Он понравился ей сразу. В нём не было ни тени подобострастия, которое она неизбежно замечала в других мигрантах, заполонивших Флоренцию за последние месяцы и превративших город из мекки искусства Возрождения в необъятный палаточный лагерь. Не было в нём и наглости, с которой молодые африканцы и арабы попрошайничают на улицах с самого раннего утра до ночи. Она видела в нём другое: несмирение и надежду. Это было несмирение с судьбой, которая уготовила ему долю родиться в Матмате, на юге Туниса, где древний народ берберов до сих пор живёт в пещерах меловых гор, посреди пустыни, почти в первобытных условиях, куда стремительно и разрушающе врываются признаки цивилизации. И ещё в нём была надежда - на то, что собранные по крупицам деньги для его нелегального приезда в Европу послужат началом избавления всей семьи от ужасающей, беспросветной нищеты…
Его звали Айман, и, если учесть, что его имя на арабском означает «удачливый», то ему повезло уже хотя бы потому, что он был единственным относительно здоровым из всех десяти детей. Два самых младших мальчика умерли несколько лет назад от отсутствия элементарной медицинской помощи во время эпидемии гриппа – так, Айман оказался единственным братом для семи своих сестёр. Ещё один фактор везения заключался в том, что три года назад, когда ему исполнилось пятнадцать, по соседству поселился пожилой одинокий американец-волонтёр: он бросил благополучную жизнь в Колорадо, продал всё своё имущество и приехал в Тунис работать врачом-добровольцем. Американец занял одну из пустующих пещер на окраине Матмата, и через пару недель очередь от желающих обратиться к нему за помощью или просто за советом выстраивалась около двери лачуги с самого утра. Доктор за свои деньги покупал в столице необходимые лекарства и инструменты и выполнял любые медицинские процедуры, которые только могли потребоваться для жителей округи. Берберы несли ему лепёшки, чай, козье молоко, и так, постепенно, чужак стал среди местного населения кем-то вроде знахаря, шамана и учителя одновременно.
Через несколько дней после своего приезда американец познакомился с соседским подростком Айманом и предложил ему стать помощником в своих врачебных делах. Ни одна из девушек или молодых женщин на эту роль не годились по причине строгого семейного уклада берберов, а помощник доктору был крайне нужен.
За прошедшие годы Айман многому научился и способен был уже сам производить самые простые медицинские манипуляции, как заправская медсестра. Но речь пойдёт не об этом. Американец был ещё и талантливым художником-самоучкой. Он привез с собой в эту забытую Богом пустыню всё, что могло понадобиться ему для рисования, и по вечерам находил отдохновение в этом занятии, поскольку был совершенно одинок. Айман проявил живой интерес к увиденным однажды рисункам, разбросанным на столе в пещере доктора, тот не оставил это без внимания, и так, день за днём, американец стал приобщать его к рисованию. Мальчик оказался не только способным, но и талантливым. Доктор показал ему разные техники рисунка, и, к его удивлению, Айман больше всего вдохновился пуантилизмом. Эта необычная живопись, создаваемая крошечными точками разного цвета, приводила мальчика в восторг, и он готов был часами, при слабом свете свечи, рисовать, используя самые необычные сочетания цветов и оттенков. Начав с изображений бытовых сцен и привычных окружающих его предметов, Айман очень быстро перешёл к портретам пуантилье, причём, рисунки выглядели вблизи просто как смешение разноцветных точек, но, стоило отнести изображение подальше, как сквозь точки проступало лицо, и оно при этом выглядело совершенно объёмным, глаза «смотрели», а рисунок в целом «дышал» и был живым. Доктор всячески поощрял своего ученика, хвалил за явные успехи и даже собирался послать рисунки мальчика своим знакомым художникам.
Неизвестно, как сложилась бы судьба Аймана дальше, но родственники решили отправить его в Европу, нелегально - как ехали туда миллионы таких же бедняков: в поисках лучшей жизни, в надежде на заработок.
Выбора у него не было, и он поехал.
