Рассказ написан по миру, описанному в Настольной игре "Симбароум".
Это произошло четыре года назад - в местечке, что «Белой Рощей» зовется, в пяти днях пути до Черносмольных топей. Высокие господа из «Ordo Magicka» хотели в том местечке построить кордон, чтобы было сподручнее ту часть леса исследовать, травы да коренья собирать, ну и простым путникам было бы место где остановиться да передохнуть. Как по мне — дело благое. И вот, значит, стали зазывалы по окраинным от Фистл Холда (прим. – крупный город на краю леса) деревням ходить да работяг искать. Мне тогда только двадцать лет исполнилось и я толком мира еще повидать не успел, из ремесел только за сохой и ходил. Ну а что еще крестьянскому сыну знать надо? Как за скотинкой ухаживать, коли приболеет, овец стричь, корову доить и землю возделывать. А мне уж пора было на ноги становиться, да свое хозяйство вести начинать. Дом обратно же свой построить. Только напасть была: хозяин за даром на новое жилье лес рубить не давал. А без дома, как женой обзавестись, хозяйством? Вот и решил я поехать, думал магам подсобить и деньгой какой-никакой разжиться. Вернусь, думаю, уплачу хозяину за лес, справлю себе домишко и возьму соседскую девку в жены, а там уж заживу припеваючи. Думал-думал, да вышло все не так гладко, как грезилось. Вот слушай, милсдарь историю. Только сразу скажу: нет в моем сказе ни ратных подвигов, ни несметных сокровищ, ни красавиц. Зато правда есть, как оно на самом деле случается.
До того, как на заработки отправиться, я ведь и леса то не видел толком. Разве наше Трехсосновье это лес? Так, лесок по сравнению с проклятым Давокаром (прим. – лес, где по преданиям обитает зло, неизвестная территория). Там деревья такие высокие, что их ветви переплетаются между собой и закрывают солнце, так что просыпаешься утром и не можешь понять день уже или еще ночь. Местами деревья там так близко друг к дружке растут, что и не протиснуться меж ними. Корни древесные, если из под земли торчат, то такой толщиной, что взрослый мужик с трудом обхватит. А живут в этом месте варварские народы, но не те, что к нам вышли и не с которыми наша Королева, да продлятся годы ее и приумножится мудрость, дела ведет. Те люди носят звериные шкуры на голых телах, а кожу татуировками покрывают и отвары разные пьют, чтобы свирепыми в бою быть и на охоте. Но если с этими дикими людьми еще худо-бедно договориться можно, то эльфы разговоров вести не будут. Только увидишь, что будто впереди мелькнуло что-то, как в горле уж стрела торчит. Вот и все разговоры. А уж какие там диковинные растения растут: есть там Синяя ягода, так коли съешь ее, так весь сон как рукой снимет и можешь хоть два дня бодрствовать. Есть Хлебный лист, он хоть и на вкус противный, но голод утоляет, а если его правильно высушить, да кашу посыпать, то так весь день одной миской сыт и будешь. Еще есть Кровяной корень, он раны заживляет. А вот ягоды того растения в пищу не пригодны. Если корень лечит, то ягоды калечат — если сырыми их съешь, то замертво свалишься, а если высушишь, то разум повредишь, зато, говорят, счастливым помрешь. Кто говорит? Ведьмы говорят, не знаю почему. Может нас хотят извести, а может от нашего ума горе у них. Кто ж их лесных жителей знает?
Я тогда всех этих чудес не знал и мне только одно было важно: чтобы домой не отправили, потому как зодческому делу я не обучен был. Но по дороге мне уж разъяснили, что за зодчим отдельно пошлют, а мое дело будет лес рубить да бревна таскать, а для этого много умения не надо будет. Вот так я и вошел в Давокар. Три дня мы шли почти без передыху, а как до места добрались так дали нам сутки на отдых. Ну а потом мы уж за работу принялись. Выдали нам топоры да пилы и мы хозяйничать принялись. Всего нас в лагере человек пятьдесят было или шестьдесят. Два десятка вооруженной стражи, а остальные - работяги вроде меня. Работа медленно шла. Мудрено ли дерево толщиною в три, а то и в четыре обхвата повалить? Еще с нами госпожа Сения, была. Она о лесе столько же сколько и мы знала, а может и того меньше. Госпожа сначала магией пыталась лес победить, да только все тщетно оказалось. Лес ее потуг даже и не заметил. Как стражники рассказывали, корчилась она со своей магией день и две ночи, а деревья все равно как стояли, так и стоят, поскрипывают и будто посмеиваются над ней. Ну а мы в это время свое дело знаем и честным трудом, топором и пилой себе место под солнцем освобождаем. Про солнце — это я не с проста заговорил. Знаешь, как рада была моя душа, когда среди крон просвет показался и на нашу стоянку луч солнечного света упал?
