Глава 3.
Прогулка.
Прошла неделя со дня рождения Феди. Он сидел на скамейке, притащенной кем-то на первый этаж, к центру, почти под разбитый купол.
К нему стремительно приблизился Цепляла, бросил пронзительно-аналитический взгляд и, сморщившись, спешно удалился. Цеплялой прозвали того самого длиннорукого человека с вытянутой шеей и устрашающим взором. Сам он требовал именовать себя Арсением Петровичем и если к нему обращались не так, или хотя бы без должного уважения в голосе – впадал в ярость, сокрушая моральных дух провинившегося зрительной атакой. Цепляла был страшен в гневе, его глазные яблоки, усиленные диоптриями очков, казалось бы, могли деформировать и ломать как материальное, так и нематериальное.
Днями и вечерами он ходил по торговому центру, всматриваясь в каждого человека и удивительным образом находил в нем то, что нужно. Например, Цепляла обнаружил людей, способных заняться ремонтом и усовершенствованием санузлов и освещения: то ли всмотревшись в их прошлое, то ли заглянув в возможное. Он определял людей к тем или иным родам деятельности и они принимали от него целепологание - не столько из страха, сколько из простейшей потребности заполнить пустоту существования.
Арсений Петрович за неделю создал несколько организаций, которые им гордо именовались гильдиями. Гильдия сантехников, гильдия чистоты, гильдия каменотесов… Название последней Цепляла полагал неверным и постоянно ее переименовывал то в гильдию строительства, то в гильдию восполнения… Однако, и эти имена казались ему неподходящими предназначению, и он уже начал сомневаться в верности остальных наименований...
Впрочем, сомнения Арсений Петрович допускал лишь в ограниченной степени. Ему было просто не до них, ведь он всегда был в движении, разыскивая и высматривая цели для людей.
Цепляла не оставлял без внимания даже потерянные тела, в которых не осталось никаких потуг к продолжению жизни. Он молниеносно приближался к лежачему бродяге, мимолетно зыркал на распростертое существо и двигался дальше. Даже если человек лежал лицом в пол и ничего не видел, в нем что-то сжималось, заставляло бесцельно оглядываться и ворочаться. Он не понимал, что с ним и что такое раздражительное посеяли в его душу. Цепляла возвращался в другой день или в другое время суток и снова подкидывал нечто раздражающее и беспокойное в истертую душу бродяги. Это чем-то напоминало терапию. На седьмой день некоторые из лежачих уже вставали и говорили. Как устаревшие дети они бормотали важные, но смятые до неопределенности слова.
У Цеплялы для всех были припасены назначения, за исключением Феди. Глядя на него, Арсений Петрович морщился левым глазом и быстро уходил - как сейчас, когда юноша сидел на скамейке.
Оттого Федя заимел новую группу фобий, связанных с собственной непригодностью. До дня рождения он об этом даже не думал, но теперь, когда все погрузились в деятельность, ему было страшно ничего не предпринимать.
Дело нашлось даже для полусумасшедшей Марины: ей дали нож и велели соскрести остатки обоев с поверхностей, там, где они сильно и не к месту приклеились. Отбросив нож, женщина с большей эффективностью растерзала бумажные обрывки ногтями. Федя и сейчас слышал откуда-то из коридоров привычный скрежет, а может просто его надумывал…
Ему мечталось трепетным, завлекающим страхом, что к делу его привлечет Дрын.
Дрыном звался веселый человек в капюшоне, с автоматом за спиной. В отличие от Цеплялы, он учредил комитеты и занимались они преимущественно вылазками в город. Федю манили к таким делам самые сокрытые опасения его души и он чувствовал, что, в отличие от прочих тревог, эти нуждались в удовлетворении. Вообще такой строй мысли тоже был нов для юноши и пришел к нему после дня рождения.
Но вряд ли Дрын взял бы его к себе. Ему требовались люди с устойчивым душевным складом, а душевный склад Феди не годился даже для бытовых поручений Цеплялы.
Мимо прошел человек, некогда названный Федей Пятым, потому что он заметил его пятым в качестве гостя. Любопытно - он словно тоже не был вовлечен ни в какие дела. Пятый обыкновенно стоял где-то недалеко от центра или на платформе, а зачастую прогуливался по коридорам, заложив руки за спину. Он не смотрел вокруг и вообще не направлял никуда взгляд. Пятый напоминал ходячее изваяние - оживший памятник некой личности в старом кителе и плаще. Как примечал Федя, не инертно, а со значением, у него двигались лишь черты лица – скулы, брови, лоб. Они иногда подрагивали, совершая в окружающем мире нечто определяющее. Несомненно, оживший памятник значился главным в группе недавно пришедших.
- Сидишь тут без дела! Когда тебе уже что поручат? – недовольно проворчал Лёня, сидевший рядом на скамье.
