, и додежуривать он будет дома, в кровати с женой под боком!
Около 23 часов пришёл и Кандарицкий. Увидел меня. Удивился. Не смотря на присутствие капитана Сулимского, и его помощника (фамилии того сержанта я не помню уже), Олег Леонидович по-граждански обратился ко мне:
— Виталий, ты же вот на днях дежурил. Заменил кого-то?
— Можно и так сказать, товарищ подполковник, — ответил я.
— Почему: «можно»? — удивлённо спросил он.
Вместо меня, со смешком, ответил капитан Сулимский:
— Товарищ подполковник, сержант Сыров нарядов по самое горло хапнул. Сегодня утром подполковник Канаков рассказывал этот анекдотичный случай.
Сулимский хотел было рассказать про это, но Олег Леонидович перевёл разговор на служебную тему. Глянул в строевую записку. Просмотрел несколько последних листов Книги телефонограмм, заглянул в Книгу приказаний. Надел фуражку и пошёл к себе в кабинет. Остановился и, повернувшись в сторону дежурки, попросил меня зайти к нему. Сулимский кивнул мне головой.
Я зашёл следом за Олегом Леонидовичем. Он открыл одёжный шкаф и доставал шинель.
— Что там за анекдот?
Я рассказал. Рассказывал с азартом. Специально, чтобы Олегу Леонидовичу не показалось, что не доволен и распустил слюни....
— Что за солдафонщина и самодурство? Давай я попрошу Канакова, что бы отменил своё решение.
— Олег Леонидович, не делайте этого. Я ведь не баба!
Но всё же попросил его утрясти вопрос моего освобождения от дежурства на время концерта. Кандарицкий пообещал. Оделся и ушёл.
Потом пили вчетвером чай. Сулимский по своей традиции достал из сейфа кусок щербета.
— Налетай, служивый народ! — скомандовал Сулимский.
Наступила ночь. Побежали первые секунды новых суток. До дембеля стало ещё на день меньше. Только точной даты я, конечно, не знал. Помдеж лёг спать на кушетке.
Капитан Сулимский пошёл в обход. Прихватил с собой посыльного и отправил его спать в роту. Он ночью не нужен.
Кому первому спать — дежурному по штабу или помдежу, решался очень просто. Первый шёл спать тот, кто меньше отслужил. Если были одного призыва, то кидали жребий.
Казалось бы, полная ерунда. Но нет! Молодой сержант, в данном случае, будет спать до трёх часов. И потом он сменит меня: я старше по призыву. А как не хочется вставать в три часа ночи! Самый сон! А тебя будят! Бывало, так крепко заснёшь, что трудно разбудить. Порой не сразу сообразишь, где ты и что с тобой. Так шутили над этим состоянием: — «Поднять-то подняли, но не разбудили»
В три часа ночи я ушёл спать в роту. Я за три месяца до дембеля мог себе позволить такую вольность.
Обычное армейское утро. У командира полка совещание. В наступила тишина. Только часы тикают, неумолимо отсчитывая время до дембеля. У штабного подъезда мнутся дежурный по части и его помощник: в штабе уже жарко.
Пришла на службу Лена «секретчица». Обрадовалась, что на сегодня у неё хороший собеседник. Общение с Леной к тому времени стало совсем раскрепощённым. Как с подружкой. Поздравил Лену с наступающим женским праздником и вручил открытку. В шутку пожелал Лене дослужиться до генерала. Разумеется, что такие неуставные взаимоотношения с офицером возможны были один на один, без лишних свидетелей.
Я последнее время присматривался к Лене. Умом понимал, что она мне нравится. Её широкий кругозор делал общение с ней лёгким и непринуждённым. Общие интересы в области радиотехники и литературы. А ещё она любила всякие математические загадки. Вошло в норму: Лена частенько стала угощать меня домашней выпечкой. По началу я стеснялся и отказывался. Но она уговорила.
Завораживала её работа на пишущей машинке. Казалась, она совсем не смотрела на клавиши. За свою жизнь я видел только одного человека, который так владел этим устройством. Я иногда вставал в дверном проёме в её малюсенький кабинетик и любовался, как она стучит по клавишам. И каждый раз образ Лены становился расплывчатым, как в тумане. И вроде бы не Лена уже, а моя Таня строчит на телетайпе, а я диктую тексты телеграмм. Как-то с Таней зашли на телеграф на нашей почте к её подружке. Вот тогда Таня и показала мне свои способности.