Закрытый фургон, трюм рыболовецкого судна, опять фургон… Через неделю он оказался на побережье Италии, а затем во Флоренции: пройдя семь кругов ада, Айман оказался в раю.
Город восхитил его настолько, что он не заметил даже, что два дня почти ничего не ел - пока появившиеся новые знакомые не показали ему, где раздают бесплатную еду и где можно переночевать. Он спал в палатке с двумя такими же восемнадцатилетними мальчишками из Судана. Они промышляли воровством, вымогательством и попрошайничали в местах скопления туристов, но Айману всё это показалось ужасно стыдным, и он решил во что бы то ни стало найти работу. Но, к сожалению, это оказалось делом практически невозможным, поскольку за несколько предыдущих месяцев мигранты из Северной Африки зарекомендовали себя среди местных жителей как весьма недобросовестные и нечестные работники. Его не брали даже мести пол или убирать мусор: боялись, что он может что-то украсть. Не помогало даже приличное знание английского языка и опрятный внешний вид.
Так, день за днём, Айман слонялся по городу, пока однажды не попал в центр Флоренции, на знаменитую улицу Via dei Calzaiuoli – это название он ни разу не смог выговорить, сколько ни пытался. Улица средневековых чулочников и башмачников, она до сих пор является знаменитым на весь мир средоточием больших и малых магазинов. Это пешеходная улица, и, поскольку туристов здесь всегда много, местные художники, с огромной надеждой на продажу своих работ, обосновались с мольбертами прямо на тротуарах.
Айман шёл мимо стендов с готовыми картинами, останавливался рядом с теми, кто тут же рисовал, потом опять шёл и шёл… Посередине улицы, прямо на асфальте, рисовали свои огромные шедевры 3D-художники – и это было совершенно фантастическое зрелище! Эта картинная галерея под открытым небом поразила его. Он никогда не видел такого количества рисунков и картин одновременно. Да, он, конечно, знал о существовании музеев и картинных галерей – ему рассказывал о них доктор – но то были просто рассказы. Он подумал о том, что сейчас даже не может себе представить, КАКИЕ картины находятся в музеях, если здесь, на этой узкой улочке, он шёл мимо сотен и сотен настоящих шедевров! И даже мог дотронуться до них рукой!
Айман был потрясён. Он находился в той степени восторга, когда бывает невозможно сказать ни слова, когда перехватывает дыхание, и реальность вокруг просто перестаёт существовать... И так, находясь в состоянии полной отрешённости, погрузившись в эту невероятную художественную мистерию, он подошёл к ней.
Она рисовала стрекозу. Работа была почти закончена: акварельные переливы разных оттенков зелёного, голубого, сиреневого и розового каким-то волшебным образом перемешались на листе так достоверно, что стрекоза готова была взлететь в воздух сразу же, как только будет дорисована последняя лапка…
Флорина закончила рисунок и, вытирая руки, оглянулась. Она сразу выделила его среди зрителей, которые стояли за её спиной, но не потому, что он был не похож на туриста. И не потому, что он был бедно одет. И не потому, что он был явно не европейцем. Её потрясли его глаза. Он смотрел на ещё влажный рисунок, не отрываясь. Он словно входил в него, поглощал его взглядом и одновременно сам растворялся в этих красках, а стрекоза отражалась невесомым радужным фантомом в его зрачках. Это не был взгляд зрителя. Это был взгляд художника!
