Марине всю ночь не спалось. Пару раз она все же засыпала, но ненадолго, проваливалась, будто в бездонную пропасть. Что-то волновало ее, мешало уснуть. Иногда даже хотелось плакать. Хорошо, что завтра был выходной. Вспомнив об этом, она облегченно вздохнула и снова закрыла глаза. В полной тишине она слышала рядом сопение мужа и как тихо потрескивали дрова в печке. Где-то за окном изредка проносилась ночная машина. Дорога была близко.
В хате было хорошо натоплено, душно. Они лежали обнаженными. Она на спине у края, а муж на боку, повернувшись к ней спиной. Марина посмотрела на его широкую спину и нахмурилась. Она попыталась вспомнить, сколько лет она в браке, и ей стало не по себе. Вот уже сын скоро из армии вернется. Тоже пошел по стопам отца, а что потом? Тут ждет его невестка, которой палец в рот не клади. И как им всем вместе ютиться в этой старой саманной хате? Нет, эти мысли явно не способствовали засыпанию. Марина попробовала вспомнить что-то приятное, но к своему ужасу у нее ничего не получилось. Воспоминания носили тоскливый и беспокойный характер. Даже рождение первого и единственного ребенка не принесло ей радости, так как врачи были жестоки, беременность шла тяжело, а в родах она чуть не умерла. Нет, пожалуй, счастливые моменты в ее жизни все же были. Кажется, в далеком детстве, когда были живы ее родители, но она все подзабыла, все.
- Господи, как я чертовски умаялась! – выдохнула она.
Она давно не чувствовала жизни, все стало обыденным и пресным. Все эти годы у нее не было даже времени на отдых. Все откладывалось на потом, а это «потом» так и не наступило. Марине вдруг вспомнился один проверенный способ быстро уснуть - это заняться любовью с мужем, но разбудить его она так и не решилась. В последнее время он был зол на нее, ревновал, хотя поводов она никаких не давала. Гляди и в бок даст.
Она приподнялась, с минуту посидела на краю кровати, иногда все же с надеждой оглядываясь на мужа. Но он спал, как убитый. Работа на фермеров выжимала у него все соки. Ему хватало сил только доползти до кровати. А ведь когда-то это был очень сильный человек. В Афгане он на себе вынес с поля боя трех раненных бойцов, за что его так и не наградили. Но он не возражал, наградой ему был дембель и молодая беременная жена.
- Как быстро бежит время! – тяжело вздохнула Марина, хватаясь руками за голову, и ее нервозные движения спугнули мышь под кроватью.
Женщина взвизгнула, инстинктивно поджав под себя ноги. Мышей она очень боялась и ненавидела. Сразу пришла в голову мысль - побить кота Ваську, но он, подлец, где-то гулял.
- Ну, дождешься ты у меня! – погрозила она в темноту.
В ответ что-то во сне проворчал муж, и Марина решила, что он слышал ее и принял это на свой счет, но ей стало неприятно не от этого, а от того, что она взвизгнула, а муж даже не проснулся, не успокоил и не защитил.
Наконец, она встала с постели и босиком, на цыпочках, сейчас она уже не хотела, чтобы муж просыпался, пошла на кухню. Деревянный пол предательски скрипел. Проходя мимо большого в полный рост зеркала, она заметила свое отражение.
Зеркало у нее появилось недавно. Марина всю жизнь мучилась, что в ее жизни не хватает зеркал, и она не видит себя, как она красива. И вот зеркало нашлось, большое и тяжелое. От старости оно помутнело, но Марине было достаточно, чтобы понять, всматриваясь в его туманную глубину, что она еще красива и женственна, что ее сердце еще способно любить и дарить тепло. Муж нашел этот антиквариат на чердаке. Может, оно всегда там было, и он знал о нем, но в день сорока пятилетия жены он вбил ржавый, погнутый гвоздь в рыхлый саман и повесил его. Возможно, в надежде, что рано или поздно оно упадет и придавит их всех, чтобы не мучились. И был тогда праздник: молча, на двоих выпили они бутылку водки и закусили огурцами. Водка была плохая, а огурцы соленые. Муж пьянел и злился, смотрел на нее, словно подозревая в измене, и Марина хотела уйти, где-то спрятаться от этой безнадежности, но он внезапно схватил ее, и, как много лет назад, сломив ее слабое сопротивление, разорвал на ней платье. Он овладел ей грубо и, чтобы она не кричала, ударил по губам, и когда все кончилось, почти мгновенно уснул, а она осторожно и с опаской, облизывая соленые от крови губы, все еще долго всматривалась в эту мутную пелену зеркала и не могла насмотреться на свое истерзанное, но прекрасное отражение.