Лёня был неизменно лохмат, облачен в мятую одежду и непременно носил на спине черный свитер так, чтобы рукава свешивались с плеч. Федя считал его другом и даже рассказал ему, что боится крыс и одиночества.
-Почему ты безделья не боишься?
-Теперь уже боюсь…
Лёне поручили разобрать огромный короб с мусором. Рядом стояла коробка поменьше, в которую ему следовало отложить какие-нибудь полезные находки. Но пока что он только изгваздался в пыли, каком-то масле, оцарапался пару раз, а всё что нашел – это пустую флягу, ржавый тесак и книгу, отсыревшую до неузнаваемости. Сомнительный клад, но лучшего пока не нашлось. Впереди его ждал еще целый ряд таинственных коробок.
-Так закурить охота… - пробормотал Лёня, потянувшись к карману, но, не достигнув его, вцепился зубами в рукав свитера. Немного пожевав скрипящие волокна, он выплюнул их с комментарием “отвратно!”.
-Сигареты две всего осталось…
Лёня имел натуру невоздержанную, он легко увлекался и с легкостью погружался в стихию своих желаний, которая обычно уносила его в болезненные дали. Ему случалось зацикливаться на мыслях: способен ли он спрыгнуть со второго этажа; можно ли есть еду, используя вместо соли пыль; есть ли шанс из ружья дяди Вити прострелить луну? Случались с ним и бытовые страсти – напиться до беспамятства; курить без перерыва, пока есть что; забившись в угол, уходить в тяжкие думы о своей судьбе, отказываясь от пищи.
Но Лёня справился с азартными пристрастиями, обретя щит в виде бабушкиного свитера. Бабушку он не помнил и вообще из своей родни знал только мать, но, тем не менее, свитер этот, без сомнения, был наследием далекой и величественной бабушки.
Он надел его на спину, перекинув рукава через плечи. Отныне Лёню не покидали старушечьи объятия - крепкий панцирь против пагубных наваждений.
Как только Лёню тянуло совершить что-то нерациональное и пристрастия начинали рваться наружу, пытаясь овладеть телом – он кусал рукав свитера, вгрызаясь в него зубами. Ничего более мерзкого и отвратительного никогда не попадало к нему в рот. Волокна, как неуязвимые, склизкие черви терлись о зубную эмаль, вызывая отторжение во всём и ко всему. Таким образом, влечения отступали прочь, а дисциплина торжествовала. Бабушкин свитер самоотверженно принимал и поглощал энергии, от которых внук искал избавления.
Лёня тоже томился мечтой исполнять задания Дрына, а не копошиться в мусоре по указке Цеплялы. Щит на спине, как он полагал, отразит любые нападки, даже самой главной угрозы - трясины помешательства.
Федя не знал, что еще сейчас сказать другу, а единственное дело, что приходило в голову, состояло в том, чтобы осмотреться.
Недалеко, на углу платформы, сидела фигура, замеченная в день рождения четвертой. Ростом это был примерно ребенок, одетый во все черное и носивший белую маску. Почему-то он всегда оказывался видимым под углом и сидящим на углу – платформы, этажа, крыши. Подогнув одну ногу под себя, он болтал второй, точно от скуки.
Мало кто решался подойти и взглянуть на него не в профиль. Исключением являлся Митрич - он и сейчас беседовал со странным субъектом. Непонятно, правда, слушал ли его вообще этот чудак и отвечал ли что-либо, так как маска его смотрела куда-то в пол. Но старик говорил, кажется, даже являя полуулыбку под солнечной бородой.
- Придумай сам себе занятие что ли, это же не сложно, - проворковал Лёня.
Федя всерьез задумался, чем бы заняться, но любое дело сразу пугало перспективой провала.
Неожиданно значительная часть пространства перед ним заняла грозная фигура Цеплялы и направленный прищур его на этот раз являл себя дольше обычного.
-Есть для вас работа, - с долей желчи произнес Арсений Петрович.
Тут Федя окончательно растерялся, увидев за спиной Цеплялы Аню. Ему захотелось вцепиться зубами в правый рукав Лёниного свитера, в надежде вернуть себе собранность… Но так бы он себя выдал, показал бы, что у тревог есть над ним власть. Поэтому Федя не выказал никаких жестов, а просто кивнул, содрогаясь душой.
- Вон у того входа, - Цепляла махнул рукой - стоит стремянка и черная краска. Снаружи белое полотно, на котором вам следует, как можно ровнее и без пятен, написать ПОГРАНИЧЕНСК. Так отныне называется наш город, гордитесь, граждане Пограниченска! – он ухмыльнулся, вроде бы без обыкновенной язвительности.
По привычке Федя сопоставил свою внешность с обликом Цеплялы, но сразу отстранился – не видя соответствий или боясь их всё же найти.
Арсений Петрович ушел и осталась лишь Анна.
