** Глава LII **
Глава LII «О стычке Дон Кихота с козопасом и о редкостном приключении с бичующимися, которое Дон Кихот, изрядно попотев, довел до победного конца».
Дон Кихот говорит козопасу, что если б «имел возможность отправиться на поиски приключений, то я, не задумываясь, пустился бы в путь, … увез бы Леандру из монастыря (где ее, вне всякого сомнения, держат насильно), … и отдал бы ее тебе, дабы ты поступил с ней по своему благоусмотрению, соблюдая, однако ж, законы рыцарства, воспрещающие чинить девицам какие бы то ни было обиды». На это удивлённый козопас отвечает, что по-видимому «у этого господина в голове пусто». В ту же минуту между Дон Кихотом и козопасом начинается драка, которая для рыцаря вновь носит унизительный характер, поскольку «цирюльник устроил так, что козопас подмял под себя Дон Кихота, и тут на бедного рыцаря посыпался град колотушек, так что теперь по лицу у него текло не меньше крови, чем у козопаса. Каноник и священник покатывались со смеху, стражники подпрыгивали от удовольствия и науськивали одного на другого, будто грызущихся собак; только Санчо Панса был в отчаянии, ибо никак не мог вырваться из рук слуги каноника, который не давал ему броситься на выручку его господину. Словом, все радовались и веселились». Ну, как каноник и священник могут покатываться со смеху. В чём тогда заключается их служба Господу Богу. Что они вообще могут после этого проповедовать.
На гравюре Гюстава Доре, посвящённой этой Главе, кроме сцены драки хочется обратить внимание на изображённого служителя церкви – лучшая и красивая одежда, лучшее место для восседания. Меж тем, служитель церкви должен соответствовать тому делу, которому он взялся по доброй воле служить...
Драку, вернее, избиение Дон Кихота, прекращает звук трубы. «Должно заметить, что в тот год облака не желали кропить землю, и по сему обстоятельству во всех окрестных селениях устраивались процессии, совершались молебствия и покаяния, дабы господь отверз двери милосердия своего и послал дождь; и того ради жители ближней деревни совершали паломничество к одной чтимой ими часовне, стоявшей на горке. У Дон Кихота, как скоро он обратил внимание на необычные их одежды, вылетело из головы, что ему не раз приходилось видеть бичующихся, - напротив, он представил себе, что тут пахнет приключением, в котором ему, как странствующему рыцарю, надлежит принять самое деятельное участие… священник, каноник и цирюльник всячески старались его удержать, но, разумеется, тщетно». Санчо также пытается остановить своего господина, крича ему: «Куда вы, сеньор Дон Кихот? Какие бесы в вас вселились и наущают идти против нашей католической веры? Да поймите же вы, прах меня возьми, что это процессия бичующихся и что сеньора, которую несут на подставке, это священный образ пренепорочной девы». Церковь поощряет бичевание. Впрочем, а что ещё может поощрить церковь, если каноник и священник покатываются со смеху, когда на их глазах бьют и унижают человека, который не может защитить себя…
Но рыцарь и слышать ничего не желает, и поравнявшись с бичующимися, он требует освободить прелестную сеньору. «Послушав такие речи, все пришли к заключению, что это сумасшедший, и покатились со смеху, каковой смех только подлил масла в огонь Дон-Кихотова гнева, - ни слова не говоря, он выхватил меч и ринулся к носилкам. … носильщик оставшимся у него в руках обломком так огрел Дон Кихота по той руке, в которой он держал меч и которую щит не мог укрыть от грубой силы, что бедный Дон Кихот в весьма жалком состоянии полетел с коня. Санчо Панса, во весь дух гнавшийся за ним, видя, что он упал, крикнул его супостату, чтобы тот больше не наносил удара, - это-де очарованный рыцарь, который за всю свою жизнь никому не причинил никакого зла. Однако сельчанина остановили не крики Санчо, а то, что Дон Кихот не шевелил ни рукой, ни ногой; по сему обстоятельству, решив, что Дон Кихот убит, он подобрал полы своего балахона и с быстротою оленя бросился наутек».
«Санчо, вообразив, что господин его мертв, припал к его телу и прежалобно и преуморительно над ним запричитал. Нашего же священника узнал другой священник, шедший вместе с процессией, и это обстоятельно успокоило оба равно устрашенных воинства. Наш священник в двух словах объяснил другому, кто таков Дон Кихот, и тогда тот пошел посмотреть, жив ли бедный рыцарь».
«Вопли и стенания Санчо воскресили Дон Кихота», рыцаря посадили в повозку, и все присутствующие разъезжаются в разные стороны «и кто куда, остались только священник и цирюльник, Дон Кихот, Панса и добрый Росинант, столь же безропотно сносивший все, чтобы с ним ни стряслось, как и его хозяин».
«Возница запряг волов, посадил Дон Кихота на охапку сена и с присущим ему хладнокровием двинулся по той дороге, которую ему указал священник, и шесть дней спустя достигли они деревни Дон Кихота и въехали в нее среди бела дня, а пришлось это как раз в воскресенье, и площадь, через которую проезжала повозка Дон Кихота, была полна народу. Все бросились смотреть, кто это едет, и как скоро узнали своего соотчича, то подивились, а какой-то мальчишка побежал сказать ключнице его и племяннице, что их дядю и господина, бледного и худого, везут на волах, подстилки же никакой, кроме охапки сена. Невозможно было без сожаления смотреть на добрых этих женщин, вопивших, бивших себя по голове и посылавших новые проклятия этим окаянным рыцарским романам, и все это поднялось с новою силою, как скоро в дверях показался Дон Кихот».
