Свалилось откуда-то сверху, что такое «сверху» не знаю, но свалилось слово «метка». К чему бы, почему не знаю и знать не желаю. Свалилось – и всё. Стало быть так надо было этому слову свалиться. Свалиться и, подтвердить свою сущность от-метить-ся, где «ся» означает самой произвести это действие -отмечание.
Итак, дверь отворена, заходите, пожалуйста, и я захожу. Мимолётно явившись, слово метка сродило мимолётки или лётки мимо.
1. Всё и всякое «всё» метят, метят себя. По-своему. По-разному. Как себе угодно. Как себе удобно. Метить себя всем дано. Зачем, за что – разве это так важно. Метить – это и следить. Оставлять след. И камень метит, оставляя след. Возможно кому-то это ме;ченье и надо. Возможно. Может кто-то ведет учет. Может кто-то перед кем-то еще отчитывается по этой учетности? А?
2. Метить. Мечать. Помечать. Име;ченье. А рядышком есть «мечить». Всего одна буква в отличии «всего одна и впадаешь уже не в метки, а в кажения. А все потому как «мечить» это всего лишь казаться. Одна буква ведь, а получается путка - распутка. Ну и что, скажет кто-то. И будет прав.
3. Кто-то метит словами. Кто-то – это я. Помечено, мечтая, словами, благоухая придумками. Мне ме;чило, что так мне сподручнее. Что же пусть кажется. Кто-то скажет, может и жизнь наша есть кажения. И только.
4. Зверь попал в яму-ловуху. Зверь – это я. Я – это кто-то. И слова, да, именно слова, цепляются друг за друга, как обезьяны, протягивая словавые окончания свои, и вытаскивают из ямы. Окончание-начало, окончание – начало. И не требуют благодарности, а только просятся в метку.
5. Дом из слов. Ладный. Слово крепко к другому приложено и даже привязано, как дитё к матери. И вот от чего-то я решаю, мол это слово как-то здесь не звучит, вынуть его этот кирпичик. Бережно, сторожно, чтобы не выпустить иные слова, вытягиваю это самое слово букву за буквой. И что? А то, что дом и обваливается. А сосед, отменный строитель – постройщик и скажет, был дом правдивый, а ты взял, да и неправду на него навёл, как порчу, как дурь.
6. Сколько несогласий, столько и согласий. Принято по умолчанию думать, считать, у-тверждать, то есть сварганивать мнение твёрдым, что движителем существования всего и всех, ну стало быть и жизни это данный нам даром в подар без «ок», является не согласие, а несогласие. Но к чему оно ведет? Обойдём слово «цель», от него веет холодом воли. А ведёт к несогласию еще большему, от овражка к оврагу и далее. Разве это не анекдот – но на забаву кому-то. Стремясь к согласию ведь. А может эти два плода к существованию когда-то иссохнут и спадут тупо ухнув с дерева жизни. Красиво сказано, разве не так? Но когда? Вопрошайте не меня, лучше всего себя самих.
7. Лётки – это то, что летает. Как птички. Обычно мимо. Но порой лётка подобно воробушку может усесться на перила балкона и зачирикать. Тогда и случится мимолётка. Не мимолётность, якобы пойманная и засушенная обратилась во что-то, что можно хранить и употреблять в общении. Мимолётность это то, что нам не принадлежит и чего нет, что не запечатлено очерком в выдумке. А мимолётка, а эта лётка, вдруг заговарившая на языке, который понятен только Вам.
8. Глас. Голос. Я глашаю словами. Разве они не те же нотные знаки. Да увидит зрячий мои слова, да услышит слух, уловит эти слова. Тогда они зазвучат. И тогда я о-глашу миру себя. Но последует ли за о-глашением со-глашение, совместимое в одно взывание. И даже в со-гласие будет ли? Или словные знаки, все слова останутся согласными, то-есть теми, что звучат только тогда, когда рядом с ними гласные.
9. Или путь к со-гласию бесконечен. Но и мы разве не бесконечны, если идем к со-гласию. Если в нем не цель, а возможность обрести наконец себя среди всего и всех. А может каждый из нас есть согласная буква в неком послании, в некой симфонии слов, буквой, что оживает, когда рядом очутивается гласная буква. И буква согласная начинает звучать в согласии, в со-гласии со всеми иными буквами. И исполнение послания, симфонии лишается всякой фальши, даже из-за одной, единственной не озвученной согласной буквы. Вот так я говорю. А вы со-гласны?