Они познакомились, и прошедшая после этой, первой, встречи неделя была полна ночных прогулок, взаимных рассказов о себе, первых робких ростков доверия друг к другу и полного крушения стереотипов с обеих сторон. Флорина, разглядев в молодом тунисце порядочность и чистоплотность, помогла ему устроиться на работу в пиццерию, где он теперь не только зарабатывал, но и всегда был сыт. В свои выходные Айман неизменно приходил на улицу художников, погружался в эту удивительную, новую для него, жизнь и тайно мечтал о том, что когда-то купит себе краски…
…В тот день с утра шёл дождь, и, хотя к обеду весеннее небо прояснилось, туристов было очень мало. Художники праздно болтали, собираясь группами на тротуаре, пили кофе и курили. Айман и Флорина, сидя на парапете, ели мороженое, когда рядом с ними остановились необычные туристы. Это была семья: молодые родители и сын-подросток в инвалидной коляске. Отец европейской внешности говорил на английском с особенным, жёстким акцентом, который явно выдавал в нём датчанина или шведа. У женщины была шоколадная кожа и огромные чёрные глаза, а коричневый хиджаб не оставлял никаких сомнений в её арабском происхождении. Мальчик лет десяти, взяв понемногу от обоих родителей, соединил в своей внешности голубые, как льдинки, глаза, нос с горбинкой, светлую кожу и тёмные вьющиеся волосы. Он был удивительно красив, как бывают красивы метисы, в которых природа проявляется в высочайшем своём совершенстве: гармонично соединять противоположности, преодолевая любые противоречия сложившихся в веках генотипов.
Мальчик, видимо, был любим обоими родителями и порядком избалован, судя по его поведению. Он громко объявил, что хочет, чтобы его нарисовали. Флорина встала, подошла к мольберту, взяла в руку карандаш, но в этот момент мальчик громко сказал по-английски: «Я хочу, чтобы он рисовал!», - и показал пальцем на Аймана.
Кто знает, что это было: каприз больного ребёнка, сиюминутная прихоть, желание сделать что-то наперекор или неосознанный зов крови – сейчас трудно сказать. Но тогда мальчик настойчиво повторял и повторял, что хочет, чтобы его рисовал именно Айман. Флорина растерялась, а Айман спокойно проглотил остаток вафельного рожка, вытер руки об джинсы и сел за мольберт. Он сделал это так, как будто это был его мольберт и его краски. Его улица. И вообще – его страна. Люди, которые к тому моменту уже успели собраться вокруг необычных туристов, притихли в ожидании. Флорина протянула Айману карандаш, но, к её удивлению, он положил его в пенал.
Айман смотрел на сидящего перед ним мальчика, а мальчик смотрел ему в глаза. Они смотрели друг на друга так долго, что это стало походить на какой-то ритуал, понятный только им обоим, но скрытый для посторонних наблюдателей. Мать мальчика подошла к нему сзади, обняла за плечи, наклонилась и тихо сказала ему что-то, но ребёнок словно не слышал: он замер под взглядом Аймана, а тот провёл обеими руками по белому листу, сверху вниз, как будто перелистывая что-то, и взял в руку тонкую кисточку…
То, что происходило потом, удивило даже постоянных обитателей этой улицы: без какого-либо предварительного наброска Айман начал рисовать портрет в технике пуантилье. Он как-то по-особенному держал пальцами кисть – совсем непрофессионально, но так удивительно ловко! Движения его были неуловимы, но при этом совершенно точны: крохотные мазки разных оттенков хаотично, как казалось поначалу, ложились на лист бумаги, а вблизи вообще выглядели абстрактной мозаикой, но, стоило отойти на пару шагов назад, как точки совершенно невообразимым образом выстраивались в плавные переходы цвета, образующие черты лица мальчика.
Флорина стояла сбоку, так, что ей был хорошо виден и рисунок, и лицо рисующего. Его лицо потрясло её: оно совершенно преобразилось. Из скромного, молчаливого и всегда немного печального молодого гастарбайтера Айман необъяснимо превратился во вдохновенного художника: каждое движение его рук было точным, каждое движение губ и выражение лица выдавали в нём глубокую увлечённость процессом. Его глаза то поднимались, глядя на мальчика, то вновь опускались, чтобы подобрать тот единственный, точный оттенок цвета, который он затем крохотной каплей выуживал из разведённых и смешанных красок и переносил на кончике кисти на рисунок.
