Талант

1. Прощание.
 .Андрей, Влад и Оля сидели за пустым столом. В тишине назойливо капала вода из крана. В тёмном коридоре уже стояла небольшая упакованная спортивная сумка: Андрей уезжал.
 .Влад вырос в детском доме, он всегда хотел большую семью: чтобы всегда заботиться друг о друге, разговаривать... Чтобы всегда по-доброму, весело... С Олей он познакомился случайно. Она пришла в художественное училище в поисках работы - хоть уборщицей, хоть натурщицей,- но ей отказали: вакантных мест не было уже давно, работы нет нигде. Выйдя из училища, Оля устало присела на ступеньку соседнего крыльца, ведущего в маленькую лавочку, где продавались работы лучших студентов. Влад, сдав туда свою "Чинару", вышел, в мрачных раздумьях, и чуть не налетел на, сидевшую спиной к нему, девушку. С тех пор они не расставались, ни друг с другом, ни с нуждой.
Андрей - друг Влада. Учились вместе. Преподаватели даже находили сходство в их техниках, хотя и сами друзья, и стили исполнения их работ, были крайне разными. Тем не менее, что-то их действительно объединяло.
На днях Андрей получил известие от своего двоюродного брата: тот приглашал в город Энск, погостить пару недель.
Андрей был, по меньшей мере, удивлён приглашением, так как они с братом почти не были знакомы - лишь однажды виделись на юбилее деда. Тоха тогда приезжал к ним в загородный домик. Встреть он его теперь, где-нибудь на улице, не узнал бы. От того визита Антона, Андрей запомнил только впечатление чего-то яркого, шумного, быстрого... А теперь Антон, почему-то, вспомнил о родимой крови, видно пришла пора познакомиться...
Посоображав, Андрей решил не возвращаться: Энск - город большой, там и возможностей больше. Но и у брата задерживаться он не планировал, ввиду их малого знакомства и своей большой гордости. Он просто обязан был устроиться сам, не быть чьим-то нахлебником, приживалой.
.
- Ну что, - с грустной улыбкой сказала Оля, - пора прощаться... Жаль, даже заварки нет, напоили бы тебя кипяточком, на дорожку...
- Ты прощаешься со мной, как с сыном!- засмеялся Андрей, - и даже не как мать, а как благовоспитанная матушка!
- Зря ты так, - с тихой горечью отозвался, Влад, - ты уезжаешь надолго, для нас это - серьёзная утрата: ладно - друг, но, сам знаешь, что шабашить - двоих, троих, берут охотнее... А один я здесь что буду делать?...
- Не надо! - перебила его Оля,- не надо о грустном. Андрей, мы тебя очень любим... И мы за тебя очень рады... Устроишься - пиши. Нам здесь будет гораздо веселей, если мы будем знать, что у тебя всё хорошо.
- Да не унывайте! Влад, что за пессимизм, в твои-то годы?! Я устроюсь, и вас вызову. Серьёзно! Я думал об этом. Найду там работу, и сразу справлюсь о местечке для тебя, и - приезжайте! Какая разница, где комнатёнку снимать? А так - снова под одной крышей... Привыкли уже... Да и, с их ценами, я могу комнату, в одиночку, не потянуть...
- Андрей, ты... Правда? - Оля смотрела на Андрея широко распахнутыми, детскими глазами. Ей было очень страшно. Страшно поверить, что впереди есть какая-то надежда... Что может случиться? Проголодь кончится...и что начнётся? Работа, жизнь...семья?... Господи, неужели... Страшно додумать, не то, что произнести вслух.
- Оленька, конечно! Я бы вас сразу забрал, но не уверен, что сразу найду жильё. Я же совсем не знаю брата. Но как только устроюсь сам, сразу же дам вам знать. Так что, давайте без горестей. Бог даст - начнём новую жизнь! Пафосно, да?... Ну, Влад, перестань на меня так смотреть!..
- Спасибо, Андрей, ты прав, наверное. С работой там, говорят, гораздо лучше, чем здесь.
- Естественно! А нам с тобой - что? Да мы же уже и огонь, и воду, всё с тобой прошли. Была бы она, та работа, да платили бы иногда...а уж какая, это - дело десятое...
- Правда, Андрей, спасибо!- лицо Оои, как-то неуловимо изменившееся в последние дни, озарилось каким-то спокойствием... Покоем затаённой надежды.
- Пора. На автобус опоздаешь, - Влад встал.
.
Андрея проводили до остановки. На рейсовом автобусе он уехал на железнодорожный вокзал. Он начинал свой путь в новую жизнь со сменой белья, во Владовских ботинках / "Давай махнёмся, куда я здесь хожу? А твои в поезде порвутся, как пойдёшь?...у меня ещё старые где-то были..."/, с парой мелких купюр в кармане /" Бери-бери, разбогатеешь - отдашь..."/, и складным этюдником, с карандашом и акварелью.
Андрей грезил мечтами о работе, уже любой, о зарплате - да лишь бы деньги, о столовских обедах, и куртке на зиму... Всю прошлую зиму он проходил в рубашке и свитере, и к концу марта свалился с воспалением лёгких. Теперь на дворе был октябрь, золотая осень, хотя и дождливая ужасно. По такой погоде Владовы ботинки оказались очень кстати.
.
2.Влад и Ольга.
Влад с трудом подрабатывал на шабашках. Денег не хватало даже на оплату студенческой комнаты, а питались и вовсе как попало: в лучшем случае, жидкой похлёбкой раз в день. Хлеба в их доме не бывало уже давно. Но они были друг у друга. Они никогда не жаловались - и так всё понятно. Они могли часами сидеть, обнявшись, на продавленном диване, и молчать в пустоту. Казалось бы, они - несчастны, но в эти моменты им было действительно хорошо.
