Пролог
Одинокая могила, фрау Шторх и печальный незнакомец
Древние городки и поселки юго-востока Баварии обладают каким-то особенным очарованием. Внешне они схожи между собой, как первоклашки: две обязательные башни над арками-воротами в старый город, булыжные мостовые, на которых до сих пор как будто слышится грохот каретных колес, и тесно прилипшие друг к дружке, вросшие в землю дома времен Римской империи… Но в каждом из них есть и своя «изюминка», или, если хотите, отличительная особенность – будь то старая живописная набережная, литой памятник местному рыцарю или зловещая история-легенда, предлагаемая гостям вместе с золотистым пивом, белыми сосисками и солеными кренделями.
Мне, немолодому музейному работнику из Вены, все это не в диковинку. В свое время я исколесил эти места вдоль и поперек и вволю надышался свежим воздухом Дуная и ароматом сказки его берегов. Поэтому, когда в августе прошлого года я вынужден был остановиться на ночлег в одном из нижне-баварских городков, меня интересовала не историческая ценность его площадей, а лишь возможность отдохнуть и набраться сил для дальнейшего пути в Вену.
Я снял комнату в каком-то недорогом пансионате и, радуясь царившему в тот день теплому безветрию, заказал себе ужин на террасу, с которой открывался великолепный вид на реку и старую крепость на пригорке. Уже почти стемнело, и силуэт здания черной эмблемой выделялся на фоне закатного неба. Я знал, что очарование этого пейзажа обманчиво: никогда уже стены бывшей крепости не осветят факелы ее гарнизона и тишину ночи не прорежет скрип поднимаемого над защитным рвом моста, так как ни факелов, ни самого гарнизона больше не существует, а ров давным-давно засыпан. В крепости этой, успевшей, к слову сказать, побывать и замком, и монастырем, сегодня располагается частный дом престарелых – учреждение мрачное и совсем не романтическое.
Поужинав и выкурив сигарету, я решил прогуляться по набережной и послушать «музыку Дуная», как я называю ту чудную гамму звуков, что доносится обычно с ночной реки. Я пересек тихую улицу, прошел к городской площади, где полюбовался роем мотыльков в желтом пятне света под фонарем, и спустился вниз, к причалу. Постояв немного у перил, я двинулся вдоль реки и, погруженный в свои мысли, не заметил, как вышел из города. Передо мной возникла черная громада крепости со светящимися окнами – должно быть, не все старики спали в этот час, – а по левую руку показалась кромка леса, к которой я и направился через маисовое поле.
Проходя мимо бывшего замка, я вдруг услышал, как скрипнули ворота в его высоком кирпичном заборе, и, повинуясь внезапному импульсу, шагнул с дороги в тень высокой кукурузы. Не знаю, зачем я это сделал: бояться мне некого, да и к особо любопытным я себя не отношу, но в атмосфере ночи всегда есть что-то необычное, побуждающее отступить от привычных шаблонов поведения.
Я стоял в тени кукурузных стеблей, куда не проникал свет ни взошедшей только что луны, ни далеких уличных фонарей, и ждал. Вот от замковой стены отделилась человеческая фигура и, выйдя минутой позже на дорогу, побрела в сторону леса. Судя по походке и кошачьей мягкости движений, это была женщина, но рассмотреть ее получше не представлялось возможности: должно быть, опасаясь ночной прохлады, она куталась в просторный плащ с капюшоном и не оглядывалась по сторонам.
«Что ей делать ночью в поле? – спросил я себя. – Или она идет в лес?»
В силу моей музейной деятельности я отношу себя к людям, неравнодушным к истории и всякого рода тайнам, а потому и любопытство мое разбудить очень легко. Вот и тогда, в тот вечер, я встрепенулся и почувствовал жгучий интерес к происходящему, напрочь позабыв про усталость и желание выспаться. Пропустив женщину мимо себя, я неслышно вышел на дорогу (пробираться по перерытой, изборожденной тракторными гусеницами кромке кукурузного поля было бы невозможно) и последовал за ней, надеясь, что ей не придет в голову оглянуться.