-Повезло тебе, - проворчал Леня, громыхая какой-то дрянью в очередном коробе.
Федя встал, еще раз кивнул зачем-то и, чуть посмотрев в большие Анины глаза, сказал: – Привет! Он никогда не видел ее лица целиком, прерывистыми взглядами, ему удавалось выхватить лишь части – большие серые глаза; длинные черные волосы; тонкие губы; худые щеки… За многие месяцы Федя уловил все ее фрагменты, на многие взглянув не раз. Из них у него сложился цельный образ, теплым смятением поселившийся в душе.
-Привет! – она коротко улыбнулась и пошла к входу в ТЦ.
-Да иди ты уже! Или ты и девушек боишься! – рыкнул Лёня, вляпавшись во что-то неприятное обеими руками.
Федя поспешил за Аней, боясь быть разоблаченным в одном из самых специфических страхов. О нем он говорил только Митричу. Выслушав, добрый старик предложил взять из его закромов какую-нибудь вещицу в качестве подарка. Федя тогда долго провозился и нашел красивого фарфорового котенка с добрыми нарисованными глазами и неровно отколотой правой лапкой. Подарить котенка он, конечно, так и не решился, запрятав его у себя дома.
Отодвинув мысли, Федя взял стремянку, а Аня кисть и банку черной краски. Входные двери, работавшие автоматически, были зафиксированы в открытом положении.
Снаружи, над входом, было растянуто белое полотно, пока что не имевшее на себе никакого имени и, поставив лестницу, Федя вознамерился его начертать. Он окунул кисть в банку, которую держала напарница и полез выводить букву П.
Зачем к нему вообще присоединили помощницу? Юноша невольно заволновался, подозревая неизвестный умысел Цеплялы. Аня же молчала и, по крайней мере, зрительно, больше интересовалась асфальтом, чем напарником по работе.
Буква П вышла с подтеками - в нервной обстановке Федя не очень умело пользовался кистью. Всё же к букве О он подошел более вдумчиво и основательно, уделив больше тревоги своему труду, чем факту женского присутствия.
-Знаешь… я боюсь предметов над собой, что они могут упасть на меня. И самому упасть иногда страшно, - неожиданно для себя выпалил Федя, пытаясь сблизиться с Аней единственным способом, которым он пока умел. Ведь обычно, чтобы сделать человека более близким, ему говорят что-нибудь личное, то, что не входит в общепринятый набор фраз и предложений.
Аня подняла глаза, улыбаясь ему не как асфальту.
-Спасибо что поделился! А вот я боюсь за сестру, она…
Громко топая и звеня металлом, к ним кто-то стремительно приблизился сзади.
-Драв…йте д…тя!
Федя вздохнул, но в глубине души порадовался, что внезапный гость позволил выйти из диалога, вести который он не представлял как. Не обращая на него внимания, он занялся буквой Г.
Аня бросила на гостя сочувственный, с долей сожаления, взгляд и вернулась к созерцанию асфальта.
К ним подошел лысый человек, лет пятидесяти, с бородавкамий внизу подбородка и у носа. На нем были портки и длинная, великоватая ему рубашка, утяжеленная висящими на ней инструментами, отчего он мог показаться облаченным в металлическую рясу. Обуви человек не носил, на вещи смотрел, исступленно выпучив глаза, а за желтоватыми остатками зубов держал покалеченный, подгнивающий язык.
В ТЦ его прозвали Языкорезом или Язом, за характер проповедей, ежедневно им читаемых с платформы. Он пришел около трех недель назад, с ног до головы увешанный ножницами. Они болтались, ударяясь и звеня, в самодельных петлях на его рубахе, а еще хранились в нашитых на штаны карманах, как в кобурах.
Яз рассказывал о роковой необходимости человека отречься от своего языка и призывал к его ампутации. Однако немедленное усечение считал ошибочным, ввиду того, что оно может совершиться необдуманно, эмоционально. Прежде всего, нужно отвергнуть нематериальный орган, “духовного паразита”, оскверняющего мир словами. Он призывал к ежедневному ритуалу, самостоятельно претворяемому в конце каждой его проповеди – оратор брал ножницы и отсекал самый кончик языка, предлагая далее всем желающим это повторить. Так, постепенно, сокращая язык, Яз приближался, как он уверял, к великой чистоте молчания.
С каждым разом проповеди становились всё менее внятными, особенно когда его язык уменьшился более чем наполовину. Ненавистный орган с трудом вращался, сочась зеленоватой слюной и источая зловоние.
Иногда кто-нибудь всё же слушал нечленораздельные речи, нисколько им не внимая - просто от скуки. А потом, после Фединого дня рождения, Дрын и Цепляла выгнали Яза из ТЦ, воспретив ему всякие подобные вещания.