Как-то я выразил своё восхищение. На это Лена мне сказала, что может печатать надиктованный текст с закрытыми глазами. Для меня такое мастерство тоже было не в диковинку, но я согласился принять участие в эксперименте:
— Виталь, завяжи мне глаза вот этим шарфиком. Ты будешь мне диктовать какой-нибудь текст, а я буду печатать. Потом проверим, сколько я сделаю ошибок. Грамматику тоже проверим, — Лена сияла от своей выдумки.
Я согласился. Осмотрел помещение. Как назло: ни одной газеты. На дежурстве запрещалось читать и отвлекаться от службы.
И тут я вспомнил, что в дальнем углу нижнего ящика стола поселилась детская книжка «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна.» Книга обнаружилась совсем недавно. Кто-то впал в детство и читал эту книгу во время дежурства. Такой вывод я сделал из того, что вложенная закладка перемещалась в глубь книги.
— Лена, Том Сойер подойдёт? — спросил я, открыв книгу на вложенной закладке, — а диалоги тоже читать?
— Пойдет! Диалоги — тоже! Откуда у тебя эта детская книжка? Ты читаешь? — Лена озорно, по-детски засмеялась .
Красивая, всё же, она девушка. Ей двадцать три в феврале было, мне будет в мае. Только чрезмерно шустрая, непоседа. Но по всему было видно, что девушка она добрая и покладистая. Как моя первая любовь Таня.
Я всмотрелся в текст, на странице с закладкой. Успел понять о чём речь.
— Виталь, завяжи мне глаза, чтобы потом не сказал, что я подглядываю, — хихикнула Лена.
Похоже она была в какой-то детской эйфории от своей выдумки.
Я взял из её рук дамский шейный шарфик, подошёл к Лене сзади, склонился и стал завязывать шарфик на глаза. До меня дошёл лёгкий аромат её духов. Как же я давно не был так близок к девушке! захотелось поцеловать её в щёчку.
Всплыли, как на яву, две последние ночи на кануне ухода в армию. Но Оля отказалась от меня после всего того, что произошло с нами впервые за многие годы нашего общения.
Лена вздрогнула, когда я прикоснулся рукой к её щёчкам, поправляя тонкий и лёгкий, как воздух, шарфик.
— Лена, ты готова?
— Давай! Читай!
Там, где по закладке открылся текст, шла речь о том, как Том уговаривал свою подружку Бекки поцеловать его.
Когда я читал следующие предложения, я заметил, как порозовели щёчки Лены, похоже она начала немного нервничать:
"— Ну, Бекки, теперь уж все кончено, — только поцеловаться. Тут нет ничего страшного, это пустяки. Ну, пожалуйста, Бекки!
Он дергал ее за передник и за руки.
Мало-помалу она сдалась, опустила руки и подставила ему лицо, раскрасневшееся от долгой борьбы, а Том поцеловал ее в алые губки и сказал:
- Ну, вот и все, Бекки. Теперь уж ты никого не должна любить, только меня, и ни за кого, кроме меня, не выходить замуж, никогда, никогда и во веки веков! Ты обещаешь?"
— Виталь, хватит на этом. И так уже больше пол-страницы напечатала, давай проверим, что получилось, — Лена сдёрнула повязку с глаз. Грустно взглянула на меня.
Текст сверяли с книжным, опять перечитывая тоже самое. Румянец так и не сходил с лица Лены. Ошибок не нашли, кроме трёх опечаток, в самом конце. Волнение сказалось.
Закончилось совещание у офицеров. Они расходились.
Вскоре в коридор вышел Канаков. Через окошечко, ехидно улыбаясь, сказал мне:
— Нажаловался Кандарицкому! — и откровенно засмеялся.
Я не успел вставить свои «три рубля», как он продолжил:
— Капитан Сулимский, после обеда сержанта Сырова освободи от дежурства до окончания концерта. Начало концерта в 15—00.
Канаков весело мне подмигнул, хотел что-то ещё сказать, да раздумал.
Концерт состоялся. Всё шло своим чередом. Я вернулся к своим обязанностям.