Так мы и работали, наверное, с месяц, а может меньше. В сумерках работаем, а как совсем стемнеет, так что собственных рук не видно становится – спать ложимся. Лес к нам снисходительно относился, как к неразумным детям. Только раз мы стаю волков видели. Но этого ужаса нам надолго хватило: те волки размером с лошадь были. Вот уж где и сталь клинков и магия госпожи нам пригодились. Но слава Приосу, обошлось все. Покружили вокруг нас хищники, поняли, что не взять и удрали в чащу. Настоящий ужас начался, когда мы среди кустарников да мхов обнаружили каменный люк. Это проход подземный оказался. Крышка вся письменами исписана была на чужом языке. Госпожа сначала никого к крышке той не подпускала. Притащила к тому месту свитки да книги и сидела над ней с лампой день и ночь. А потом неожиданно прекратила все наши работы на несколько дней. Работяги уже забеспокоились, что нас домой отправят, но никто нас отсылать и не думал даже. Госпожа нам приказала крышку ту своротить, а когда ее ни подкопать, ни с места сдвинуть не удалось, приказала сломать. Приказала — мы сделали, сломали крышку, и открылась нам сначала каменная лестница, а потом и сам проход под землю. Лестница там была красивая — вся покрыта письменами и картиночками. На картиночках тех, как нам госпожа растолковала, люди были нарисованы: воины, богословы и люд простой. А в проходе том, что-то важное для этих людей было схоронено.
После обеда госпожа снарядила с десяток добровольцев этот проход разведывать. Они вернулись часа через два и вот что рассказали. Сам проход не очень велик оказался, а сделан он весь из камня и весь в письменах и картиночках. А под конец проход раздваивался, как у змеи язык и на концах тех по комнате имеется. Госпожа думала там драгоценности будут и даже тем, кто с ней вниз спуститься не побоялся, пообещала долю от добычи. Только, я уж говорил, ничего ценного там не было. В одной комнате простые вещи оказались: одежда, посуда глиняная, книги, оружие, мебель деревянная. Может, конечно, это и богатства были для тех людей, вот только время уже все испортило: книги в труху обратились, мебель сгнила, оружие проржавело, а одежды истлели. В другой же комнате каменные гробы оказались. Госпожа и их открыть приказала. Только что она там увидеть кроме костей хотела? Кости и нашла. Кто в гробы те заглянул рассказали потом, что с костями этими не так что-то было: все покойники в таких позах лежали будто в муках умерли или из могил своих сбежать пытались. Весь вечер мы эту находку обсуждали и половину ночи, но потом сон все же сморил нас. А на утро страшное случилось.
Все кто в дозоре стоял и все кто вчера в проход лазили, кроме госпожи, мертвыми оказались. Глазницы у всех открыты были, а самих глаз не было, кожа у всех белая, как снег, а лица покрыты были какой-то серой пеленой вроде тумана. Я сначала не заметил пелины этой, коснулся одного, чтобы глаза ему закрыть, а пальцы сразу холодом обожгло, и вся ладонь побелела, будто обморозил, а дымка та спала сразу. Я сейчас вспоминаю: самым страшным оказалось не то, что наши товарищи в одночасье сгинули, а что лица у всех спокойные были, даже умиротворенные, будто над ними благодать совершили, а не жизнь отняли. Меж тем на стоянке нашей паника поднялась. Госпожа нас урезонить пыталась и стража ей в этом способствовала, только несколько наших все равно в лес утекло и больше я их не видел никогда, и что сталось с ними не ведаю.