Женщина никуда не торопилась. Она словно плыла по дороге и не размахивала руками, как это делают при ходьбе представители мужеского пола, да и вообще, похоже, держала руки на груди, так как рукава ее плаща свободно свисали и пальцы («тонкие и нежные», как часто пишут в романах) из них не выглядывали. Поначалу мне приходилось сдерживать шаг, чтобы не выдать себя неосторожным движением, но потом, видя, что женщина не интересуется окружающим, я осмелел и приблизился к ней почти вплотную. Нас разделяли всего несколько шагов, когда странная дамочка вдруг свернула с дороги на невидимую тропинку и пошла к кромке леса, шурша полой плаща о высокую траву. Недолго думая, я последовал за ней, не отдавая себе отчета в том, какое впечатление произведу, если она меня обнаружит.
Не прошло и минуты, как тропа, по которой мы шли, оборвалась, упершись в большой круглый камень. Что это был за камень, я в лунном свете не разобрал, но, помню, испугался при мысли, что женщина может обернуться и увидеть меня, и сделал большой шаг в сторону, в кукурузу. Шум я, должно быть, произвел при этом страшный, но удача сопутствовала мне: капюшон женщины скрадывал окружающие звуки и она ничего не услышала. Возблагодарив за это Господа, я присел и затаился, меж стеблей наблюдая за действиями той, которую так бесстыдно преследовал.
Женщина опустилась на одно колено, склонила голову и возложила руки на камень (последнее действие я мог лишь угадать, так как со спины рук ее не видел). Своей позой она очень напоминала молящуюся, но каким-то странным, неизвестным мне способом. Мне показалось, что она шептала что-то, если, конечно, меня не обманул шелест ночного ветра, гулявшего в стеблях кукурузы. Мне вдруг стало неуютно: я чувствовал себя так, как будто приник глазом к замочной скважине в двери женского душа и не мог от нее оторваться. К тому же тропа, по которой фигура в плаще привела меня сюда, обрывалась у камня, и женщина, окончив свою молитву, неминуемо должна была развернуться и увидеть меня в этой проклятой кукурузе…
Тут на луну наплыла неизвестно откуда взявшаяся туча, и молящуюся скрыла от меня ночная тьма. Стало вдруг невыносимо жутко: мелькнула мысль, что женщиной я назвал это создание в плаще чисто интуитивно, а на самом деле не видел ни лица этого существа, ни волос, ни даже кончика пальца… А что, если это и не женщина вовсе, а то и вообще не человек? Кто же тогда?
Бог мой! Позволь мне уйти!
Забыв обо всем на свете, я выскочил из кукурузы на тропу, которую чудом распознал в кромешной тьме, и быстрым шагом пошел прочь, вымаливая у Отца Небесного секунду за секундой. Бежать я не рисковал, понимая, что не имею права оступиться и получить травму, и тяжелы, нескончаемы были эти метры узкой тропки, отделяющие меня от широкой дороги!
Утреннее солнце, как водится, рассеяло мои ночные страхи, а чашка крепкого кофе с яичницей на завтрак и вовсе подняли мой «боевой дух». Тревога уступила место любопытству, и я твердо решил не уезжать из городка, пока не узнаю историю камня на кукурузном поле и женщины в плаще, наверняка имевшей какое-то отношение к дому престарелых, от ворот которого я ее прошлой ночью провожал.
Для начала я отправился той же дорогой через поле, что и вчера. Вся округа преобразилась: весело щебетали беззаботные птахи, шумели могучие стебли готового к уборке маиса, и настроение мое было совсем иным, нежели при лунном свете. Я быстро прошагал свой вчерашний участок пути и чуть было не пропустил начало неприметной, протоптанной в кукурузе тропки.
Дорожка в поле была узкой и извилистой, так что мне то и дело приходилось пригибаться и отодвигать рукой листья и тяжелые спелые початки, чтобы не оцарапаться. Странно, но вчера, когда я преследовал здесь фигуру в плаще, тропинка показалась мне гораздо более широкой… Следуя ее изгибам, я еще несколько минут пробирался через поле, пока наконец не остановился перед большим белесым валуном, перегородившим мне дорогу. Тропа здесь обрывалась, и не могло быть никаких сомнений в том, что именно этому камню кланялась вчера странная особа в плаще.