С тех пор он ошивался неподалеку от здания, косноязычно наставляя прохожих. Яз осторожничал, понимая, что и на прилегающей к ТЦ территории его выступления под запретом. Свои неразборчивые поучения миссионер читал тем, кто от него хотя бы не отмахивался или не мог в данный момент уйти.
По всей видимости, он сознавал, что никому ничего уже не внушит и вещал только, чтобы поскорее удалить огрызок смердящего языка и во славе войти во врата Молчания.
Федя, как ни странно, спокойно воспринимал пылкую тарабарщину за спиной. Сдвинув стремянку и окунув кисть в банку в руках девушки, он уже занялся буквой Н.
Речи Яза он слышал не раз и они еще не канули на дно памяти - поэтому ему не составляло труда воспроизвести в голове примерный посыл слышимой каши звуков.
- Язык наш – враг наш. Первый и основной. Даже если мы замыкаем уста, этот склизкий лжец шевелится за зубами, толкается, рвется наружу, а не находя выхода отравляет наши души, сбрасывая в них багаж несбывшихся слов. Всё что он порождает – ложно, отлично от Истины и, чем более мы даем ему волю, тем дальше он уводит нас в царство иллюзий. Мысли полнее сказанных слов, но и мысли осквернены, когда над ними властвует язык. Его следует изгнать! Изгнать и отречься от всей его скверны, чтобы жить в чистоте молчания. Но помните, молчать мало, если молчание придавлено скользкой тушей гнусного червя! Потому что тогда в молчании остается возможность высказывания, семя слова, и оно непременно прорастет повсюду бессмыслицей и пустыми обещаниями! Прочь! Сорвем вериги языка! Лишь в молчании свобода!
На этой ноте проповедник обычно лишался частицы языка, но порою, как сейчас, он переходил в другую речевую плоскость и восклицал уже по-другому.
- И я был таким как вы. Читал книги, обсуждал насущные вопросы. Думал, говорю о чем-то важном и существенном. Но всё на поверку оказалось пустым! Мои слова ничего не изменили, ни на что ни повлияли, они пыль, грязь, мерзость…, забивающая наши дыхательные пути. Слова ничего не творят и потому от них всегда производно зло и пустая ложь.
Федя помнил, как кто-то в насмешку спросил: – Как сейчас?
-Да! И я лжец! И я беру в руки скверну! Но в надежде отбросить ее и от себя, и от всех вас! У меня был друг, считавший себя поэтом, а другой мнил себя психиатром. Но их словесная работа, их труды ни к чему не вели изначально. Поэт, поняв это, повесился, а психиатр, догадавшись о непригодности своего ремесла, углубился в свои науки. Но знаете что, они оба оказались неправы. Я не знаю, что на том свете ждет нас, но, умирая с языком во рту, мы понесем это бремя и за грань смерти – в этом я не сомневаюсь! Нет! Мне страшно за судьбу поэта и я надеюсь когда-нибудь принять его блудную душу в царство молчания. А психиатр сошел с ума и попал в клинику для помешанных, где такие же слепцы пытались или даже до сих пор пытаются вывести его к сознательной жизни. Им невдомек, в чем дело! Что это жадный и охочий до болтовни язык пожрал беднягу и лишил всего настоящего.
Языкореза, очевидно, и самого сейчас воодушевил огрызок презренного органа, так как он всё продолжал и продолжал…
-Вы замечаете, как портится моя речь? Как она становится всё менее разборчивой от раза к разу! На самом деле она очищается, становится всё более чистой и независимой от прихотей скользкого мерзавца. Я терзаю его и он теряет надо мной контроль – мои слова становятся правдивыми, истаивая в невнятном месиве, а на деле, приближаясь к непорочному молчанию. Вы услышите от меня лишь Истину, когда я отброшу все куски от языка… Только тогда это станет возможным. Только тогда….
Осколок кирпича ударил Яза в грудь и он, отпрыгнув, судорожно проглотил порцию воздуха. Висевшие на нем ножницы рассеянно и возмущенно звякнули.
-Сгинь, урод! – зло крикнул Лёня, выходя из дверей.
Некогда Лёня весьма проникся пламенными воззваниями проповедника и спонтанно чуть не срезал себе пол-языка. Яз остановил его, пояснив, что начинать надо с малого и юноша с неохотой удалил себе лишь кончик мышечного органа. Потом он довольно быстро разочаровался в вере в «Великое Молчание» и разозлился сам на себя, на свою импульсивность. Тогда Лёня еще не носил свитера и был чрезвычайно порывистым и переменчивым в настроениях. Тот порыв навсегда внес в его речь дефект и он нередко свирепел, слыша, как с изъяном произносятся им предложения.
-Пошел! – крикнул Лёня, поднимая новый камень.
Яз отскочил подальше, гремя инструментами и, сунув одни из ножниц в рот, сомкнул лезвия, уронив на асфальт кусочек презренного существа.