Она не помнила, почему и когда она зашла в соцсеть, как она вообще разобралась в настройках телефона. Все это оставалось загадкой и даже мистикой, но тогда впервые она познакомилась с Ним. Марина улыбнулась. Пожалуй, все же был счастливый момент в ее жизни и не так давно. Это случайное, почти нелепое знакомство с Давидом. Кто он и откуда взялся, почему она решилась, рассматривая профайлы незнакомых ей мужчин, написать ему шутливо что-то из школьного «Воnjour, mon ami». И он ответил ей, ответил с ошибками, но по-русски, и это было достаточно для общения. Он так же, как и она, страдал от одиночества, он так же, как и она, искал любовь и не находил, почти разочаровавшись в людях. Он рассказал ей многое о своей жизни в Испании, о детстве и юношестве, и, читая его воспоминания, ей становилось легко на душе, и она даже улыбалась. Особенно ей было забавно, когда он описывал свои первые впечатления о России, как он впервые приехал сюда по обмену и как боялся мороза, спасаясь с русскими водкой.
Давид был из Мадрида. Молодой, красивый брюнет с черными умными глазами, и, что удивительно, без девушки. Он объяснял это тем, что в его стране женщины перестали быть женщинами, увлекшись борьбой за свои права, что вся эта эмансипация сделала свое черное дело, и теперь испанские мужчины напуганы и осторожны в выборе. Они боятся жениться, предпочитая ходить по барам. И Марине даже было обидно, что столько много хороших мужиков пропадает зазря.
Давид был по образованию историком. Он учил русский язык в институте и активно интересовался историей СССР. Марину удивляло, что многое, о чем пишут и говорят о ее стране за границей, неправда и даже клевета, и как вообще разумному человеку можно было уверовать в это.
Потом Давид пропал, они договорились списаться в определенный день, но он не вышел на связь. Сначала она объясняла это его необязательностью, свойственной всем испанцем. Потом терзала себя тем, что, возможно, она чем-то обидела его. Она перечитывала свою переписку, пытаясь понять, где она перешагнула эту грань. Может, она излишне грузила его своими проблемами с мужем? Может, он посчитал ее просто сумасшедшей, когда на его простой вопрос, что ей нужно для счастья, она ответила, что ничего не желает, разве только завести новых кур, потому что старые перестали нестись.
Шли дни, а милого и далекого друга все не было. Марина не на шутку забеспокоилась, даже украдкой плакала, думая, что с ним могло случиться что-то непоправимое. И в этом естественном желании ему как-то помочь, она впадала в еще большую депрессию и не находила себе места. Но, как оказалась, причина исчезновения Давида была в другом. Он написал ей сразу, как только вышел на связь. В связи с кризисом ему пришлось перебраться на заработки на север Франции и какое-то время обустраиваться там. Сейчас он жил в небольшом городке, где он работал на мусоровозе в надежде, по окончании годичного контракта, получит бесплатное французское образование. Это второе образование могло дать ему в будущем возможность хорошо зарабатывать. Поэтому он легко переносил переезд. Условия быта поражали Марину. Для нее Запад всегда был образцом какой-то цивилизации, культуры, хорошей сытой жизни. Но сейчас, видя, как ее бедный друг ютится в небольшой клетушке, в которой едва умещается сам он и его холодильник, как покупает товары по акциям и радуется этому, как ребенок, как экономит на всем, даже на электричестве и воде, ей становилось не по себе и очень грустно.