Признаться, я был разочарован. Наверное, я ожидал найти что-то вроде сказочной скалы-указателя: «Направо пойдешь… прямо пойдешь…», но обнаружил лишь обычный округлый камень неправильной формы, правда, слишком большой, чтобы ни с того ни с сего оказаться посреди давно культивируемого поля, но все же вполне обыкновенный. По тому, как глубоко камень врос в землю, было понятно, что лежит он здесь уже достаточно давно, – так давно, что его отшлифованная дождями поверхность стала гладкой, как яйцо.
«Ну вот, ничего интересного!» – пожаловался я неизвестно кому и собрался уже взгромоздиться на валун и выкурить сигарету, прежде чем отправиться в обратный путь, но вдруг заметил на камне какие-то слабо видимые знаки, сделанные, похоже, резцом. Нагнувшись, я попытался разобрать надпись, что оказалось несложно:
«Ты умер здесь
и засыпан в 1962 году.
Лютый рок и я погубили тебя.
Нет мне прощения».
Я почесал в затылке. Было ясно, что камень являлся надгробием какому-то неизвестному. Сама надпись, конечно, довольно пафосная, с претензией на трагичную романтичность, но это – обычное дело. Странным же казалось то, что могилу устроили прямо на месте смерти этого человека, а не на кладбище, как того требует обычай. И почему «засыпан», а не «похоронен» или «погребен»? К тому же я никогда прежде не встречал памятника с эпитафией, но без имени!
Вопросов у меня было больше, чем ответов, что делало всю эту историю интересной, особенно если принимать во внимание ту фигуру в плаще, навещающую могилу по ночам…
Сигарету свою я выкурил стоя, задумчиво глядя на необычный могильный камень. Чем дольше я на него смотрел, тем яснее мне становилось, что ответы на мои вопросы следует искать в другом месте – например, в доме престарелых по соседству. Но что я там скажу? «Здравствуйте! Не подскажете ли, где я могу узнать, кто тут у вас шастает ночами в плаще по полям и молится старым надгробиям?» Тогда мне ответят: «Конечно, подскажем, дорогой вы наш! В ближайшей лечебнице для полоумных! Да попросите там привязать вас хорошенько!»
Мне уже доводилось раньше бывать в учреждениях подобного рода, поэтому, переступив порог дома престарелых, который почему-то назывался «Осенний лист», я направился прямиком к девушке за конторкой, курносой и симпатичной. Девушка безумно хотела казаться важной и сделала вид, что роется в каких-то бумагах и не замечает меня. Я позволил ей насладиться собственной значимостью и постучал костяшками пальцев по стойке, лишь когда это действо стало затягиваться.
– Ой, извините! – улыбнулось мне милое создание. – Я тут как раз сверяла списки и не заметила, как вы подошли.
– Бывает, – постарался я быть приветливым. – Списки – большое дело.
– И не говорите!
– И не буду. Я, собственно, по другому вопросу.
– По вопросу? – взметнулись приклеенные ресницы. – А я думала, что вы навестить кого-то пришли.
– Вы правы, навестить.
– Кого же?
– Вот в этом-то и проблема. Я не знаю имени этого человека.
Девушка откинулась на спинку стула и сунула в рот карандаш, с помощью которого до этого «сверяла списки». В глазах ее появилось насмешливое выражение.
– Как же это вы приходите, не зная, кого хотите увидеть?
Разговаривать с привратницей смысла не имело, и я решил закругляться:
– Я знал, родненькая, пока не увидел вас, – тут-то я и потерял голову. Вы уж просто покажите мне пальчиком, где находится кабинет вашего начальства, и я не стану отвлекать вас от ваших списков!
«Родненькая» насупилась:
– Фрау Шторх сейчас занята, у нее важный телефонный разговор.
– Разве я просил вас сказать мне, что она делает? У вас есть пальчики?