Два следующих дня было всё нормально. Без происшествий. Заступил в четвёртый из объявленных нарядов. И тоже всё как обычно.
После обеда в свою секретную комнату заходила Лена с ворохом каких то папок. Она принесла их от начальника штаба. Я помог открыть дверь. Лена исчезла за дверью. Вскоре через закрытую дверь послышался стук печатной машинки.
Полк ушёл на ужин, который был назначен на час раньше. Раньше, потому-что после обеда по техническим причинам не показали фильм. Перенесли кино на вечер, чтобы не ломать режим отбоя в полку.
Канаков — начальник штаба сегодня ответственный.
В полку тишина, в штабе — тоже. Только за дверью в секретную комнату периодически стучит печатная машинка.
Я стоял у окна в дежурной комнате. Дверь из секретной комнаты открылась. Лена подошла ко мне. Так молча и стояли. Опять до меня дошёл лёгкий аромат её духов.
После того случая, как она печатала под диктовку текст из детской книжки, образ Лены с завязанными глазами стал вставать передо мной, стоило мне сомкнуть веки перед сном. Как-то мелькнула мысль: «Стройная, грациозная, красивая, как греческая Богиня Правосудия Фемида. Весов и меча только в руках не хватало». А днём хотелось чаще видеть её. А она, как на зло, стала сидеть теперь за закрытой дверью.
И вот она стоит рядом и тоже смотрит в окно.
— Работы начальник подкинул, — усталым голосом сказала Лена, — а ты не устал через сутки крутится в штабе, как Фигаро?
— Надоело, честно говоря. Зато в тонусе. На последок покручусь.
— Домой-то тянет?
Я не знал: сказать ли честно или ответить так, как скажет любой солдат. Пауза затягивалась.
— Как сказать? Меня дома только бабушка ждёт—не дождётся.
Теперь Лена затянула паузу в диалоге.
— Виталик, поцелуй меня в губы, как Том Сойер свою подружку Бекки, — взяв меня за руку неуверенно проговорила Лена, пытаясь повернуть меня другой рукой к себе, взяв за локоть.
Я поддался. Как кролик, под гипнозом её глаз медленно потянулся к её губкам. Гипноз разом пропал.
— Лена, после этого ты скажешь мне, как Том Сойер, что я после этого уже никого не должен любить, только тебя, и ни на ком… — я не успел договорить.
Лена обхватила меня и прижалась к моим губам…. Поцелуй затянулся. Я не знал, что потом делать, потому не выпускал Лену из объятий. А сердце готово было выскочить из груди....
Скрипнула ручка входной двери в штаб.
— Сержант, почему за дверями не следишь? Что трудно плотника вызвать?
Картина маслом: перед начальником штаба, в положении "Смирно", виновато опустив глаза в пол, стояли сержант и молодая девушка с лёйтенантскими погонами.
— Вольно! быстро по местам службы, — строго сказал Борис Филиппович.
Сказал-то строго, а усы шире чем обычно. Улыбался значит.
Только Борис Филиппович скрылся за поворотом коридора, Лена шмыгнула в свою безымянную комнату, в которую, как известно было всем, вход запрещён. Таблички с назначением комнаты на этих дверях не было.
Ночью из головы не выходила Лена. Не выспался. Весь день ходил квёлый. Лены на службе весь день не было. А вчера она ушла вместе с начальником штаба уже почти в полночь. Я знаю, что Борис Филиппович увёз её в общежитие на своём УАЗике.
Оставался последний внеочередной наряд. И тоже всё было как как обычно.
Утро. На службу стали приходить офицеры и прапорщики. Пришла и Лена. О которой я думал уже две ночи. Должна быть какая то логическая развязка. Я уже не мальчик и понимал, что поцелуй Лены не шалость молоденькой девчонки, которая мечтала и искала случая впервые поцеловаться с парнем.
Лена зашла в дежурку. Я по уставу приветствовал офицера. Выполнив процедуру допуска в секретную комнату, выдал Лене ключи. Она склонилась над столом, расписываясь в книге. А до меня опять дошёл лёгкий аромат её дурманящих духов. Лена грустно улыбнулась и скрылась за дверь. Она чувствовала, что я смотрел ей в след, перед тем, как скрыться за дверь повернулась, опять грустно улыбнулась. Дверь плавно закрылась.