Ей не нравились его новые друзья мигранты, окружавшие его. Она интуитивно чувствовала их неискренность к нему, их выгоду, все это ломало ее стереотипы. Давид много пил с ними, кормил их. И при этом не понимал того ужасного положения, в котором он оказался, напрасно объясняя ей плюсы бесплатной французской медицины. Марина давно поняла, что даже ее знакомый ветеринар, загубивший своим невежеством не одну корову, и то больше знает, как лечить артрит колена, чем их врач с дипломом, советующий направо и налево одни антибиотики и дорогущие антидепрессанты. У Давида к тому времени от тяжелой работы сильно опухла нога, и, слава богу, только его физическое здоровье само помогло справиться с болезнью. Даже по сравнению с жилищем, которое он снимал, старая хата Марины казалась ей бесспорно комфортабельным дворцом. Марина невольно жалела его, а он успокаивал ее, искренно не понимая причину ее беспокойства, объясняя ее переживания о нем излишней чувствительностью русских женщин. Иногда он делал попытки понравиться ей, обратить на себя внимание, как на мужчину, но это все были попытки от скуки и даже, наверно, скорее, для приличия. Их дружба по переписке иногда в минуты особого настроения носила легкий оттенок ничем не навязанного флирта.
Марина, как и он, не воспринимала это всерьез. Для нее Давид был совсем мальчишка, разница в пятнадцать лет говорила о многом. К тому же, он жил за границей. Вот почему с ним можно было говорить обо всем, что угодно, не боясь последствий. Да, она жаловалась ему на свою жизнь, на мужа, на сына, который собирался привести невестку в дом, даже не спросив у нее разрешения. Все, что накипело у нее в душе за эти годы, она, в надежде на понимание, изливала Давиду в электронной переписке. И он понимал ее, как никто другой в этом мире.
За окном романтично светила полная луна, и волшебное сияние проникало через окна в хату, наполняя пространство каким-то магическим и печальным светом. Марина стояла обнаженной перед зеркалом и заплетала и расплетала косу. Это ее успокаивало. У нее были густые, черные волосы, уже слегка тронутые сединой, которая не портила ее красоту, а, наоборот, придавала ей какой-то едва уловимый аромат зрелости и сочности.
Марина вздохнула. Ее снова стали мучить мысли о Давиде, как он там один, чем ему можно помочь. Положение у нее и самой было незавидное. Она работала за копейки в библиотеке. Зарплату мужа задерживали, сбережений никаких не было, а нужны были средства еще на свадьбу сына. Последней надеждой было – это заложить по весне куриные яйца в инкубатор и вывести цыплят, чтобы продать потом дачникам, но куры как назло не неслись, болели и дохли, и все это казалось безнадежным делом.
И сейчас, когда она заплетала и расплетала косу перед старым зеркалом, она вдруг осознала, что что-то непременно должно произойти с ней этой ночью. Это было такое навязчивое и сильное чувство, словно наваждение. Марина не верила в чудеса, но в эти мгновенья какая-то неведомая сила, словно пробку из-под шампанского, толкала ее из хаты.
По-прежнему сопел уставший муж. Это его сопение начинало злить ее, надоедать, мучить. Ей вдруг захотелось обвинить его во всех своих бедах и даже убить прямо сейчас, пока он спит, а затем себя, но эти ужасные мысли напугали ее, и она, борясь с неестественным ее душе приступом насилия, стала одеваться. Ей хотелось сейчас выглядеть очень красивой, поэтому она подошла к платяному шкафу и стала рыться в вещах. Наконец, она надела на себя длинное, элегантное зеленое платье, которое она сама себе сшила, натянула на ноги капроновые чулки, которые придали ей сексуальности, и довольная этим, достала из коробки высокие сапоги. Затем, порывшись в сумочке, она достала свою косметичку и в спешке перед зеркалом накрасила губы. Ей вдруг на минуту стало страшно от мысли, что скажет муж, если вдруг проснется и увидит ее, приукрашивающуюся перед зеркалом, готовую в любой момент выпорхнуть из натопленной хаты в предрассветное утро.
