** Глава XLVI **
Глава XLVI «О достопримечательном приключении со стражниками и о великой свирепости доброго нашего рыцаря Дон Кихота».
Пока Дон Кихот произносил свою речь, священник изрядно потрудился над тем, чтобы убедить стражников, что Дон Кихот умалишённый. «В конце концов священник такого им наговорил, а Дон Кихот наделал столько глупостей, что стражники оказались бы безумными вдвойне, когда бы не признали безумие Дон Кихота; итак, они рассудили за благо утихомириться и даже выступить посредниками между цирюльником и Санчо Панса, … тяжебщики обменялись седлами, а подпруги и недоуздки остались при них; что же касается Мамбринова шлема, то священник тайком, так, чтобы Дон Кихот этого не заметил, дал цирюльнику за его таз восемь реалов, а тот написал ему расписку, в коей давал обещание не жаловаться на обман ни ныне, ни во веки веков, аминь».
Недовольным остался лишь хозяин постоялого двора, который поклялся, что «не пустит со двора ни Росинанта, ни Санчова осла, пока ему не будут возмещены все протори и убытки, потребовал, чтобы Дон Кихот уплатил ему за постой, а также за поврежденные бурдюки и за пролитое вино. Священник и это уладил: за все заплатил дон Фернандо, - впрочем, и аудитор, со своей стороны, изъявил полную готовность уплатить за Дон Кихота; и вот благодаря этому на постоялом дворе воцарились мир и тишина».
«Дон Кихот, почувствовав, что он свободен и избавлен от распрей, возникавших то из-за его оруженосца, то из-за него самого, рассудил, что пора продолжать начатый путь», иными словами надо одолеть великана, который обидел Доротею, вернее, принцессу Микомиконскую.
Но тут в разговор вступает Санчо, говоря, что это никакая ни принцесса, потому что она милуется с доном Фернандо. Дон Кихот на это сообщение страшно возмутился, восклицая и называя своего оруженосца и подлым смердом, и сквернословом, и наглецом.
«А Санчо, наслушавшись подобных слов и наглядевшись на подобные движения гнева, так оробел и струсил, что если б в этот миг под его ногами разверзлась земля и поглотила его, то он был бы только этому рад».
Доротея решила заступиться за Санчо, говоря Дон Кихоту, что, может быть, «все происходит и совершается посредством волшебства, то, может статься, …, что все, что Санчо, как он уверяет, видел и что так порочит … честь, было лишь дьявольским наваждением».
Дон Кихот прощает Санчо. Санчо же соглашается с тем, что всё, что происходит в этом замке, связано с колдовством, кроме случая с подбрасыванием его на одеяле. «Все пожелали узнать, что это за подбрасывание, и тогда хозяин рассказал во всех подробностях о порхании Санчо Пансы, …, впрочем, простодушие Санчо имело свои пределы, и он все же не мог не почитать за непреложную и неоспоримую истину без всякой примеси обмана, что он был подбрасываем живыми людьми, а не почудившимися ему и не представившимися его воображению привидениями, как полагал и как уверял его господин».
После рассказа путники решают, что пора разъезжаться. А чтобы Доротею и дона Фернандо избавить от необходимости и дальше ломать комедию с принцессой и великаном, чтобы доставить Дон Кихота в его родную деревню, священник и цирюльник «сговорились они с одним человеком, коему случилось ехать мимо на волах, что он его отвезет, но отвезет вот как: они смастерили из палок, прибитых крест-накрест одна к другой, нечто вроде клетки, в которой Дон Кихот мог поместиться со всеми удобствами, после чего дон Фернандо со своими спутниками, слуги дона Луиса, стражники и, наконец, сам хозяин во исполнение приказа и замысла священника надели личины и нарядились кто как мог, чтобы Дон Кихот их не узнал. Затем все, совершенное храня молчание, вошли в помещение, где он почивал и отдыхал от минувших тревог».
Переодевшиеся схватили спящего Дон Кихота и крепко-накрепко связали ему руки и ноги, так что когда он в испуге проснулся, то не мог пошевелиться и только в недоумении и замешательстве смотрел на диковинные эти образины… Из всех присутствовавших один только Санчо был в своем уме и в своем обличье, и хотя он был весьма недалек от того, чтобы заболеть тою же болезнью, что и его господин, однако ж тотчас догадался, кто эти ряженые, но до времени помалкивал, ибо еще не мог постигнуть, чем кончится взятие и пленение его господина, господин же его тоже как воды в рот набрал в ожидании предела своего несчастья, каковой предел заключался в том, что в помещение внесли клетку, посадили его туда и так крепко приколотили палки, что их, и принатужившись, невозможно было бы отодрать».
Как же так, ведь ещё совсем недавно люди, волею судеб оказавшиеся вместе на постоялом дворе, сидели за одним столом, ужинали, общались, что в сравнение просилась картина «Тайная вечеря», и вдруг эти люди, переодевшись, надев на лица личины, принимают участие в замысле священника, и сажают человека в клетку.
Чтобы успокоить Дон Кихота, его односельчанин, а именно цирюльник произносит пламенную речь, обращённую к Дон Кихоту, из которой следует, что всё это делается во благо и для блага рыцаря, что они с Дульсинеей поженятся, и что вскоре у них родятся дети.
«Дон Кихот цирюльниковым предсказанием утешился, ибо он живо и вполне постиг его смысл …; и, без малейших колебаний приняв это за правду, он глубоко вздохнул и, возвысив голос, заговорил:
- Кто б ни был ты, предрекший мне столь великое благо, молю тебя, попроси от моего имени мудрого волшебника, пекущегося обо мне, чтобы он не дал мне погибнуть в темнице, в которой ныне меня увозят, пока не сбудутся принесенные тобою радостные и беспримерные вести, ибо если только они сбудутся, то муки узилища я почту за счастье, сковывающие меня цепи – за облегчение, а тюремный пол, на который меня бросили, покажется мне не жестким полем битвы, но мягкою постелью, счастливым брачным ложем. Что же касается слов, сказанных тобой в утешение оруженосцу моему Санчо Пансе, то я уверен, что при своей честности и добронравии он ни в радости, ни в горе меня не оставит. Если же ему или мне так не посчастливится, что я не в состоянии буду подарить ему остров или что-нибудь равноценное, то жалованье его, во всяком случае, не пропадет, ибо в уже составленном мною завещании я, сообразуясь не с многочисленными и важными его услугами, а единственно с моими средствами, указал, что именно ему следует.
Санчо Панса почтительнейше наклонился и облобызал ему обе руки, поцеловать же какую-нибудь одну он не мог при всем желании, ибо они были связаны вместе.
Затем привидения снова взвалили клетку на плечи и перенесли ее на телегу, запряженную волами».
Гравюры Гюстава Доре прекрасно иллюстрируют Главу: переодетые односельчане и новые знакомые Дон Кихота, поднимают его и, полусонного, не проснувшегося, ничего не понимающего, несут, чтобы посадить в клетку. Бесчеловечно и унизительно, что хочется крикнуть: Боже мой, односельчане, что же вы творите!..