После утренней поверки и развода привели в штаб солдатика. Он явно не протрезвел за ночь. С пьющим личным составом любил разбираться сам начальник штаба. Главным воспитательным моментом была такая процедура — проштрафившегося воина приводили в штаб и он выдерживался стоя до того момента, пока Канаков не решит, что пора промыть мозги нерадивому солдату. Бывало, что в отстойнике ждали участи по три человека. На троих ведь скидывались. Скопом — оно не страшно. А тут один стоит. Обтёр уже все стенки. Отстаивались в тупичке коридора, возле туалета. Из дежурки просматривалась почти вся эта площадка, но была и «мёртвая зона».
Стоял тот солдатик уже около трёх часов. Приседал на корточки. Но каждый раз вставал, заслышав шаги по коридору. Не знаю, насколько был эффективен этот метод воспитания. Метод неявного психологического воздействия. Человек часами стоит и ждёт своей участи. Одним это явно было по барабану. Но были маменькины сыночки. Они от одного взгляда Канакова съёживались, похоже, их парализовало. Картина «Удав и кролик».
Но сегодня способ дал сбой! И конечно, вину опять попытались свалить на Сырова. Мне же наряды вне очереди нужны были как воздух.
Без подробностей. Суть дела только.
Меня вызвал в кабинет замполит. Когда я уходил, в дежурке оставался помдеж.
Вернулся. В коридоре солдатика-пьяницы нет. Отметил для себя, что «Кролика» вызвали на сеанс гипноза к «Удаву». Помдеж, дождавшись меня, вышел из штаба.
В голове мелькнуло, что долго чистит умывальник в туалете, вызванный из роты дневальный. Надо бы уж закончить.
Заглядываю в туалет. На полу, в лужах крови около кистей рук, лежит тот солдатик, что ждал «сеанса гипноза». На полу лезвие «Нева». Ими не только брились, но и применяли для чистки раковин и зеркал. Хорошо снимали присохшую грязь. Однозначно — лезвие принёс дневальный. Дневального отпустил помдеж, приняв вместо меня работу.
Выдёргиваю у себя брючной ремень и перетягиваю одну руку и вторым таким же ремнём, снятым с солдатика, останавливаю кровь на второй руке. Нащупал на шее солдатика пульс. Живой, сучёнок.
Жму кнопку вызова наряда из комендантского отделения. Прошу Гусева вызвать из лазарета санитаров с носилками. Гусев остаётся с солдатиком. Я «врываюсь» к Канакову в кабинет. Докладываю о происшествии.
На меня громы и молнии, что не уследил…. Что сгноит меня Филиппыч в нарядах…. Но взяв себя в руки, в считанные секунды выскочил из своего кабинета. Тут же в штаб вбежали и медбратья и стрелки комендантского отделения.
Унесли солдатика в лазарет. Благо был он в соседнем подъезде.
Начались разборки. Мне в вину Канаков «шьёт» невыполнение своих обязанностей дежурного, что не досмотрел я.
Заставили писать рапорт. Мне терять нечего. Описал, как всё было.
И опять разборки. А мне давно не нравилась эта процедура. Превратили штаб в вытрезвитель. Разбирайтесь потом, с трезвым. А пока солдат пьяный, вызывайте «кичу» — так называли машину из комендатуры и отправляйте пьяницу на «губу».
Я осмелился и высказал своё мнение по этому поводу:
— Нет в обязанностях дежурного по штабу, чтобы алкашей караулить. Поставьте клетку и садите на замок. Или стрелка для охраны выделяйте. Откуда я знаю, что он в штаны навалил от страха, когда протрезвел, что аж вены вскрыл. Так и на ремне от штанов вздёрнуться могут.
Как ни странно, но меня выслушали. К вечеру всё успокоилось. Парень жив. Крови всё же не много потерял. Вовремя я заглянул.
Сдал дежурство. Ушёл в роту и свалился на кровать. Пред глазами опять образ Лены. Прокручивался момент: она испугана видом лужи крови. Бледная. Она сама из штабной аптечки взяла нашатырь… Видение растворилось, будто нашатырь отогнал.