10. Из одного слова как не сотворить узорочье, расписать стало быть жизнь слова и свою жизнь узорами. Исполнить сокровенное узорами. Сокровенное? Со-крытое. У-таённое. Разве мало того, что хранится в сокровище, в кладовой хранилища, где спрятано сокровенное, укрыто, у-крыто-шито, со-скрыто, и потому по-крыто. Разве это не покров души. И еще чуть-чуть и разве это не кров? Но разве это и со-кров-ная родственность, кровная. С тобой, с тем, кто узорочьем забавляет себя и слова. А может возвращается под родительский кров.
11. Лётка, лётка, мимо не пролетай. Присядь на мою ладонь, приладонься. Я не сожму ладонь в кулак. Ладонь будет распахнута, открыта. Она будет кусочком неба. И ты, лётка, будешь чувствовать себя свободной. И будешь любимой. И не будешь принадлежать никому. Даже мне. Я хочу успеть тебя услышать и записать в память мою. Там ты не превратишься в засушенную вечность. Нет. Так будешь ты жить. И вновь полетишь в небо, но чуть иной.
12. Никогда не говорите ночи – «прочь». Не гоните ночь. Ночь – это не время. Это не доля времени, когда солнце покидает нас. Нет. Ночь – это пространство, где все, что выше нас засыпает. А вы остаётесь один на один с самим собой. Не потому ли наступление ночи ровня наступлению противника, предвещающему сражение кого-то с кем-то. И не потому ли эти предвещания и сзывают тревогу и на-сторож-енность, потому что сторож тоже спит.
13. Пришла зима. Пришла. По-деловому. Пришла по-хозяйски. Не грянула. Пришла и озимовала все окресты кругом жилья. И стало светлее. От снега. И стало легче дышаться. Редкое солнце не дивило со вздохом облегчения, мол наконец, а принималось по-дар-ком от нее, от зимы. Да, пришла зима. А с ней и молодость. Зашла погостить. Ведь молодость – это не срок назначенный. Это дух. Он не знает, что такое время. Говорят – время детства. Время молодости. Время старости, постарелости. Это всего лишь анатомия жизни, которой мы и больны. Такова наша участь. Но молодость это и дух. Он, придя однажды, остается с нами. Как и дух детства. Но отчего с зимой про-является вновь дух молодости? Не знаю.
14. Войти в мир слов не просто. В этот мир входит не каждый, кто выучил обучаемо слова. У входа в мир слов нет будки, где раз-дают или про-дают входные билеты. Но кто-то входит в мир слов. Но войти в него – это еще не все. Надо, чтобы мир слов принял тебя, чтобы ты вписался в его жизнь. И если мир слов принял тебя, то это счастье навсегда.
15. Долг. Ради чего? Спрашивает человек. Кого? Да хоть своего пса. И что отвечает пёс? А пёс отвечает без распутицы сомнений, долга ради не бывает, есть просто долг. Я, следуя логике пса, продолжаю мысление свое-стало быть он, долг или есть, или его нет у каждого, так ведь? Пёс утвердительно мотает мордой. А долг есть или нет, это от рождения или как? Пёс неопределенно поматывает всей мордой. И тут я осеняюсь, что долг долгом, а вот чувство долга, оно не у каждого прорастает, или оно свыше дано, и гляж у во-просительно на пса. Он энергично утвердительно мотает мордастой башкой.
16. Улыбка.
Она есть выражение душевной энергии через движение мышц лица. Во какое определение. Не из учебника ли? Нет. Из головы. Хотя «энергия душевного состояния» - сказано умноватно. Но так или иначе, а улыбка оживляет лицо, какого бы знака она не была. Улыбка. У-лыбка. Лыбка. Улыба ты мой, говорит она, зачаровано глядя на сыночка. А у самой на ресницы накручивается слеза умиления.
17. Кто примет меня такого-ся-кого. Какой я есть. Пришедший неизвестно откуда и уходящий неизвестно куда. Кто скажет, что я свой. Ну а кто-то, что я странь, странный, сторонний и не чужак ли. Скажет и улыбнется так, как улыбаются те, кого я бывает вижу во сне. И нет надобы в руко-пожатие, как в руко-прикладстве. Кто примет меня вдруг, ведь всякое бывает, окажется тем, кто поведет меня туда, откуда я пришел.
18. Смеркается. Вечер. Пора мерекать. Ни о чем. Иные мере-каются. Каются грешники, да и то по надобности. А вечеру ничего не надо. Он никому ничего не должен. Даже себе. И ему нет должноватых. Смерканья – это его разговор. С кем? Не с самим ли собой? Он размысливает о чем-то. Мерекает. Не при-думывает ли что-то. И эти желтобрюхие фонари вдоль незванных улиц метятся ему. Мерицания. И в этом про-кажении не болезнь, а его назначение.
