Бабушка Поля не была похожа ни на ведьму, ни на колдунью. Наоборот, в этой маленькой, сухонькой пожилой женщине было больше светлого и доброго, располагающего к себе, к спокойному разговору. А когда она тебе улыбается, то невольно и сам поддаешься этим чувствам, раскрепощаешься.
После выпитой второй чашки ароматного чая, она ждала, когда Синцов доест манный блинчик, обмазанный сверху малиновым вареньем и, спросив, а зачем ему нужна эта история про Анну, сказала:
- Хорошо, унучек, хорошо. Слушай.
И тут же ее лицо изменилось, исчезла с него доброта, оно стало грустным, и словно вторя этому изменившемуся настроению в лице старушки, в абажуре погасла единственная лампочка, и в комнату пробивался лишь тусклый свет в полуоткрытую дверь с коридора.
Незаметно включив диктофон на мобильном телефоне, Синцов его немножко выдвинул из-за блюдечка с вареньем, направив его на бабушку Полину.
- Ой, как было все то, и страшно вспомнить, унучек. Солнце зашло, мы с Аней повстречались у магазина. Он там, за углом, - махнула рукой куда-то за себя женщина. – Так вот, я хлеб несла, сахар, масло. Тяжело. Анка-то - помощница-а. Сколько помнится, всегда добра ко мне, не то, что ее родители, Петька со Светкой, - и тут же перекрестилась, что-то шепча про себя. – Сколько их знала, столько и не знала! Забор поставили, во(!), за ним ничаво не видать, - сложила губы и кивает головой, смотря куда-то сквозь Николая, бабушка Полина. – Ничаво! Скрытны люди, фу! Как так можно? А дом, у-у-у, какой у них большой! У всех голод, а они жируют, машину купили, дом построили, а старый сломали. Вот!
Как жили, не знаю, в гости не звали. Жадные они, говорят, - снова вздохнула тетя Полина. - На машине кругом ездили, и откуда стоко деньжищ, не знаю. Вот, и Аньке не повезло с ними, холостячка до сих пор.
«По возрасту - моя одногодка, эта Анна Петровна», - подумал Николай, не спуская своих глаз с дрожащих, уже давно потерявших свой девственный цвет, губ бабушки Поли.
- А как померли они, никто не знает. Машка с третьего дома говорит, сердце у них порвалось, а Катька с седьмого дому – со второго этажа гыкнулись, да шеи себе поломали. Не знаю. Их Анька тоды, у Москву ездила, горит, что их пугали. Вот как! А кому старики те нужны, а? – и вопросительно смотрит на Синцова. – Дом-то Аньке достался. Небось, это она их?
- Н-не знаю, - пожал Синцов плечами.
- Во-от, и как с магазина выхожу, так Анька идет-то. Вижу-то ее, «ой», схватилась за спину я, мол, тяжела, больно, моя сумка-то. Она, молодица-то, сильная, спасиба ей, взяла ее, мы и пошли, та-а. А на столбе то горит фонарь, то нет. Вот, и спрашиваю-то, у Аньки-то, а как померли твои папка с мамкой? А она в слезы-то. Горит, кто-то пугал их. Я спрашиваю: а кто? А она горит, приведенье-то, вот.
А я горю, а како оно? А она горит, юноса, вот. И тут тако началось, ой, - вздохнула бабушка. – Тако! Страшно говорить-то. Ой…
Николай вытпил из чашки остывший чай и смотрит на хозяйку дома, чувствуя, что и у него от ее рассказа начинают поджилки в руках трястись и не только с испугу.
А бабушка, словно специально, выждав какое-то время, всплеснула руками:
- Тако, ой, сердце вот-вот прыгнет.
Снова она начинает меняться прямо на глазах: вся съежилась, меньше стала, словно выпустили из нее воздух, которым она была напитана, как шар. На её морщинистом лице добавилось больше складок. Голос с сутью ею рассказываемого менялся: то шептала с шипением, как змея, то, как цикада, трещала, описывая ломающиеся ветки кустарника, то втягивала в себя, то надувала свои щеки, то выпучивала глаза, то закрывала их, продолжая шептать, до мельчайших подробностей описывая те произошедшие события.
- А на улице темно, унучик, света нет, - она резко толкнула воздух своим кулачком. – И, вот, как мы шли, так ктой-то как скажет громко-то! Я, аж, наделала. Ой, страшно было.
- А кто он?
- Так, голос Петра, унуче. Его нет, схоронили его с жинкой Светкой, - перекрестилась, - тока их Анька осталась. А он… ой-то, даже не знаю, у кустарнике, да как зашумит ветками, заломат их. Ой, наделала я промеж ног!