Тут из дверей ТЦ выскользнул Нюх, тот самый мальчишка в мешковатой одежде и, остановившись на секунду, втянул воздух. Обычно там, где он появлялся, могли почти мгновенно возникнуть Дрын или Цепляла и потому Языкорез поспешил удалиться.
-Закончил уже? Кстати, Анка, привет! – Лёня чуть успокоился.
-Привет, - дружелюбно ответила девушка, взглянув на него не как на асфальт. Было заметно, что она несколько сожалела о том, как обошлись с Язом.
Федя торопливо заканчивал творить последнюю букву К.
-Неплохо… но с подтеками, - оценил друг его работу.
Да, название было выполнено не безупречно. Под буквами П, Р, К застыли струи краски, а буква Р даже роняла капли черноты с полотна на асфальт. ПОГРАНИЧЕНСК приветствовал утвердительно, но уходящими вниз черными побегами, сообщал о своих внутренних, кровоточащих противоречиях.
-Я тебя порадую, Дрын дал нам задание, Федяй! И выдал карту. Пошли, по пути рассажу! – тараторил ликующе друг.
Федя еще не понял сказанного, но уже отнес стремянку и взятую у Ани краску, на место. Напоследок он спонтанно ей шепнул: – А еще мне часто кажется, что я испачкался чем-либо, проверяю, но ничего, а потом опять проверяю, опять, кажется, и ничего…
Словно счищая что-то, девушка вдруг погладила его тыльной стороной ладони по щеке и ушла. Федя застыл, глядя на отражение щеки во входных дверях – он искал, но не находил ничего примечательного.
-Да пошли уже! – Лёня чуть ли не подпрыгивал от нетерпения, размахивая картой и двумя рюкзаками, очевидно позаимствованными у Митрича.
Друзья пошли по главной улице, тянувшейся от ТЦ к погруженным в хаос окраинам. Вокруг сновали люди, либо пытавшиеся измыслить себе дело, либо прячущиеся от тех, кто его может дать. Проезжал автомобиль, потешавшийся морганием фар. С серого неба моросил едва заметный дождик – его капли не имели свежести, а скорее походили на пыль и труху, сыплющуюся из затхлых облаков. Их бы следовало выбить, как ковёр…
Окрошка с небес таяла на головах, плечах и висевших на них пустующих рюкзаках.
Лёня всё время говорил, но отчетливо слушать его друг начал только сейчас.
-Нам поручили обследовать вот эту область, - Лёня ударил по карте, на которой присутствовала обведенная черным карандашом территория, - брать всё годное, продукты там, приборы и отмечать то, что не можем унести. Еще нужно отмечать трупы! Чтобы их потом забрали люди из комитета могильщиков, а также пораженных безумием помечать, если мы их встретим, ну, чтобы их сторонились. А знаешь, как я получил эту миссию?! – он имел привычку резко переходить с темы на тему, - Разобрался с хламом коробочным! И тут ко мне сам Дрын подошел вдруг и дал карту, и всё объяснил, и сказал напарника взять, порекомендовав, не поверишь, тебя! Так что, надеюсь, к деятельности цепляловых гильдий возвращаться больше не придется, теперь только приключения и опасности!
Лёня рванул зубами один из рукавов – в порыве восторга, а не от нужды в самоконтроле. Он продолжал фантазировать о грядущем, но Федя уже перестал вникать в его речь, залипнув взором в мир и его составляющие.
С главной улицы они свернули, направляясь в район поисков.
В одном из домов на балконе третьего этажа курил мужчина в майке. Выдыхал дым он с куда большим энтузиазмом, чем вдыхал – точно уповал раствориться в дымном агрегатном состоянии.
В этом же доме в окно первого этажа навязчиво стучался Даня, крикливо призывая обитателей квартиры к пробуждению. Но они прятались в удаленных комнатах или попросту отсутствовали, а может никогда здесь и не жили.
По обыкновению, Федя вгляделся в говорливое лицо друга, ища любопытные соответствия. Лёня обладал гривой растрепанных черно-коричневых волос, чуть курчавых, лицо имел угловатое, безбородое, а взгляд крайне целеустремленный, но несколько дезориентированный. Пройдясь рукой по своей физиономии и особенно по щеке, недавно затронутой Аней, Федя, как всегда, остался недоволен собой. Но в этот раз, кроме бороды, он оправдал и правую щеку, признавая за ней уместность на своем лице.
Друзья прошли еще по паре пустующих дворов, в которых жизнь и движение начиналось и заканчивалось на скрипящих и колышущихся на ветру качелях. Далее начиналась отмеченная на карте зона, о чем Лёня заявил и повторил неоднократно.
Они зашли в ближайший, некогда жилой дом. Двери в большинстве квартир были распахнуты или не закрыты, внутри осталась лишь пыль и голые стены с поспешно сорванными обоями. Из полезного им пока попалась только дрель и пара банок консервов с затертым сроком годности.