19. Присел снегирь. Сне-гирь присел на под-оконник. Красавец. Какой же он фифик. Фи-фик, пустячок, но однако очень даже «какой!» хоть и пустячком тебя зовут и об-зывают, не тужи, друг мой снегирь. Нет уж. Ты не пусть я чок нутый. Ну ты не дуйся. Ты красавец. Красно-брюшный. И любящий поглядеть или под-глядеть, а что там за этим зрачно про-зрачным окном. А там я. Там я любо гляжу на тебя и не дивлюсь, а говорю спаси-бо, что есть ты и что присел рядом, чтобы разделить хоть на малость мое здешнее пребывание среди времен. Вре менно, без временно, вне временно.
20. Быть одному среди всех не участь, а дар. Не каждому это дано. Кем? Не важно. Дано. И в этим все сказано. Но быть одному не значит быть одиноким. Одиноки все. Но быть одному это и не значит отличать себя от всех на этом подиуме жизни. Быть одному – это не мода. Без остеснения повторяюсь – это дар, осознаваемый и ощущаемый, который следует беречь и … не торговать им.
21. Лётка. Пролетела мимо. Но остался след. Не тает. Вглядываюсь. А след из слов и состоит. Вчитываюсь. А слова-то не наши. Странные слова сторонние. Из другой страны? Но надо же. Вот и подсказка. Кто-то подсказал? Или заранее нашло. Читаю не слогам, а одним охватом, одни хватом, «учу слова летать».
22. Страшилка. Якобытная не сбытная. Пожалуйста, салон автобуса. Два молодых человека шушукаются. Один все поглядывает на гражданина пассажиристого, стоящего в стороне у окна. Поглядывает странно косовато. Он и говорит другому шушукальщику: «Погляди на того, у окна», «И что?» спрашивает другой. «А то, что он чужак, он пришелец». «Откуда ты взял?» вопрос отпадает от второго шушканца «Знаю, чую», уверенно объясняет затеявший этот разговор, и добавляет очень даже обыденно «Надо его прирезать». «Ну зачем» Возражает второй и предлагает, «Возьми да долбани его». «Нет» возражает резко затеявший всю эту канитель с резаньем, и решительно вытаскивает нож из-за пазухи. Но вот случай какой вышел, вытаскивая он по неосторожности порезался о наточенное лезвие свободную руку у кисти. Кровь и ливанулась. И тут же, да-да, тут же он начал задыхаться. Задыхается, падает, глаза закатываются. Друг-то его бросается к павшему, пытается остановить кровотечение. Кровь павшего скатывается по его руке, и представьте, он спасатель якобы нехотя начинает валиться на пол и укладывается рядом с затеявшим всю эту канительщину. Уходя в затуманенность, он успевает прошептать: «Зачем, зачем, но, но, о… о…». Что именно значило «но» он так и не узнает, как не узнает, что нож был отравлен и что участь их была предрешена задолго до их рождения. А тот, кто стоял у окна, продолжал стоять и сочинять мелодии, которые ни у кого не находили от-клика-клика.
23. Упасть. Не значит пасть. Даже перед пастью зверя динозаврического. Побереги колени. Стань выше, а лучше взлети. И погляди на все это, на то, как упав, ты оказался у пасти кого-то, кто тебя не съест, но унизит, взлети и погляди свысока, с высо;ка.
24. – Что за шум?
- Девятые вал надвигается.
- Какой еще вал, ни девятый, ни первый.
- А может труба из далей зовет.
- Нет, труба зовет тогда, когда всему труба.
- Так что же.
- Но шум, он есть.
- Может волны накатываются на берег.
- Волны говоришь.
- Да, волны и нет конца шуму, нет.
- Но шум не остается во мне, он проходит мимо.
- Как проходит.
- Именно про-ходит.
- Не хожий на меня.
- Не по хожий.
- Именно.
- А что же это.
- Не знаю, похоже это волны.
- Значит…
- Ничего не значит , я хочу сказать, что это волны любви.
- Что, она накатывается?
- Нет, она там, из далёко на поминает о себе, но не поминает.
- Что ж, шум твой, тебе и знать.
25. Когда темнеет, когда солнце отворачивается от нас, когда покидает нас этот странный мир, когда на его уходящую странность разве не отзывается и наша странность, когда не зло , но печаль напоминает нам о нашей потерянности, когда уже нет узнаваемых прохожих, а есть чьи-то тени, тогда разве не Слово, вмещающие в себе целое братство слов, разве оно не приходит со снисходительной улыбчивостью, прощающей нашу растерянность, и разве не окружает нас своей легкой заботливостью, заботливостью матери, и разве тогда не покажется нам, что мы оживаем, попадая целительно в начало.