А Анька в дом свой не пошла, у меня осталась. А туалет у меня в огороде. Ночью она меня будит, идем вместе ту-дысь, - говорит, задыхаясь. – Ой! И только пошли, опять Петр, как скажет.
- А что он сказал, бабушка Полина? – невольно сорвался Синцов.
- Так, тетя я тебе! – резко посмотрела на Николая старушка.
- Извините.
- Так, он белый весь, приведение прямо. А я у дом, как влетела, и не знаю как. Анька бьется у дверь, а я не знаю, кто это, Петька иль Анька. А, может, жинка его. Страшно! Может, они душить меня хотят. Я и не открыла. А с петухами открыла, Анька под дверью. Вот-то.
- Мертвая?
- Не-а, дрожит вся и волосы белыя. Я ее домой вволокла, а она слова сказать не может, трясет ее. Говорю, что унучка, что с тобой? А она молчит, трясется. Так, и спать положила ее там, грязную, немытую. Весь день с дивана не вставала она, всю ночь. Обоссалась вся. Ой, напугалась вся она, унуча.
- Тетя Поля, а что он кричал? Ну, то, приведение?
- Ктой-то? – смотрит на Николая бабушка, словно не поняла, о ком ей говорит сейчас гость.
- Так, я же говорю, приведение-то, - прошептал Синцов.
- Ай, не помню-то, совсем страшно было. Петька то был.
- Так, может, все это вам показалось, тетя Паша? – шепчет Синцов.
- Ой, да што ты, унучик. Ой, как страшно было.
- И вы после этого у себя Аню оставили?
- Нет, нет, - закачала головой и затолкала руками в сторону Синцова старушка. – Зачем мне колдун нужен? А Петька, он колду-ун. Всю ночь, то там стукнет по стеклу и скребет когтями своими по нему, то по трубе стукнет. Ой, страх какой. Я всю ночь молилась. А утром сказала Аньке: уходи отселе, иди к соседям.
- И больше Петька к вам не приходил?
- Нет, он за Анькой ушел. Страх, ка-ко-ой.
- Бабушка, ой, извините, - приложил руку к сердцу Николай, - тетя Поля, а, может, это не Петр был, не отец Ани?
- Ой, он самый-то. Горят, у него на могиле собака его осталась. Анька ходила туда, а та яму там рыла. Вот это Машка мне с третьего дома говорила. Анька к ней потом ушла, а та ее тоже выгнала. Видно, она их убила.
- А что вы сказали по этому поводу следователю из полиции, тетя Полина?
- А што? Так они и меня будут заключать! Не-ет, я табе не говорила ничаго!
- Нет, не говорили, - согласился Синцов. – А знаете, где сейчас Аня?
- У психбольнице. Ведьма-то.
- Кто, теть Поля, ведьма-то?
- Анька-то…
И свет вспыхнул над столом, лампочка загорелась. Испугалась этого не только тетя Поля, но и сам Николай, вздрогнул, и перекрестился.
- Во-от! – подняла палец вверх тетя Поля.
- 2 –
Машке было тоже далеко за шестьдесят лет. Хотя, по сравнению с тетей Полей, она была другой, полноватой женщиной и скорой, что на слово, что на ногу. Бегает вокруг Николая и говорит, говорит.
- Ой, корреспондент. Ой, как это, что я натворила такого?
- А-а…- не успел Синцов и на этот вопрос ответить, как и на предыдущие, а она уже следующий задает:
- Вы ко мне как к Польке, про Аньку Порошенко?
- Да, - наконец, успел ответить Николай.
А тетя Маша его и не услышала, так как задавала уже другой вопрос:
- А она призналась?
- В чем?
- Ой, я ж вам говорю, она такая. А Петр и с того света за ней пришел, а вы его спрашивали?
- Кого? – икнул Николай.
- А, вот, вы у него интервью возьмите. Он-то знаете, чего говорит доце своей?
- Я…
- А вы спросите ее, а то в психбольницу сбежала, так, он ее и там достанет.
- А кто? – пятясь назад от наступающей на него женщины, вот-вот начнет махать руками Синцов.
- А я вам скажу. Там у нее какие-то бумаги. А отец их боится, и с того света за ними пришел, говорит, чтобы она их не жгла и не закопала, а разорвала на мелкие части, чтобы Белый Ангел их не прочитал и не отдал Черному Ангелу, а то его и на суд не пустят, - тараторила бабка. – А хранятся они в красной папке.
И только сейчас дошло до Синцова, что он включил диктофон на своем мобильном телефоне.