Теребит за руку дневальный по роте. Видимо, я в сон провалился. Дневальный сообщает, что просят меня явиться к начальнику штаба. Умылся и пошёл. Поплёлся огребать новую порцию нарядов вне очереди.
— Ты, Сыров, молодец. Не растерялся, и кровь остановил, и помощь вызвал. Молодец! Объявить благодарность перед строем не могу. Сам понимаешь, случай не тот. Но от меня, правда — молодец!
Он серьёзно, без ухмылок и улыбок смотрел мне в глаза. Пожал мне руку.
— Жалко, что дембель у тебя скоро. А осенью и Гусев домой улетит.
Не мог Борис Филиппович без приколов.
Я уже собрался просить разрешение удалится, поняв что «обряд награждения» на этом закончился. Но в глазах Бориса Филипповича заблестели огоньки. Он не по уставному сказал:
— Виталий, вот даже не знаю, за что я люблю тебя, как сына (говорили, что у Канакова сыновей не было - три дочери). Пожелаю тебе удачи с Леной и настоящей любви. Ну иди давай, он подтолкнул меня по-дружески к двери. Уходить по форме устава было совсем неуместно.
Я уже был за дверью, услышал:
— Виталий, ох увезёшь ты у меня Ленку на свой Урал. Не прощу! — он засмеялся, — ну беги, ужин скоро.
Я ушёл. Но в душе будто слиток свинцовый. Тяжёлый и синюшный, будто дождевая осенняя туча!
Видимо Борис Филиппович позавчера переговорил с Леной о том, что увидел нас с Леной объятиях. О чём они говорили — пока неизвестно.
Я всегда ценил Канакова. Знал, что он порядочный и справедливый мужик, и настоящий офицер.
9 мая утром вызвал меня мой шеф подполковник Кандарицкий. Без многословия вручил мне маленькую бумажку. Это была подписанная начальником штаба увольнительная записка. Время увольнения: с 15—00 9 мая до 21—00 10 мая.
— Виталик, теперь зайди к Канакову, — улыбаясь сказал Олег Леонидович, — удачи тебе, сынок.
Я ушёл, совершенно ничего не понимая.
Попросил дежурного по штабу, доложить, что мне надо к начальнику штаба. Тот сказал, что меня ждут.
Зашёл в кабинет.
— Сержант, с ефрейтором Гусевым наденьте повязки «Патруль» и к бане. Дежурить, пока не кончится пиво. Всех, кто попытается через забор приобрести это пойло, задержать.
— Есть, товарищ подполковник, разрешите идти, — отчеканил я.
— Нет, не разрешаю! — в глазах Канакова опять засветились огоньки, улыбка в усах, — Олег Леонидович тебе увольнительную передал?
— Передал, спасибо товарищ подполковник. Только зачем мне столько времени? Что я ночью делать в городе буду?
— Иди давай и не задавай вопросов. Сам найдёшь, что делать. Можешь без "парадки" идти. Дайка пометку сделаю в увольнительной, что служебная. Деньги то есть?
Он, вроде, как полез в карман за кошельком.
— Есть, на днях же зарплату выдавали.
Зарплата моя была 20 рублей 80 копеек. Для солдата в те годы это были деньги. Рядовой получал 3 рубля 80 копеек.
Я ушёл, пожимая плечами. Причём тут ещё и деньги? Странный, всё же, Канаков мужик.
Рядом с территорией части была городская баня. Рядом с баней два специальных пивных ларёчка. Столики круглые высокие. Правда, под открытым небом. Культурно всё. Вот ушлый солдатский народец и повадился вёдрами приобретать пиво. В заборе постоянно выдёргивали нижние гвозди, раздвигали в стороны доски. Забор ремонтировали, но дыра вский раз появлялась снова. Такой тайный лаз. Через него и в самоволку ходили. Тайный, но про него знали все, разумеется, и начальник штаба. Солдаты сердобольным мужикам передавали емкость для пива, влоть до ведра из которых мыли полы в казарме, а те приобретали пиво и передавали через этот лаз. Были и отчаянные парни — просто перелазили через забор в том глухом углу части. Стройбат ведь, строгости особой не было.
Вот и направились мы в это своеобразное дежурство. Прихватили фотоаппарат.