Он точно решит, что жена его идет на свидание. И, возможно, и даже наверняка, он потянется за ружьем, которое предусмотрительно висит на стене прямо над ним, словно ждет своего рокового часа. Ей даже показалось, что муж перестал сопеть, и, чтобы не искушать себя и его, Марина поспешила уйти. Жадно вдохнув свежего мартовского воздуха, она тенью скользнула к калитке. Где-то по хутору закукарекал петух, и ему вторили другие. Она не знала куда идти, но лишь бы уйти, скрыться, убежать, лишь бы подальше, и в этом отчаянии яркий свет фар со стороны дороги вдруг ослепил ее. Незнакомая машина остановилась, буксуя по гравию, почти застигнув ее врасплох. И Марина с растрепанными на бегу волосами вздрогнула, инстинктивно закрывая свое лицо руками. Верила ли она в совпадения, в какие-то случайные и роковые вещи, которые происходят с людьми в критические в их жизни моменты? Пожалуй, нет. И сейчас она больше всего боялась, что ее испуганный силуэт увидят в окно соседи, муж, кто-либо другой, и, что на их закономерный вопрос, что она делает сейчас одна на рассвете, безумно красивая и желанная, выходя из дома или, наоборот, возвращаясь откуда-то, она никому не сможет ответить. Ей не поверят.
Дверь со стороны пассажира открылась, и из машины вышел среднего роста мужчина. Он с сомнением оглядывался по сторонам, словно пытаясь понять, то ли это место. Марина все еще жмурилась от света и сквозь него видела лишь шашечки такси.
- Это точно здесь? – спросил он водителя, и, не дождавшись ответа, пошел навстречу Марине. Этот голос с каким-то редким южным акцентом ей показался знакомым и даже родным.
- Пять минут, не более, - сказали ему вслед из салона. - Дорога скользкая.
- Bien. Я постараюсь быстро.
Что он собирался сделать быстро, для Марины оставалось загадкой. Она стояла, как заколдованная и ждала, когда незнакомец подойдет к ней поближе. Когда он заметил ее, то радостно махнул ей рукой.
- Ты? – выдохнула она, чувствуя трепет.
Он обнял ее, не дав ей возможности упасть, и она, все еще не чувствуя почву под ногами, прижалась к нему.
- Belle nuit, n’est-ce pas? - сказал мужчина по-французски.
От его объятий у нее пошли мурашки. Марина закрыла глаза, ей чудилось, что это сон, неужели Давид приехал к ней.
– Ты сумасшедший, - шептала она, пытаясь насладиться его близостью, улыбаясь, словно пьяная. - Приехать сюда… Ко мне…Это невозможно… Я сплю….
Он улыбнулся ей и, шутя, слегка ущипнул за щеку. Она посмотрела ему в глаза, и ей вдруг стало тревожно. Он был одет не по погоде, в ветровке, джинсах и легких ботинках, и ей захотелось согреть его.
- Ты замерзнешь, - сняла она с себя шарф и обмотала его вокруг шеи Давида.
- J’appr;cie l’attention, mais je vais bien, - засмеялся он в ответ. – Самолет. Пора. Завтра работа.
- Ты сумасшедший, все эти перелеты, такси… Как твое колено?
- No me importa! Я хочу увидеть тебя. Красивая…
Он провел тыльной частью своей холодной ладони по ее мокрой от слез щеке.
- Tu es si joilie quand tu pleures. Мне сложно говорить. Я…
Марина прижалась сильнее к нему. Ее сердце трепетно билось. В эти мгновенья она уже не боялась, что ее увидят в объятиях незнакомого мужчины.
- Кажется, я тебя люблю … - призналась она и вдруг поцеловала его.
Он вздрогнул, не ожидая этого, дивясь теплоте ее губ, чувствуя прилив ее нежности и любви к нему. Эта нежность растекалась в нем сладкими волнами, овладевала им.
- Ты мой… - шептала она ему. – Только мой.
- Марина, я приехал как друг…. – пытался объяснить он ей.
- Да, да… mon ami… - не отпускала она его, продолжая целовать и обнимать за плечи.
Он вдруг отстранился, пытаясь собраться с мыслями…
- Вот, вот. Держи… – протянул он что-то в руки Марины. – Это тебе пригодится…
- Что это? – удивилась она.
Ей снова овладел страх, она боялась взглядов соседей и того, что муж проснется.
- Это французские яйца…
- Зачем, Давид?
Марина отстранила его руку, но он настоял.
- Non, non. Prends ;a, cache le. Ce sont des oeufs.