- А я вам скажу, что не надо ей рвать ту бумагу, ту папку. Пусть она отдаст ее Черному Ангелу, а то у него и машина, и дом - хоромы. Фу-у! – остановилась бабка, уткнувшись обеими руками в Синцова, приплюснутого к стене.
- Мария Федоровна, да о чем вы? - отведя от своей груди руки женщины, спросил Николай.
- Так, вы про Аньку-то пришли ко мне расспрашивать, Поля говорила. Или вы не тот?
- Да, да, я не тот, я - следователь, - соврал Николай. – Может, мне водички дадите, а то сухо в горле стало…
Бабушка тут же юркнула в комнату и через несколько секунд стояла перед ним в прихожей, держа в руке алюминиевую кружку с водой:
- Пейте.
- Спасибо, - сделав несколько глотков, Николай протянул назад кружку. – А когда вы обо всем этом узнали? Почему об этом раньше не рассказали? – теперь на хозяйку дома стал наступать Синцов. – Пройдемте к столу, нужно оформить документы.
- Ой, ой, я щас, я щас! - и откинув в сторону занавеску, показала, куда пройти «следователю».
Мария Федоровна Тычкина жила также бедно, как и баба Поля. Домик небольшой на две комнаты с кухонкой, ванной комнатой. Туалет вынесен на улицу. На нижней полке серванта, модном в семидесятые-шестидесятые годы, стоял набор слоников, сделанных из бело-желтоватой глины. В последнего, самого большого из них, уперлась фотография в темной глиняной рамочке. На ней изображены молодые Марина со своим мужем. Теперь она, как и тетя Поля, вдова. У обоих мужья бывшие химики, много лет отработавшие на химкомбинате, умерли, не дожив и до сорока своих лет…
- Этот сервант мы купили на премию, - вспоминает свою молодость Мария Федоровна. – Наш завод выполнил пятилетний план за три года. Вот на эту премию и купили сервант. А за ними очередь была огромная. Но спасибо мебельщикам, они тоже свой пятилетний план выполнили за два с половиной года, поэтому наша очередь была не долгой, - и куда делся ее простой слог, непонятно. Теперь она напоминает учительницу или какую другую женщину с образованием. Каждое ее слово словно с газеты списано. - Вот времена были, - с растяжкой проговорила последнее слово Мария Тычкина, громко зевая, забыв прикрыть ладонью перед своим гостем свой беззубый рот.
- Да, да, - согласился Николай, - мои родители тоже работали на химкомбинате, аппаратчиками, - и посмотрел на маленький квадратный будильник, стоявший посередине серванта на второй полке, и чуть не присвистнул, на часах двадцать два тридцать семь. – Спасибо вам за рассказ, Мария Федоровна, до свидания, - и одевшись, вышел на улицу.
Куда ближе идти до остановки, второпях одеваясь, Синцов у бабушки не спросил и повернул налево, и пошел по полутемной улице.
Действительно, фонари не на всех столбах здесь горят, обратил внимание Синцов, ежась от холода в легкой куртке.
Улица старая, застроенная еще при царе Горохе. В каждом палисаднике стоят большие деревья, в основном, грецкие орехи, саженцы которых, наверное, когда-то выдал всем жильцам этой улицы химкомбинат, и они во время субботника их высадили.
Вспомнил обещание позвонить Дятлову и набрал его телефон.
- Добрый вечер, Федор Викторович, Синцов это. Да, все нормально, встретился с обеими - тетей Полей и тетей Марией. Да, вы правы, у них все связано с потусторонними силами. Такое наговорили, что теперь страшно и по улице идти.
- Я тоже такое чувство тогда испытал, когда поздним вечером шел домой. А еще ветер был, деревья качало, лампы то гаснут, то загораются. Жуть.
- У меня вопрос к вам, Федор Викторович, может, это черные риэлторы на них подействовали. Вы эту версию не проверяли? Проверяли? А почему они говорят, что Анна находится в психбольнице, ведь вы говорили, что она пропала?
- Уже шесть месяцев, как прошло с тех пор, так никто и не знает, где она находится, Коленька. А думают люди, что она находится в психбольнице, потому что она действительно сошла с ума. Ей казалось, что за ней кто-то гоняется и требует ей отдать какой-то красный блокнот отца с какими-то записями.
- А собака, это правда, так и осталась после похорон у могилки ее родителей, там и скончалась?
- Так говорят, и кладбищенские служители тоже так говорят. Она с первого дня похорон охраняла их могилу, говорят, даже рылась там, хотела вызволить своих хозяев из-под земли, как живых.
- Может, так и думала, что они еще живы?