Обстановка повторялась от квартиры к квартире, от дома к дому. Всё же им повезло и в одной комнате они нашли целый ящик мешочков с гречкой и макаронами. Прихватив несколько, Лёня сделал пометку на карте, чтобы забрали остальное.
Попался и один труп – серый пиджак, серые брюки и голова, окунувшаяся в провал мусоропровода. Неизвестный вплоть до окончания жизни, по-видимому, верил в то, что на другом конце трубы его кто-то слышит и ждет.
В конце вылазки друзья обнаружили на седьмом этаже квартиру с двумя скелетами. Они были ветхими и молчаливыми, казалось странным, что они успели истлеть до такой степени.
Один сидел за столом, держа череп прямо и не уронив его даже после смерти. Неподвижные фаланги покоились на бумагах, связанных с работой, как определил Федя, глянув через костяное плечо. Ему стало жаль костный макет, в котором не осталось дыхания – он чем-то напомнил ему отца, так же погруженного всей жизнью в стремящуюся к праху работу. Федя погладил макушку черепа, невольно чуть отклонив ее набок.
Второй скелет сидел в кресле у подоконника, протянув руку к цветочным горшкам, он как будто искал давно зачахшие и смешавшиеся с землей растения, чтобы их спасти и поддержать. Лейка бесхозно лежала на полу, пустая и непригодная.
Феде вдруг вспомнилось, как бережливо мать относилась к цветам, как заботилась о них, веря, что, поддерживая эту небольшую жизнь, она защищает от угасания жизнь всеобщую.
В этих костях ютилось что-то родное, колышущее омертвевшую Федину память. Может это и есть его родители? Он же ничего о них не помнил.
-Ты чего? – Лёня казался обескураженным поведением товарища.
-Отметь их на карте, пожалуйста, - Федя с трепетом и непонятным чувством погладил распластавшиеся на подоконнике кости возможной матери.
-Да, да… ладно. Пойдем дальше, а?
Вскоре они завершили осмотр территории. Некоторого результата они достигли, хотя и достаточно скромного.
-Слушай! А помнишь, тут же рядом магазин есть, “Всё у нас”, или как то так он назывался… там наверняка, много осталось, если не разобрали. Пошли, проверим, это рядом, ну слегка не в нашей зоне.
Федя не помнил никаких магазинов, но идея ему не понравилась. Друг взял направление к главной улице, более того, к тому месту, где она была перегорожена баррикадой отделявшей людскую область от регионов безумия.
Магазинчик располагался непосредственно у дороги, он был мал и давно растащен. Лёня убедился в том, не найдя внутри даже полок для продуктов. Раздосадованный, он вышел наружу, провел носом по рукаву свитера и полез за сигаретами.
-Пора возвращаться.
-Погоди, сейчас, - Лёня отмахнулся, закурив.
Впереди виднелась баррикада, а за ней, пока еще вяло, шевелилась беспощадная стихия. Баррикада состояла из мусора и мебели. Всё же она казалась основательной и внушительной преградой, во всяком случае, для людей и того, что от них производно.
По главной улице от рукотворного заграждения ползло существо. Лёня, докурив, закусил правый рукав свитера и двинулся навстречу. Федя сжал кулаки, комкая в себе, насколько это возможно, страх от происходящего и двинулся следом.
Навстречу им двигался мужчина, опиравшийся только на правый локоть и правое колено. Двух точек опоры явно недоставало и он падал и валился, продолжая движение тем же образом. Голова его безвольно болталась на шее, точно шею переломили, и никак не участвовала в динамической работе тела. Изо рта сочилась струйка слюны, нос не вдыхал, а глаза не шевелились. Несчастного коснулась трясина помешательства, наступавшая на город, и он сократился до двух передвижных точек.
-Пошли, - Федя мотнул головой назад.
Лёня раздраженно одернулся. Остервенело вгрызаясь в шерсть свитера, он взял сломленного человека за плечи и попытался поставить – тот сразу рухнул, вновь ища устойчивости лишь в локте и колене.
Прожорливая топь за горизонтом забултыхалась и оживилась: незваные гости приближались к области, где простиралась ее бескрайняя тарелка, с которой она позволяла себе вкушать без всякого стеснения.
Дрожащий от страха Федя затряс плечо друга.
-Да, да… пошли.
Но тут Лёня увидел еще одного - прямо на баррикаде распластался на животе человек, расставив конечности наподобие звезды. Он одновременно сокращал руки и ноги, будто вталкивая мусор в себя, но не в рот, а непосредственно в брюшную полость. Несчастный грезил поглотить заграждение или слиться с ним, но его порывы казались уставшими, а сам он иссохшим. По всей видимости, эта одержимость увлекла его давно, и бедолага следовал ее веяниям уже из последних сил.