Весь день мы по приказу госпожи хворост для костров собирали. В тот день лес над нашими головами как то не по-доброму шумел, зловеще, будто бы предупреждал о чем-то. Огвал, следопыт наш, еще заметил, что птиц не слышно и звери притихли. К вечеру развели мы костры и стали ждать, а меж себя шепчемся, что сегодня то, что товарищей наших сгубило, за госпожой придет, потому как одна она осталась из тех, кто покой мертвецов потревожил. Сидим, шепчемся и скулим, судьбу свою проклинаем и тихонько так вопрошаем, чтобы сняться отсюда да домой... А госпожа будто и не боится, закрылась в своем шатре и зарылась в книги, будто там ключ к спасению был.
Когда ночь спустилась на землю, на сердце у меня сразу тревожно стало. И на лицах товарищей тоже тревога проступила. Сбились мы в кучу около костра: каждый себе по топору взял, будто это самое верное оружие против ночной тьмы было. Правда поначалу ночь спокойной была, и уж казалось, что опасность минует нас. Ближе к полуночи я уж задремал, а потом открываю глаза от тревоги какой-то. Показалось, что смотрит на меня кто-то. Шарю глазами куда света костров достает — никого. Думал, что почудилось, снова глаза закрыл и тут же такой ужас меня объял, что я вскрикнул и вскочил и товарищи мои повскакивали, а следом и часовые всполошились. Таращим зенки во тьму — никого не видим. Ну чего греха таить, получил я по шапке от часовых, что народ зря баламучу и все улеглись снова. И уж часовые сменились, а я все не сплю — слежу, как стража наша лагерь обходит. Время идет и дремота меня вновь одолевать начала. Зевнул я и на часового посмотрел, а его нет. Мгновение назад был, а теперь нет. Потом смотрю и другого нет. Я вскочил и думал - закричу, но только ни звука из глотки выдавить не сумел, потому как смотрю, а среди деревьев тень движется: тонкая и высокая: в два человеческих роста, не меньше. Глаза во тьме угольками горят. А сама тень будто сутулится или к земле пригибается, а потом еще одного часового хвать! Легко так его подняла как ребенка и бесшумно в кустах скрылась. И все это настолько тихо и быстро случилось, что ни один лист не дрогнул. И тут слышу около себя крик нечеловеческий, даже не крик, а визг скорее, поворачиваюсь, а это Огвал кричит, а та тварь его во тьму тащит.
И тут лагерь наш от сна очнулся, стражники за мечи обножили, а мы топроры свои похватали. Шатер госпожи внутрь обвалился и загорелся, сама она выскочила и вся горит: одежда на ней горит, волосы у нее сам огонь и из глазниц пламя вырывается, только вот от огня того ей не делается ничего. Она крикнула что-то и меня к земле придавило, упал я, а надо мной вспышка ослепительного света громыхнула, и стало светло, как днем. Светло как от солнца, будто не было над нами этого проклятого леса.
Напрыгнула на меня тварь костлявая. Будто она на человека лицом похожа, только морда вытянутая, а зубы оскалены и человеческие, глаза злобой горят, а плоть у твари вся из дымки была и сквозь нее кости просвечивают. Тут бы мне и конец пришел, наверное, да Берт с меня эту тварь сбросил, я тут же на ноги вскочил, схватил первое, что под руку попалось — топор, рабочий инструмент мой, и рубанул по твари. И как-то легко это получилось, топорище туман разрезало и твари руку отхватило. Только ей хоть бы что, она на меня и с одной рукой кинулась. А другая на меня сбоку бросилась: и так на каждого товарища по две а то и по три гадины пришлось. Мы им достойный отпор дали. Дрались как в последний раз, только где нам победить было. Одну напополам рассечешь, на ее место другая прыгает. Вторую разрубишь, так из тех двоих новая складывается. Голову отрубишь, так из тумана новая вырастает еще страшнее, напополам разрубишь, так и половина на тебя кинется. Если бы не госпожа все бы мы там остались. Она слово скажет, так пламя с ее руки подымется и сожрет одного монстра и уж больше он не восстает, а если кто из тварей на госпожу бросится, так его тот час же огнем охватывает. Так и бились, а в голове мысли гадкие, что мол все тщетно и что тут останемся, на глазах слезы, рубаха уже кровью собственной пропиталась, сердце от ужаса сжалось, а руки все топор сжимают и все поднимается да опускают острее, потому как жить в ту ночь хотелось очень. И жить и домой вернуться.