- По результатам медицинской экспертизы у обоих после падения были сломаны шейные позвонки, Коля. И пока они во дворе лежали, было на улице тепло, собака выла, но никто из жильцов на это не обращал внимания. А, вот, когда запах тления стал сильным, люди вызвали участкового полицейского, только так и определили, что они мертвы. А дочка ихняя находилась на учебе в Москве. Ее вызвали оттуда. А когда ее начали расспрашивать о том, что могло заставить ее родителей спрыгнуть со второго этажа, она предположила, что это приведение. К ним якобы не раз приходил какой-то юнец. Ее папа говорил, что это - юноша, погибший на заводе из-за какого-то его попустительства, когда он, Павел Порошенко, работал там мастером цеха.
- А вы видели это приведение, Федор Викторович?
- Да, как тебе сказать, Николай Иванович. Скажешь правду, никто не поверит этому, даже посчитают сумасшедшим. Приведения только в телевизионных ужастиках показывают? А на самом деле, все думают, что их нет
- Да уж. Вы правы, Федор Викторович. Ну, ладно, не буду вас больше задерживать. Спокойной ночи, - и, выключив телефон, Синцов засунул его в карман куртки и прибавил шаг.
- 3 -
Напротив дома погибших родителей Порошенко было темно. Кошка, испуганная им, с визгом перебежала дорогу, и поэтому Николай, почему-то перекрестившись, перешел в правую часть улицы и невольно взглянул на очертания двухэтажного дома. В окне второго этажа, казалось, горел свет. Шторы, по-видимому, были очень плотными, их световые лучи не пробивали, а вот по краям их образовались вертикальные линии тусклого света.
Николай остановился, осмотрелся по сторонам. Нет, фонарь, освещавший улицу, был очень далеко, и от него навряд ли могло быть отражение на окне. Присмотрелся, показалось, что и дверь во двор Порошенко приоткрыта.
Снова перекрестившись, Николай, подталкиваемый какой-то неизвестной для него внутренней силой, подошел к калитке и протянул руку к ее ручке. Дверь, сделанная из листа железа, была полуоткрыта.
«Удивительно, - подумал он, - когда тетя Поля мне показывала этот дом, калитка была заперта, она два раза толкала ее, что-то объясняя ему. А теперь открыта. Может, там бичи поселились, а, может, Анна по ночам приходит в свой дом, а днем прячется от соседей?»
Толкнув сильнее дверь, Синцов вошел во двор и остановился, прислушиваясь к звукам. Да, за шторами второго этажа горел свет, но он был таким слабым, что не освещал двор, и в кромешной темноте было трудно определить, куда по аллее, идущей от ворот к дому, идти дальше.
Что-то хрустнуло где-то впереди. Вздрогнув с испугу, посмотрел в сторону дома. Показалось, что-то белое, как дымка, там двинулось влево. И то, что это, на самом деле, материальное, а не его фантазия, Николай догадался сразу же, так как это что-то стало более контрастно проявляться на фоне черного ночного неба и еще и колыхаться.
Стук в зубах усилился.
- Кто вы? – крикнул он.
Но оно не обращало на его голос никакого внимания, поднялось чуть выше, и, задержавшись там около минуты, словно рассматривая Синцова, вернулось назад, исчезнув.
- Фу-у! – вздохнул Синцов и, вытерев пот со лба, никак не мог унять дрожь в коленях.
Шагнуть вперед у него не хватало сил. Дрожащей рукой он никак не мог нащупать карман куртки, в котором лежал мобильник. Свет, пробивающийся через плотно задернутые шторы окна, колыхнулся.
Отметив это, Николай снова вздрогнул и невольно сделал полшага назад, но икра правой ноги уперлась во что-то твердое, не дававшее ему двигаться дальше. Рукой дотронулся до этого предмета и с облегчением вздохнул, это был невысокий деревянный забор, слева, в метре от него, тоже он. Значит, по этим границам можно сориентироваться и пройти к дому по аллее.
Наконец-то, нащупал в кармане мобильник и включил его, но экран не загорелся.
«Ой, как ты невовремя сел, - подумал об аккумуляторе мобильного телефона Николай. – И что теперь дальше будем делать?»
И вдруг, также неожиданно как приведение у дома, что-то справа в кустах зашумело, ломая ветки, и, шурша листвой, приближаясь к нему.
Синцов от этого вздрогнул всем телом и замер, не понимая, что ему дальше сейчас делать.
- Кто вы! – громко спросил он.
И в ответ кто-то зарычал.
«Собака?», - рванувшись к калитке, и, плотно закрыв ее за собой, Николай быстро, как мог, побежал по улице, удаляясь от этого злополучного дома.