Санчо встречает его жена Хуана Панса, а ключница и племянница Дон Кихота забирают его домой.
Далее автор упоминает, что был ещё и третий выезд Дон Кихота, но «только в изустных преданиях Ламанчи сохранилось воспоминание о том, что, выехав из дому в третий раз, Дон Кихот побывал в Сарагосе и участвовал в знаменитых турнирах». Далее автор рассказывает о том, что если бы не счастливый случай, который «свел его с одним престарелым лекарем, обладателем свинцовой шкатулки, найденной, по его словам, среди развалин какой-то древней часовни, которую восстанавливали; и вот в этой-то самой шкатулке оказались пергаменты, на которых готическими буквами были написаны испанские стихи, в коих содержались сведения о многих подвигах Дон Кихота, о красоте Дульсинее Тобосской, о наружности Росинанта, о верности Санчо Панса и о погребении самого Дон Кихота, а также несколько эпитафий и похвальных стихов нраву его и обычаю».
Сама Глава LII оканчивается весьма интересными словами, а именно: «При этом за огромный труд, который пришлось положить на розыски и копанье в архивах Ламанчи, дабы вытащить помянутую историю на свет божий, автор не требует от своих читателей никакой другой благодарности, кроме того, чтобы они отнеслись к ней с таким же доверием, с каким люди здравомыслящие относятся к рыцарским романам, которые пользуются ныне таким успехом: это вполне вознаградит и удовлетворит его и подвигнет на то, чтобы извлечь и разыскать другие, если и не столь правдивые, то, во всяком случае, не менее занятные и увлекательные». В этих словах автора сказано, что надо разыскать другие истории.
Конечно, это всего лишь предположение, форма эссе позволяет высказывать именно свои мысли и свои предположения, но в романе Сервантеса столько иносказательного, завуалированного и скрытого, что предполагать можно всё, что угодно, включая и моё, возможно, тоже безумное, как рыцарь, предположение, что за образом Дон Кихота автор скрыл Иисуса Христа…
А пока следует упомянуть, что первая часть романа оканчивается тремя эпитафиями, две на гробницу Дон Кихота и одна на гробницу Дульсинее Тобосской. И тремя сонетами: один в похвалу Дульсинеи Тобосской, второй – в похвалу Росинанта и третий – Санчо Пансе.
Теперь следует написать о каждом в отдельности.
Итак, первое – это эпитафия на гробницу Дон Кихота. Её слова целиком и полностью укладываются в моё предположение. При этом, первое же слово эпитафии «Скиталец» заставило меня посмотреть, какие есть синонимы. И вот один из них – это слово странник, которое напомнило мне картину русского художника Михаила Нестерова «Странник Иисус». Когда смотришь на образ Иисуса Христа работы Нестерова, то невозможно не обратиться к описанию Дон Кихота, которое Сервантес даёт в Главе I: «был он крепкого телосложения, телом сухопар, лицом худощав».
Во втором сонете, хоть и написанного «В похвалу Дульсинее Тобосской», в конце есть две строки:
«А он, хотя узнал о нем весь свет,
Погублен ложью, завистью и страстью».
Ну, это же просто прямое указание на Иисуса Христа.
Третий сонет «В похвалу Росинанту, коню Дон Кихота Ламанчского». Первые восемь строк посвящены главному герою романа – Дон Кихоту:
«На тот алмазный трон, где столько лет
Марс восседал, от крови весь багровый,
Взошел Ламанчец и рукой суровой
Над миром поднял стяг своих побед.
В столь грозные доспехи он одет,
Столь остр его клинок, разить готовый,
Что новый сей герой в манере новой
Быть должен новой музою воспет».
Четвёртый сонет посвящён Санчо Пансе, где привожу слова: «С ним во вражде был свет, а свет-Иуда».
Пятое, это ещё одна эпитафия «На гробницу Дон Кихота». Которую привожу полностью, поскольку Сервантес просит, чтобы Господь его простил:
«Дон Кихот, что здесь лежит,
Росинанта обладатель,
Приключений был искатель,
Был он также часто бит.
Рядом с рыцарем зарыт
Санчо Панса, малый нравный,
Но оруженосец славный.
Пусть Господь его простит!»
И, наконец, шестое, это эпитафия «На гробницу Дульсинеи Тобосской». Приведу также полностью, потому что после прочтения сразу произнесла – Мария Магдалина:
«Мир навеки обрела
В сей могиле Дульсинея,
Смерть расправилась и с нею,
Хоть крепка она была.
Гордость своего села,
Не знатна, но чистокровна,
В Дон Кихоте пыл любовный
Эта скотница зажгла».
В самом конце первой части автор пишет: «Вот и все стихи, какие нам удалось разобрать; в остальных же, буквы были попорчены червями, вследствие чего пришлось передать их одному академику, дабы он прочитал их предположительно. По имеющимся сведениям, он этого добился усидчивым и кропотливым трудом и, в надежде на третий выезд Дон Кихота, намеревается обнародовать их».
Таким образом, Сервантес оставляет себе возможность написать вторую часть романа…