Флорине казалось, что Айман не видит и не слышит никого вокруг. И, по мере того, как на бумаге всё отчётливее проступали тонкие черты бледного лица ребёнка, становилось понятно, что главным на нём были глаза. Чистые и ясные, цвета весеннего неба, безмятежные и спокойные. Мальчик ни разу не посмотрел в сторону, он не отрывал глаз от лица Аймана, и было что-то поистине колдовское во всём процессе создания этого портрета, как будто что-то пророческое. И тут Флорина поняла, что именно она неосознанно ощущала в эти минуты, но никак не могла понять до конца и выразить в словах: ей увиделось, что Айман рисует не просто портрет – он словно рисует икону… Столько благоговения и проникновенной увлечённости было на его лице, так вдохновенны были все его движения, так волшебно и гармонично выходило голубоглазое юное лицо из-под кисти темнокожего молодого художника, что она поймала себя на мысли, что ей самой хочется рисовать – изобразить всю эту сцену…
Пока Айман рисовал, вокруг собралась приличная толпа из туристов, просто прохожих и художников. Все молча наблюдали за происходящим, лишь изредка перешёптываясь. Через полчаса портрет был готов. Айман бросил кисть в банку с водой. А потом произошло то, чего не ожидал никто: он наклонил голову к коленям, обхватил её руками и зарыдал. Его худые плечи сотрясались от плача, измазанные краской пальцы оставляли на черных волосах голубые следы, под поднятой рукой стала видна дыра на футболке. Флорина бросилась к нему, и в это время в толпе кто-то зааплодировал. Его поддержали, и уже через несколько мгновений в обе стороны знаменитой Via dei Calzaiuoli понеслись аплодисменты и громкие крики «браво!», которые на разных языках собравшихся там людей звучали совершенно одинаково…
Тот апрельский день, принёсший с собой столько разных эмоций, окончательно сблизил Флорину и Аймана, и вечером она пригласила его к себе в гости, в крохотную квартирку-мастерскую на мансардном этаже в одном из старых кварталов Флоренции. Они так и не легли спать в ту ночь, проговорив, сидя прямо на полу, до самого рассвета. Она слушала его сбивчивый рассказ о себе, в котором ему так трудно было подбирать нужные и правильные английские слова, и ей казалось, что его образ складывается в её сознании из крохотных точек разных цветов и оттенков – как его недавний рисунок в технике пуантилье. Потом она подумала о том, что и сама её жизнь подобна этому портрету: все люди, с которыми она встречалась за все годы, - это тоже точки разных цветов, которые, если взглянуть со стороны, составляют целостную картину прожитых лет. Наверное, так можно рассматривать и всех людей на Земле, думала она, - они, как крохотные точки: из разных цветов и оттенков кожи, глаз и волос, из разных языков и голосов, и миллиарды этих точек – и есть Земля…
Через два дня утром они шли уже вдвоём узкими сырыми улочками старого города в центр, чтобы с этого дня рисовать на Via dei Calzaiuoli вместе. Там они зашли в пиццерию, в которой работал Айман, и он получил у хозяина полный расчёт. А если учесть ещё и гонорар за портрет, то такого количества заработанных денег Айман ни разу в жизни не держал в руках. Он купил огромную пиццу, колу, пирожные и кофе, и они с Флориной устроились в укромном уголке зала, чтобы подкрепиться перед первым совместным рабочим днём.
Они смеялись, глядя друг на друга, измазавшихся кетчупом. Пузырьки шипучей колы смешно били в нос, и за смехом они не сразу обратили внимание на хозяина, подошедшего к большому экрану на стене - там по центральному каналу показывали новости. Он как-то скорбно смотрел на экран и теребил в руках полотенце. Флорина и Айман затихли и прислушались. В репортаже рассказывалось о том, что вчера центре Стокгольма грузовик на большой скорости въехал в толпу людей, гуляющих по пешеходной улице. Эта трагедия стала первым в современной истории Швеции терактом, повлёкшим человеческие жертвы. В результате погибли пятеро и получили ранение ещё 14 человек. После этого по экрану поплыли фотографии жертв, на последней из которых оба сразу же узнали тонкое бледное лицо с тёмными курчавыми волосами и удивительно голубыми глазами…
Как льдинки…
***
Из цикла "Римские каникулы"