– Четвертая дверь слева по коридору, – буркнула консьержка и потеряла всякий интерес ко мне. Ну и ладно.
Я двинулся в указанном направлении, рассматривая по дороге висевшие на стенах картины и фотографии сотрудников. Среди множества мелких изображений медсестер и уборщиц выделялись три крупных портрета: седовласой дамы преклонных лет, дамочки помоложе и толстого парня в поварском колпаке. Чем заслужили свои большие портреты двое последних, осталось для меня неясным, но подпись под ликом пожилой тетки гласила, что это – «руководитель учреждения Маргарет Шторх», а значит, именно та дама, что была сейчас занята «важным телефонным разговором», если верить ее маленькому курносому церберу. Ага, посмотрим.
– Вы ко мне?
– Именно к вам, фрау Шторх. Можно?
– Конечно. Вы по делу?
Подтянутая пожилая женщина благородного вида – точная копия своего портрета – оторвалась от лежащих перед ней бумаг и посмотрела на меня без особой радости, но и без недовольства. Загорелая кожа, горстка украшений и чуть подведенные глаза – хорошо выглядите для своих лет, фрау Шторх!
– Да, по делу. Но дело у меня не совсем обычное.
– Неужели? Хотите, угадаю? Вы – племянник, желающий сбагрить престарелую тетушку и поселиться в ее доме, или новый опекун кого-то из постояльцев, и у вас «щекотливое финансовое дельце», или же вы, на худой конец, нотариус и хотите обстряпать подписание завещания одной из наших старух так, чтобы оно было действительным, несмотря на маразм. Я права?
«С посетителями в таком тоне не разговаривают, – подумал я, лучезарно улыбаясь. – Не пора ли вам, милая фрау Шторх, на пенсию?» Вслух же сказал:
– Нисколько не сомневаюсь в вашей проницательности, фрау Шторх, но на этот раз вы поторопились с оценкой. Если меня и интересует кто-то из ваших постояльцев, то совсем по другой причине. Я – историк и работаю в одном из венских музеев.
– Вот как? – дама слегка удивилась. – На музейного работника вы совсем не похожи. Но даже если и так: что в баварском доме престарелых может представлять интерес для австрийского музея?
– Прошлое, фрау Шторх, что же еще? Мы храним его материальные останки, вы же заботитесь о о тех последних живых, что еще помнят его...
– Не люблю витиеватости. Говорите прямо, что вам нужно?
Я сидел на скамейке перед «Осенним листом» и курил. Как и ожидалось, фрау Шторх после моего рассказа послала меня к чертовой матери и велела не отвлекать ее от работы всякими глупостями. «Откуда мне знать, кого вы видели? У нас не тюрьма, и каждый постоялец волен делать что хочет: сидеть в пивной, играть на скачках или шастать по полям и молиться на надгробия. Меня это не касается, да и вас касаться не должно». Вот и весь диалог.
Я не обижался на фрау Шторх. В конце концов, с какой стати ей тратить свое время на удовлетворение любопытства какого-то праздношатающегося болвана из иностранного музея?
Погода стояла замечательная, и многие постояльцы, как и персонал, высыпали во двор погреться на солнышке. Неподалеку от меня приходящий врач расспрашивал молоденькую медсестру о ее подопечных. «Как дела у такой-то, дескать, бабки?» – «Ой, уже лучше, доктор! Настроение появилось, не такая вялая…» – «Ну, а у этой?» – «Тоже хорошо! После того, как вы назначили ей те синенькие таблетки, из помойного ведра она больше не ест…» – «Отлично! Ну, а дед-то тот как?» – «Помер дед…» – «Та-ак… Хорошо, вычеркиваем. А Иоланта?» – «Не спит ночами Иоланта! Полдесятого уже встает с постели и шарахается по этажу, как привидение!» – «А кладете во сколько?» «Ну… в полпятого-пять…» – «Да уж, серьезные нарушения сна! Таблеточку!» – «А может, привязать?» – «Можно и привязать, если невмоготу…» И все в том же духе.