-Эй, да это же… - размазывая слова по шерсти, произнес Лёня и решительно направился к помешанному.
Федя осторожно следовал за ним, не зная, что еще делать.
-Антон? Антуаха?! Вставай, дурак! – стискивая рукав в зубах, Лёня потащил пожирателя мусора за шкирку, но тот к нему словно прилип. Он не сопротивлялся, продолжая пропихивать отбросы в живот. Тряпичное тело точно приросло к баррикаде.
Федя узнал несчастного. Это был Антон, или как он сам себя любил называть, Антуан. В ТЦ он имел славу изобретателя и ученого, а еще сильного раздражителя, наряду с голосистым Даней.
Как то, например, он выдумал генератор безволия. Зная о принципе сохранения энергии, Антуан был убежден, что лежащие по всему торговому центру потерянные и разбитые люди хранят в себе огромный энергетический запас. Энергия сохраняется в них за счет бездеятельности и ее несложно, как он думал, извлечь для всеобщего блага.
Поставив на первом этаже старый генератор, Антуан долго с ним возился, надеясь усовершенствовать его таким образом, чтобы вместо топлива он работал на безволии потерянных бродяг. После всех приготовлений он протянул латунную проволоку от генератора к пяти ближайшим лежебокам, с большим трудом обмотал их, переворачивая и кантуя. Они не возражали, словно мертвые, принимая на себя новые внешние обстоятельства.
Генератор не заработал. Тем не менее, один из лежачих, после неудачной попытки запуска, внезапно поднялся, снял с себя всю проволоку и, подойдя к изобретателю, ударил его в ухо.
Антуан позже объяснил это неверной настройкой генератора, из-за которой энергия безволия сконцентрировалась не в оборудование, а перекачалась в одного из безымянных бродяг, вызвав у него энергетическую передозировку с всплеском агрессии.
Эксперимент он продолжать не стал и на всякий случай смотал проволоку с остальных лежачих.
Антуан обыкновенно завершал опыты после первой же неудачи, страстно увлекаясь воплощением другой идеи, из тех, что кишели в его большой голове. Он был красив собой, строен и имел длинные светлые волосы. Возраст свой Антону было бы трудно назвать, ввиду того, что такие мелочи его не интересовали, но Федя дал бы ему 25.
В былые времена Лёня с большим интересом относился к экспериментам местного ученого – они оба были натурами страстными, порывистыми и легко увлекающимися. Однако, обретя свитер, Лёня стал часто не соглашаться с Антуаном, называть многие его опыты абсурдными и глупыми. В их дружбе возникло напряжение.
Позже Антон донимал своими идеями Дрына и Цеплялу, но оба от них отмахивались. Они пытались что-нибудь ему поручить, но ученый, без лени или злого умысла, просто не мог выполнять что-либо не происходившее напрямую из его независимого мышления.
Не так давно он предложил рискованный опыт – наполнить одежду изнутри булавками, иголками и всякого рода режущими мелочами. На голову надеть шапку с маленькими шипами на изнанке. Покрыть себя целиком, кроме правой руки и, пойдя к преграде, отделявшей внятный мир от невнятного, просунуть на ту сторону одну эту руку. Его интересовало, сможет ли трясина затронуть его частично и какой это даст результат.
Дрын и Цепляла категорически запретили воплощать эту идею, хотя Дрына заинтересовала мысль о травмирующей одежде.
Лёня тоже отговаривал друга от подобного эксперимента, даже предлагал пожевать рукав бабушкиного свитера или оторвать для него один. Но Антуан не мог не следовать за своими идеями и дня два назад пропал.
И теперь нашелся – распластанный по баррикаде, силящийся втолкнуть ее в себя. Одежда его повлажнела из-за сочащейся из мелких ран крови и уже подсохла, образовав багровую корку.
-Вставай, дурак! Федяй, помоги! – Лёня безрезультатно пытался оторвать друга от нагромождения.
Федя попробовал помочь - потянул за ногу, за торс, но всё без толку. Сдвинуть Антуана, похоже, можно было только целиком с баррикадой.
А между тем трясина на горизонте забурлила и заворочалась. Федя видел, как размывается другая часть города, напрягаясь и скручиваясь в аморфный ураган. Безумная стихия раздувалась, собираясь выбросить бесформенный язык и слизнуть новых угощений.
-Надо уходить! Быстрее! – Федя затряс плечо в свитере, потянул за него.
-А как же Антуаха… - Лёня тянул прилипшее тело, дергал его за локоны, даже оторвал клок, но ничего не добился.
Почти в истерике Федя обхватил друга за пояс и шею и стал тормошить, отталкиваясь ногами от баррикады.
-Отстань! – Лёня вцепился в распластанное тело.
Задыхаясь от ужаса, Федя рванул за рукав свитера, который друг держал в зубах – ткань слегка разорвалась. Только тут Лёня очнулся, испугавшись за бабушкино наследие, и увидел чудовище шириной в горизонт.