Пиво в ларьках кончилось быстро. В часть идти не хотелось. Пошли к обрыву. Сфотографировались (фото в заголовке). Направились в сторону КПП.
Слышу знакомый голос сзади:
— Виталик, постой.
Поворачиваюсь. Вижу Лену. Она в гражданской одежде. Впервые её увидел без формы. Красивая, стройная! В голове мелькнуло: «Зачем она здесь, на окраине города? Не в баню же ходила? Да и сама баня сегодня не работает"
Гусев деликатно оставил нас вдвоём, медленно побрёл в сторону части.
Скажу кратко. Эту встречу устроил нам Борис Филиппович. Он специально послал меня и Гусева в этот немыслимый патруль. Туда и подошла Лена. Канаков всё устроил.
В три часа дня я вышел из части. Не далеко от КПП меня ждала Лена. Погуляли по городу, почти молча. Сходили в кафе. Она пригласила меня к себе в гости. Зашли в магазин, где Лена купила бутылку марочного портвейна и шампанского. Я купил шоколадки и конфеты в коробке.
Вернулся я в часть наследующий день, но на много раньше, чем время, указанное в увольнительной записке, ещё до обеда.
В оставшиеся до дембеля дни, Лену я больше в части не видел. Узнал, что на следующий день она убыла в отпуск. Да говорили, что перевели её в другую часть.
20 мая 1980 года я был демобилизован.
А 23 мая с другом Востоковым покинем нашу часть. Поедем навстречу новой жизни. К которой придётся приспосабливаться. Размерный образ жизни в армии притупил и так не богатый опыт просчитывать гражданские ходы и «прогибаться».
ЭПИЛОГ
Сразу же после публикации этого рассказа в соцсетях, нашлись читатели, которые заинтересовались судьбой того солдатика.
Знаю о нём немного.
Вечером, после встречи с начальником штаба, я решил навестить этого парня. Меня удивляло, что отслужив год, он решился вскрывать себе вены. Да ещё резанул себя по обеим рукам.
Меня пустили к нему в палату. Он лежал с перебинтованными руками. Уже отошёл от испуга. Но был бледным. Увидев меня, смутился.
Я щадить его не стал. Спросил:
— Как тебе пришло такое решение? Что разве разборки и гнев начальника штаба страшнее смерти?
Он сказал, что решение возникло неожиданно. Что устал стоять, хотел спать, и болела с похмелья голова. Захотел в туалет, а там на глаза попало лезвие. Чёрт попутал. Хотел вам всем досадить. Включил кран и сунул в струю воды правую руку и резанул по ней. Испугался крови и резанул по левой руке. И отключился.
— Но сестра говорит, что ушибов от падения на тебе нет, — я внимательно вглядывался в его глаза.
— Я не знаю, застучало в висках. Не знаю, как я оказался на полу.
— Ты лежал на спине, распластав руки в стороны. Я думал тебе пипец. Но у тебя на шее я нащупал пульс.
Больше из него я ничего не выдавил.
— Быстрее всего ты испортил себе жизнь на гражданке. Тебя, наверно, комиссуют. Вломят в военный билет статью 7Б, и на гражданке будешь только метлой управлять. А может за членовредительство статью уголовную пришьют.
Он с удивлением смотрел на меня.
— А пил то с кем, и по какому случаю?
— День рождения отметил. Один отмечал.
— Был бы с собутыльниками — не случилось бы такого. Скопом то легче страх переносить. А «деда» — напрасно боитесь. Он нормальный мужик.
Рассматривая паренька, я всё же с жалостью в душе относился к нему. Невооружённым глазом была видна сильно выраженная стеснительность, робость, стыдливость и мнительность. Паренёк, оказавшись в штабе и ожидая своей участи, явно был обижен, считал себя униженным, подвергнутым к страданию. Для него это трагедия. В этом состоянии он, видимо, не ощущал страха или переживания. На фоне этого стресса чувства притупились. Но когда я ещё в коридоре штаба рассматривал и пытался заговорить с ним, ничто не выдавало, что у него страдает мышление и разум. Возможно это последствие сильного стресса и каких-то событий, которые травмировали его психику ещё до призыва в армии. Возможно, призывная комиссия не обратила внимания на проблемы с психикой у этого мальчика.