Сейчас ему сложно было подбирать слова. Он говорил то по-французски, то по-испански. Но Марина его понимала. Он видел это по взгляду ее испуганных глаз. Она понимала, что он сейчас уезжает, что он приехал просто помочь ей, сделать доброе дело. Ему стало неловко. Он хотел еще задержаться, чтобы сгладить впечатление, но обстоятельства вынуждали его спешить.
- Я боялся, что их отберут на таможне, – словно оправдывался он перед ней. - Во Франции их имеют только члены клуба. Я отдал все, чтобы их заполучить, ведь это твоя мечта… Ты сама говорила…
Водитель такси мигнул фарами, давая сигнал, что нужно поторапливаться, и Давид сделал шаг назад.
- До свиданья, Марина! – махнул он ей и пошел к машине.
Весь этот путь в несколько шагов он преодолел так, словно шел целую вечность. Каждый шаг, каждое усилие, отдаляющее его от Марины, давалось ему невероятно сложно. Он думал об этой русской женщине. Она стояла у калитки с покосившимся забором, растрепанная и расстроенная, смотрящая ему вслед с таким видом, будто он уезжал на войну, с которой ему уже никогда не вернуться. Холодный ветер дул ему в лицо, и Давид кутался в этот теплый, пахнущий ее сладким парфюмом шарф. Он вдруг вспомнил, что впопыхах не вернул ей его, но побоялся оглянуться.
Он думал о том, что именно заставило его прибыть сюда, в Россию, в эту глубинку, куда даже не каждый таксист готов был ехать. Да, он устал от Европы с ее строгими рамками, устал от этой вечной борьбы за свое существование без каких-либо достойных человека перспектив. Ему предстояло только одно - скучное, унылое, относительно сытое существование, и, чтобы отвлечься, ему хотелось совершить что-то вроде подвига, сделать что-то невероятное, вопреки судьбе и здравому смыслу. Когда он летел сюда, он вез Марине мечту, эти дорогие французские яйца. Он хотел увидеть радость в глазах этой русской женщины, хотел сделать ее счастливой и богатой, но вместо этого он принес ей боль. Он слишком поздно понял, что для ее полного счастья ей нужна его любовь. Любовь, которую он не мог ей дать, потому что был не способен любить так, как она, трепетно, с самопожертвованием, любовь без каких-то ограничений и условностей, любовь от Бога.
Когда он сел в машину, у него все же возникла мысль остаться, но эта была очень страшная мысль, от которой у него еще долго шли мурашки по коже.
Она стояла такая красивая, такая желанная в свете горящих фар, словно ангел, спустившийся с неба. Он смотрел на нее через лобовое стекло, восхищенный и одновременно испуганный этим виденьем, все еще ощущая тепло ее ласковых губ, слыша биение ее растерзанного сердца.
Машина рванула, раскидывая гравий, и выехала на дорогу. Только сейчас Марина почувствовала, как сильно замерзли у нее ноги, и она поспешила в хату. Там у двери ее ждал кот Васька и мяукал, просясь впустить.
- Ах, ты черт! – выругалась на него Марина и хотела оттолкнуть его сапогом, но животное ловко отпрыгнуло в сторону и снова стало ласкаться о ноги хозяйки.
В хате было по-прежнему тепло. Тихо сопел муж. Марина села на колени у остывающей печки, пытаясь согреться и протягивая озябшие руки к углям. Она думала о Давиде, о том, что она, скорее всего больше не увидит его, о том, сколько сил он потратил, чтобы привести эти яйца к ней. Ее утешало лишь то, что всю дорогу его будет согревать ее шарф. Все это время кот Васька был рядом и терся под ногами, выпрашивая что-то поесть. Он был очень настойчивым и жалобно мяукал. Согревшись и придя немного в себя, она вдруг вспомнила о подарке Давида и открыла его. Там лежал десяток крупных яиц шоколадного цвета. Что скажет она мужу, откуда она взяла эти французские яйца, что с ними делать, ведь таких редких, дорогостоящих яиц нет ни у кого в России.
Она плакала и разбивала твердую, как камень, скорлупу о край сковородки, бросая содержимое в раскаленное масло. Яйца шипели и начинали схватываться. Кот Васька в предвкушении облизывался и, продолжая мурлыкать, терся о ноги. Никогда в жизни он не ел такой дорогой яичницы.