Они побежали прочь по главной улице, а им вослед метнулся расплывчатый ужас. Федя ощутил его дуновение и, не имея сил проглотить этот невероятных объемов страх, закричал. Лёня тоже крикнул и, споткнувшись о двухопорного человека, упал на четвереньки, всё еще сжимая зубами шерсть. Тяжело дыша, он сразу поднялся.
-Кажется, миновало… - выдохнул Лёня сквозь рукав.
Федя трясся, боясь оглянуться и посмотреть куда-либо.
***
В торговый центр они вернулись уже к вечеру, когда серые облака немного потемнели.
Федю не отпускала дрожь - от частых столкновений с неизвестными ранее страхами он чувствовал себя истощенным и разбитым.
Его друг тоже содрогался, нервно теребя и покусывая надорванный, повлажневший от слюней, рукав свитера.
-П… пойду, отчитываться, - запинаясь, сказал Лёня, махнув измятой в беспокойстве картой.
Федина голова чуть не скатилась с плеч, когда он кивнул. Так ему показалось.
Идя к лестнице, он натолкнулся на испепеляющий взгляд Цеплялы, по-видимому, низко характеризующий его дневную работу. Но, всмотревшись в Федю, Арсений Петрович вдруг отстранился с несвойственной ему растерянностью.
Поднявшись к себе, юноша повалился на спальник, думая сразу уснуть, но это не вышло. Страхи, бесформенные и неопределенные, копошились у него в душе и костях, подобно червям. В душе их было столь много, что они почти заместили ее своей совокупностью. Костное вещество тоже полнилось тревогами, но частично физическими, а, значит, измеримыми и определяемыми.
Выскребая умственными усилиями смуту из своего скелета, Федя неожиданно вспомнил, что повстречал сегодня возможные останки своих родителей. В костях потеплело от чувства подобия между его костным каркасом и их выразительными скелетами. Это значило больше чем ужас - хоть он и не отступил, ему пришлось примолкнуть.
Федя ощутил, как под ребрами или в самих ребрах рождается еще одна тревога, вновь иная и не испытанная ранее. Она раздражала сущность, но не рвала ее на части, а, напротив, будто собирала и согревала. Всё же выносить ее было сложно – она также препятствовала сну.
Долго ворочаясь, Федя всё-таки поднял голову и осмотрелся, надеясь застать дядю и расспросить его о своих родителях. Но его не было на месте – Дрын часто давал ему задания, иногда и ночью. Когда они первый раз встретились, Цепляла вонзился взглядом в грудь дяди, высматривая подробности ее содержимого. Затем что-то прошептал на ухо Дрыну, тот заулыбался и хлопнул дядю по плечу. Они сразу нашли общий язык.
Федя еще покрутился в спальнике, опасаясь не столько самих тревог, сколько их новообразования. Недалеко заскрежетали ногти, как будто по костям…
Юноша вскочил, ощупал с ног до головы свой скелет под одеждой и плотью и поспешно вышел из павильона.
Кабинет Дрына находился на третьем этаже, там стоял стол, а за столом лежал спальный мешок. Никто никогда не видел, чтобы там гас свет и если хозяин был на месте, то неизменно за столом. Может быть, за ним он и дремал.
Федя постучал по краю дверного зева. Дрын рассматривал какие-то карты, перебирая, перекладывая и делая на них отметки. Голова его была не покрыта, а лысина испещрена пятеркой разных шрамов. Один из них исходил из точки чуть выше лба и по окружности шел к затылку, будто череп под кожей некогда пытались вскрыть.
-А… - Дрын смущенно накинул капюшон и пригласил жестом гостя войти.
Напротив его стола располагался деревянный стул, на который Федя и уселся. Он хотел начать говорить, но Дрын перебил…
- С товарищем Лёней вы сегодня ходили на поиски. Неплохо потрудились. Но. После вы направились к границе, - он произносил слова отрезками, точно отрубал по куску от целого.
Его глаза и шрамы вдруг обрели суровость, даже стали угрожающими. Федя поежился, по инерции сопоставляя свое лицо с новым ликом Дрына. Но ничего не сообразил, боясь текущей ситуации.
-Вы подвергли опасности себя. И всех нас. Едва не сдвинули границу. Такого больше быть не должно. - суровая речь окончилась и он сказал уже прежним, приветливым голосом: - Надо бы вас наказать.
-Я… я бы хотел вступить в комитет костей… эээ… то есть могильщиков и начать хоронить с той области, что мы сегодня осматривали. Я… я обещаю, что не подойду к границе. Вот, да. - запинаясь, Федя протараторил желаемое.
Дрын растянулся в улыбке, хлопнул ладонью по картам и кивнул.
Теплая тревога в ребрах свернулась, умолкая и примиряясь со своим носителем.