Я вышел из лазарета. А в душе кошки заскребли. Вот так, дурачок, сам того не понимая, наплевал в душу всем, кто нёс службу в том суточном наряде.
Огрызок дембельского сапога! Так я называл этих хлюпиков. И по жизни закрепилось в моём сознании: у каждого хлюпика рано или поздно возникает желание ВСЕМ ДОСАДИТЬ. Как и у этого! Такие способны не только подвести кого угодно, но и предать. Такими их зачастую воспитали родители. Не обижайтесь, если кого-то задело. Я имею право на такие выводы. Я честно отслужил и никогда не скрывался от призыва и не «косил». Более того, я сам пришёл в военкомат и дал согласие идти служить, хотя имел отсрочку, так как учился в ВУЗе, да ещё с военной кафедрой.
Позже Гусев Валера напишет мне, что признали у солдатика психопатию или психастению и впаяли статью 7Б. И комиссовали.
Если что то в этой части написал некорректно, то учитывайте то, что я не медицинский специалист, потому в Расписании болезней мало что знаю. Но «награждение» этой статьёй до 1995 года, точно сулило немало проблем на гражданке.
А что-же Лена?
При всей симпатии к Леночке, не влюбился я в эту девушку. Тогда при встрече, которую устроил Канаков, я вкратце ей рассказал, о том, что творилось у меня в душе, что с юности живёт во мне образ девушки, которая была на много старше меня. Сказал, что это была взаимная любовь, с первого взгляда. А через год она исчезла не объяснившись. Я не рассказал подробности своей трагедии. Сказал, что живу с надеждой на встречу со своей первой любовью.
— Так вот почему ты сказал, что ждёт тебя только бабушка. Теперь всё ясно.
Лена грустными глазками смотрела на меня. А я не в силах был вымолвить и слова.
— Наверно, ты не обязан хранить верность той, которая оставила тебя много лет назад. Вряд ли она…, — Лена резко замолчала, а потом продолжила, — ты же никому этим не изменишь, а я хочу быть сегодня с тобой.
Её милое личико покрылось ярким румянцем. Но она просящим взглядом смотрела мне в глаза. Я тоже был смущён таким откровенным предложением. И тоже залился краской.
Какими словами Лена собиралась продолжить прерванную фразу? Хотела ли она сказать, что ожидания мои напрасны, или что не хранит мне верность моя первая любовь? Так или иначе, эта короткая незаконченная фраза возымела действие. И я уступил Лене и остался с ней.
Утром понял, что Лена — это только мимолётное увлечение, и оставаться дальше у Лены было бы полной бестактностью. Лена тоже это почувствовала. Но на пороге она также горячо поцеловала меня.
— Я поняла, Виталик, что ты верный и порядочный мальчик. Ты меня Таней ночью назвал…. Прощай.
Рассказывая Лене про свою первую любовь, я счёл, что не стоит называть имя моей девушки из юности. И Лена не спросила. Значит, и правда Лену Таней назвал.
А на душе опять свинцовая тяжесть.
— Почему у меня с девушками никак не складываются отношения? — пытал меня внутренний голос.
Про Леночку вспомнил только прибыв домой. На душе скребли кошки…. И только осознание того, что за время дороги домой я влюбился в попутчицу, ехавшую до Перми, быстро погасли грустные воспоминания о красивой девушке Лене с лейтенантскими погонами. Хотя в армейском альбоме сохранилась фотография. Среди них есть и Лена.
Гусев остался после дембеля в Сосновом Бору. Он женился до армии, за время службы родился сын. Гусев был тоже верный парень. А потому временами только ходил в универмаг «Таллин», расположенный не далеко от части, полюбоваться на молоденькую красивую продавщицу из отдела женского нижнего белья.
Через 29 лет я семьёй посетил г. Сосновый Бор. Приехали в гости к Гусеву Валере.
Валера рассказал мне, что Лена вернувшись из отпуска, уволилась из армии. Работала в прокуратуре. Она по образованию была военный юрист. Через год Лена вышла замуж за одного их офицеров. Гусев даже сказал, что знает где она живёт. Только ни к чему мне была такая информация. Со мной была жена Ирина. Это та девушка-попутчица, которая была уже многие годы верной спутницей в жизни.