А потом внезапно закончилось все. Твари все пеплом распались, нас обожгло и на землю бросило, деревья все обожгло, а костры наши свое пламя к самому небу бросили. Я уж больше не смог подняться, да и когда падал, топор потерял. Закрыл я глаза и покорился судьбе. Будь что будет, думаю. А когда глаза открылись, уже утро было. В ту ночь почти все мои товарищи погибли. И все одинаково: лица бледные, глаз в глазницах нет, а лица все злобой перекошены. Улде, лекарь наш, раны нам перевязал как смог и мы перекусили тем, что огонь не тронул. Помню, все тело мое болью крутило, только тогда я как-то внимания не заострил, а теперь вспоминаю, что раны от когтей тварей тех больно не плоти делали, а они будто душу рвали, да и сами раны тонюсенькие были, будто ножичком порезался, а боль такая словно вся скорбь мира на тебя навалилась. Я тогда молитву стал читать про себя, но не так, как в храме, чтобы перед богословами стыдно было, а по-настоящему и вроде бы даже мне легче стало.
Стали решать, что делать и тут меня словно кузнечным молотом по голове ошарашило: где спасительница то наша? Где госпожа? А нету нигде. Только обрывки ее одеяний нашли и еще следы босых ног в лес уходили. Ножка маленькая была, женская. Откуда здесь другой женщине взяться? Поэтому и решили, что госпожа умом тронулась. Кто бы в здравом уме от людей в лес сбежал, да еще и нагим? Поэтому никто по ее следам не пошел, и что стало с госпожой не знаю поэтому.
Собрали мы свои пожитки и двинулись в сторону Фистл Холда. Долго мы шли, устали, вот только ближе к своей цели мы не стали: духи злые нас опять на нашу стоянку вывели. Не разбивая лагеря, мы снова в путь отправились, совсем из сил выбились, а дорога нас все одно на нашу стоянку выводит. И уж ночь скоро, а ночью опять тени гадкие вернутся и тогда уж нам точно не выбраться.
От отчаяния, а может высшие силы надоумили, я молитвенную песнь напевать начал. Голосом меня мать при рождении обделила и текста я точно не знаю, но в тот момент, будто мне кто слова на ухо шептал, мне только их повторять надо было. Я пел, и молитва лилась из моей души, как родник из земли. Пошатываясь я снова двинулся в путь. Несмотря на страшную усталость, еще трое моих друзей пошли за мной, а остальные остались, посчитав, что я разум потерял от тягот прошедшей ночи.
Так мы и шли вчетвером. Наши ноги стерлись в кровь, а я где-то умудрился потерять сапоги и шагал босыми ногами по сырой земле и опавшим листьям. Мы шли и по очереди пели молитву, останавливаясь лишь для того, чтобы утолить жажду и ненадолго вздремнуть. Но пока остальные восстанавливали силы кто-нибудь один обязательно продолжал молиться. Шли мы несколько дней и ночей, и когда, наконец, меж деревьев забрезжил свет Маяка (прим. - в Фистл Холде есть маяк, который зажигают по ночам, чтобы путники могли найти дорогу к городу) глаза наши наполнились слезами радости, а молитва наша смолкла лишь когда проклятый лес скрылся за городскими стенами.
Вот и вся история, милсдарь. Теперь уж сами решайте стоит вам на погибель отправляться али нет. Ведь как в народе говорят: «Уйдут десять, а вернуться двое». Хорошо, ежели с богатствами и славой воротитесь, а ежели нет? Впрочем, дело ваше. Напоследок вот что еще о лесе скажу. Запомните крепко: есть там такие тайны, которые открывать никому не следует. И вас о том попрошу: коли в лесу сокровище заприметите, и ежели у вас вдруг в сердце кольнет что, вы руку от сокровища одерните, как от огня, и идите мимо. Может сдаться, что так вы и свою жизнь, и жизни людей ваших сбережете.