26. Женщина средних лет с лицом, скорее восточного типа сидела как-то потеряно на каменном отступе у входа в некое заведение. Я и еще один прохожий. Мы поинтересовались, нужна ли помощь. Она виновато поджав губы пожала плечами, мол не нужна. Помолчав чуть добавила вслух: «Мы долго прожили на востоке, там я была госпожа, а здесь…». В выражении ее лица не было укоризны, а была потерянность. «Вы здешняя», спросил второй прохожий. «Да, да, просто я…» и вновь впала в молчание. Тогда я заметил: «Извините, но какая-то потерянная». Женщина оживилась. «ой, да, потерянная, понимаете, я где-то здесь оставила свою машину и вот не могу найти». «О, это не проблема», успокоил все тот же прохожий. Я подтвердил. «Конечно, служба спасения ведь есть, только какая она, и документы есть?». Женщина поморщилась. «Ой, вы знаете они все в машине». По лицу у нее прошла странная улыбка. Вроде улыбки насмешливости над собой и своей судьбой. И промелькнула мысль, если бы я был художником, то запечатлел бы эту улыбку на холсте, а не на словах.
27. Столкнулись два молчания. Столкнулись ли два молчания или два вихря. Два. Один из них крутится-вертится по часовой стрелке. Это не значит, что он правильный. Другой-против. Но не возвращал время, а потому что таким урод-ился. Столкнувшись они начинают вникать в друг друга нитями своих молчаний, обретая иной смысл, но всё-таки не теряя себя, а принимая этот смысл и тем погружаясь в другой мир.
28. Учитесь жить, пока я жив, сказал Сократ Сократович, потомок того самого грека, упоенного демократами цикутой. Сказал и залпом выпил стопарь отменной водки. Обтер губы ладонью и даже не перевел дыхание слева направо или справа налево, и не нажал на тормоза, а продолжил дышать так же, как и жить, по-своему. А что такое по-своему? Сократ Сократович и сам не знал. Потому его наставление «учитесь жить, пока я жив» повисало, не испытывая притяжения определенного смысла.
29. День устал. Устал раз за разом не счётно, а бессчётно подниматься то ли с колен, то ли с земли, застланной где травой, а где и бездушным снегом, вставать и браться за работу. А работа та была так не интересна, что еще до начала дня, охота, скопленная за ночь, исчезала. Еще бы. Попробуйте, изо дня в день подгонять этих двуногих муравьев в загоны. А загоны всякие, разные и никому не нужные. Так подумывал день. Если кто-то сомневается, что день может думать, это его личное дело, которому ни один следователь хода не даст. Дню дано то, что дано всем. И он, назначенный погонять стадом, держать эту суетливую массу двуногих муравьев в объятиях исполнительности возвращать долг, а за что никто и не знал. Но день исправно исполнял назначение.
30. Альфа и Омега. Конечно все, стоящие или сидящие в стороне, но мыслящие, убеждены от рождения, что это буквы греческого алфавита. Первая и последняя. Начало и конец. Ошибаетесь. Это имена. Ее звали, Альфа. Его звали Омега. И любили ли они друг друга никто не знает и никогда не узнает. Потому те, кто со своим досужим интересом пытается дознаваться, а что же было или есть между ними обречённо не достойны знать. Да и не одной любовью могли быть повязаны Альфа и Омега. Альфа делала первый шаг, а Омега последний. И так шаг за шагом. И так повязано в пути. И так неразлучимо в разлучности, но не тяготившей, а ведшей их друг к другу.
31. Ему казалось, что он уходит. Ему казалось, что он уходит от себя. От себя вчерашнего. От себя, рожденного только что. От себя не обреченного уходить, но уходящего. Он спешил. Спешил обогнать себя. Ему казалось, что он не успеет просчкочить ворота до того, как створки их сомкнуться в навечном поцелуе. Ему казалось. Ему даже он сам себе казался. И в этих кажениях разве и не была его жизнь, столь же кажущуюся. И ни он, никто другой не понимал, что это было всего лишь возвращением.
32. Обреченность на ответы. Обречение. Или отречение. Как от престола. От слова. От ответа. От отвеча. Еще шаг – и вече. Вечать на вече – как не кричать. Как умеет колокол. Но все одно – обреченность на ответы. Даже молчание уже ответ. Вопрос – это допроситель. Мучитель, но не учитель. Ответить – это ответствовать. Я ответствую – стало быть гружу что-то на себя. Что? Быть щитом. А за ним слова. Мои. Ответные. И стоит ли стоять насмерть? И не сметь от-ступить, от ступа, от края, за которым ни-чего. Только слова.