Я уж совсем собрался было уходить, когда вдруг заметил не совсем обычную картину: седовласый, очень достойного вида пожилой человек в темно-синем, чуть старомодном костюме и аккуратно повязанном галстуке в горошек сидел на низенькой скамеечке у ног грузной, едва помещавшейся в кресле-каталке старой дамы и осторожно, словно боясь в чем-нибудь ошибиться, кормил ее с ложки какой-то густой белесой субстанцией – не то йогуртом, не то заварным кремом. Старуха, судя по всему, находилась в очень глубокой стадии деменции: она не замечала сидящего возле нее мужчину и не интересовалась окружающим. Невидящий взгляд ее был устремлен куда-то в угол двора, а правая рука беспрестанно теребила юбку, пуговицы кофты и руки мужчины, норовя выбить из них чашечку с йогуртом. При этом женщина непрерывно издавала какой-то скулящий звук, а из уголка рта у нее подтекал только что отправленный туда йогурт вперемешку со слюной, который мужчина тут же промокал салфеткой. Голова старухи лежала на груди, а грудь – на коленях.
Мужчина посмотрел на меня и почему-то улыбнулся, а мне вдруг стало неловко, оттого что я сижу тут, как в цирке, и таращусь на них. Не желая казаться безучастным зрителем, я приблизился и заговорил:
– Извините за бестактность, но не могу ли я чем-то помочь?
Он улыбнулся:
– Спасибо, господин, но не думаю, что ей можно помочь. Это – хроническое состояние и не поддается корректировке.
– Да уж, – сочувственно покачал я головой. – У моей тетушки тоже было старческое слабоумие, и мы…
– Простите, – перебил меня мужчина и, притулив баночку с йогуртом в специальную выемку в подлокотнике кресла, повернулся ко мне всем телом, – но у нее не слабоумие, как вы изволили выразиться. Я уверен, что она находится в здравом уме и хорошо ориентирована… Тут другое.
– Что же? Шизофрения?
– Нет-нет, отнюдь, хотя… Я не знаю, как развивается шизофрения, но причиной этого состояния явился, как бы вам сказать… страх. Даже не страх, а дикий ужас – сильнейшая, парализующая нервную систему эмоция, гораздо более глубокая, чем просто страх смерти…
Я сразу заинтересовался. Многие дети склонны преувеличивать страдания и былую значимость своих стариков, но тут явно было что-то другое.
– Не хочу быть навязчивым, ведь я не врач, но… Могу ли я спросить, что же случилось с вашей матерью?
Мужчина чуть расслабил на шее галстук в горошек и снова грустно улыбнулся.
– Не думаю, что это имеет смысл. Помочь ей все равно никто не сможет, а вспоминать истории пятидесятилетней давности не очень-то хочется. Тем более если речь идет об историях столь странных и невероятных, как эта… Вздумай я рассказать вам ее, вы, чего доброго, записали бы меня в сумасшедшие, так что лучше не стоит.
Он вновь отвернулся и продолжил кормить йогуртом старую женщину, по-прежнему смотрящую в одну точку и колотящую рукой о подлокотник кресла.
Ну, нет так нет.
– Извините за беспокойство, – чуть поклонился я несостоявшемуся собеседнику и, чтобы сгладить неловкость, добавил в шутливом тоне: – Видно, такая уж моя судьба сегодня – ни о камне-могиле узнать не довелось, ни тут не выгорело. До свидания!
– Что вы сказали? – встрепенулся вдруг мужчина и посмотрел на меня с интересом. – Вы говорите о камне с кукурузного поля?
– Угу. Я гулял здесь ночью и увидел женщину, что молилась у надгробия. Думал, что смогу разузнать что-нибудь об этом, но… Прощайте!
– Подождите!
Он встал со своей скамеечки, отряхнулся и протянул мне тисненную золотом визитную карточку.
– Позвоните мне на неделе, если хотите. Быть может, я и расскажу вам об этом, если хватит духу. А пока… Чтобы представлять себе, о чем пойдет речь, не поленитесь, прошу вас, и пролистайте подшивки местных газет за июль 1962 года. Думаю, вы найдете там кое-что интересное!