33. Зда;ти. Созда;ти. «Со». Что это? Приставка? Да. Но это больше, чем сушенная, высушенная, иссушенная от смысла ставка при слове. «Со» - это уже движение. Движение или мысли, или рук, или всего, что должно что-то со-творить. Создание. Со-здатель. Это уже знакомее. Привычнее. Стритель. Со-зданье. Это же время, обращенное в пространство. В пространство созданного. Со-творенного. И оно, это пространство иного-и-мерное. И словами его не передать, а можно разве что пере-делать. Ну тогда и про-странство стирается. Потому как слова, выстроенные одно за другим, одно-и-мерные. От них и о-суждение, и пространство созиданья гибнет, как та легендарная лягушка, которую расчленили, чтобы увидеть, а что там внутри.
34. Щебет птиц убрать, сказал первый режиссер. Как так – убрать, удивлялся второй режиссёр же, это же сад. Да, сад, согласился первый и добавил, он заброшенный, понимаешь, за и брошенный вами, и птицами. Хорошо, пусть сад заброшен людьми, попытался второй, но пусть птицы останутся, в их щебете пусть будут воспоминания о хозяевах сада, тех, кто ушел. Говоришь, щебет о хозяевах, задумчиво отметил первый, скорее говоря размыслительно с самим собой, а вообще-то это не плохая мысль, да, пусть будет щебет и включи тени хозяев ,тени среди деревьев. Точно, согласился второй, и они то появляются, то исчезают.
35. Кто-то говорит, что белая клавиша рояля – это белая полоса жизни. А вот черная клавиша, она озвучивает черную полосу жизни. Кстати, кто сказал это? Признайтесь. Я – выкрикнул господин в цилиндре с черной высокой тулией и с белой лентой круг тулии. Господин сидел за первой партой в классе повышения нечеловеческой квалификации, то -есть требующей нечеловеческих усилий, не менее, чем у ураганного ветра. А это вы, замечает писательствующий тип, вы вновь тут оригинальничаете. Да, чаю и чаю быть таковым. Что ж, ответствует писательствующий тип, не возражая, скажу простовато и лицеприятно для вас и без воспитательного «нет», милый мои оцилиндренные господа, черная клавиша и белая клавиша не подлы; друг к другу антиподово, а вовсе они побратимы, и звучат, не стрелы пуская встречно, а звучат согласно только не о нашей жизни, а о своей.
36. Как-то в подземельном, в поду;личном переходе для переходящих граждан определилась как бы из ничего старушка. Личико ее было помято. Но улыбка ее была доброй до наивности, сохранившейся с детства. Старушка играла на гармони не легко, да и просто замечательно. Играла разное, но чаще мелодии, рожденные еще в годы молодости. И что чувствовалось, что слышалось, она играла удивительно бережно, без разудалости. А между исполнениями музыкальными, которые невольно останавливали прохожих, и каждый ей ту или иную толику денежек, так вот в перерывах она сказывала разности, обращалась ко всем. И кто мог, проходя услышать только несколько слов, а кто останавливался, чтобы вслушаться, так что кому-то, и среди этих кому-то был и я удалось уловить навещание, в чьих словах была доброта и надежда, что все добры. И, тогда как-то сам подступил ком к горлу.
Будь в завете, не кинь его, и он тебя спасёт, спасёт…
Кому-то удалось услышать эти слова.
37. Капля висит. Не шелохнется. Пока ветер ошалый не наскочит. А может не ветер, а слово возьмет да налетит и собьет каплю. А пока она тяготится землей, но сопротивляется с переливами радужными от солнца. Капля висит. Коротка или долга ее жизнь? Вот так по-человечески думается о ней. А она ведь иной сути. Она из другого мира. И язык у нее иной. А может это не капля. А слово. Оно есть, но еще должно пасть на землю. И вовсе не в начале. Но упав, оно донесет все до земли. А земля пройдет мимо, уверенная в себе, уверенная быть землей и без капли.
38. И вновь пустыня. Зной. Тень от оливы. Более ничего. Да, дерево есть, но оно не замечат-ельно. Тень значимое. Она от солнца. А пустыня? Не мы ли в то мгновение песчинками полёживаем на склонах барханистых складок. Не мы ли песчинками в следующее мгновение вспрыгнем от ветерка и сорвемся с места налёженного, и скатимся к подножию бархана, обратив мгновение недвижное в суету.
Москва, октябрь 2016- январь 2017.