Оля помогала Владу, чем могла. Родных у неё не было. Работы тоже. Она ездила с ним на все его шабашки, довольно быстро осваивая новые для себя навыки.
Но в последнее время Оля стала неважно себя чувствовать. Владу она ничего не говорила, но он и сам это замечал. Конечно, недоедание, усталость, холод, сырость... В Ольгиной жизни ничто не влияло на неё благотворно, кроме самого существования Влада. И она гнала от себя плохие мысли, думая о нём, улыбаясь ему, живя для него.
Влад видел, что Оля изменилась. Он впадал в отчаяние, когда у неё порой резко белело лицо, и на лбу выступали мелкие капельки пота... Это случалось нечасто, да и поделать он ничего не мог: врачи и лекарства были им не по карману... К тому же, Оля не была больной...нет: сильная, ловкая, с матовой смуглой кожей... Это лишь нехватка еды, во всём виновато недоедание.
-" Ничего,- думал Влад, глядя на её худые натруженные руки,- Андрей всегда держит слово. Переедем в Энск, Оля будет спать. С первой зарплаты куплю ей сливок. Господи, когда она их в последний раз видела?.. Когда была жива её мать?.. А ведь она их так любит..."
.
3. Андрей.
. Андрей часа три плутал по Энску в поисках нужной улицы. Антон, конечно, предполагал, что брат у вокзала возьмёт такси, не зная, что стоимость такси - это все, имевшиеся у Андрея, деньги. Когда Андрей добрался до адреса, указанного в письме, то ему показалось, что это - злая шутка. Из-за массивной двери с позолоченными ручками, доносилась громкая музыка и оживлённый говор, явно нетрезвой, компании. Андрей никак не ожидал, что он - промокший, продрогший, грязный и небритый,попадёт, с ходу, на какую-то вечеринку... Но идти ему было больше некуда. Надеясь отыскать чёрный ход, он пошёл к ограде, с целью перемахнуть на территорию дома. Если, конечно, можно так тщедушно назвать особняк в два этажа с трёх метровыми окнами... Но тут, из темноты, ему в лицо вылетела огромная клыкастая морда. Бедолага едва не потерял сознание - от неожиданности он забыл, что между ним и этой грозной зверюгой - металлическая сетка ограждения. Он не сразу пришёл в себя. Стоял и смотрел на блестящую от дождя шкуру, на жёлтые клыки, на исполненные равнодушной злобой глаза. Ещё более зловещим показался ему этот зверь от того, что вылетел он молча, не издав ни единого звука, ни одного шороха. И теперь он стоял, пригнув свою квадратную голову, оскалившись, твёрдо уперевшись мощными лапами в грязь. Андрей медленно, пятясь, вернулся к крыльцу. Зверь не шевельнулся.
"Даже ухом не ведёт",- обиделся почему-то Андрей, и позвонил в дверь. На звонок вышла немолодая женщина, нетрезвая, хорошо одетая, с длинной-длинной сигареткой:
- Оооо, привет, бродяжка... Извини, мы мелочи не подаём... Хотя, стой. Зайди, зайди...может, хоть покормим...
Андрей откровенно растерялся. Он был ко многому готов, но не к тому, что его примут за бомжа.
- Извините, я ищу Антона... Антон Львович... Он здесь живёт? У меня, вот, адрес записан...
В коридор вышел мужчина лет тридцати, краснолицый, весёлый, с сияющей белозубой улыбкой.
- Что случилось? Боже ж мой, какая прелесть!... Кто это?- он дружески обнял женщину за плечи.
- Не знаю, Тоша. Симпатичный малый, правда? Лопочет что-то про тебя, про адрес...
- Ааааа, братец?! Андрей? Ну проходи, проходи... Я просто забыл на какое число выслал тебе билет. Извини, старина! Пойдём.
Он повёл Андрея по коридору, увешанному фотографиями, коврами, полочками со всякой яркой мелочью... На журнальном столике, стоявшем между двумя деревянными резными диванчиками, Андрей успел заметить стопку свежих газет довольно крупных изданий...за спиной послышался визгливый смех той женщины, и выглядывавших к ней двух подруг, по моложе: "Ого! У Антоши новый бзик - нашёл бедного родственника!"...
Ни о чём ещё в своей жизни так не жалел Андрей, как о том, что приехал в Энск. Особенно - сегодня.
- Вот твоя комната... Там можешь помыться,- Антон показал на рельефную стеклянную дверь,- тут - одеться,- на внушительных размеров, шкаф. Поесть?.. Ну не знаю...поищи чего-нибудь в кухне. А я пока пойду, а то там гости. А мы с тобой завтра поговорим, ага?
И с любезной улыбкой, Антон плотно прикрыл за собой дверь.
" Ещё бы знать, где у них кухня...принёс же чёрт" Уныло Андрей осматривал комнату, богато оставленную всякой ерундой.
.
4.
.Когда Андрей уже лёг спать, так и не покинув пределы комнаты, и даже, кажется, уже уснул, дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ввалился шумный и весёлый Антон, с ним две девицы, и та, немолодая женщина.
- Дюха, ты же - портретист?!- закричал Антон так, словно они продолжали едва прерванный, очень эмоциональный, разговор. Девицы дружно захихикали, а женщина с достоинством и приветливостью, чуть покачиваясь на нетвёрдых ногах, смотрела, вернее, фокусировала взгляд, в упор, на Андрея.
- Вообще-то, я предпочитаю живопись, хотя и портреты мне, порой, удаются,- отозвался тот, садясь в кровати, и обтирая ладонями лицо, в попытке согнать навалившийся сон.
- Садись, рисуй!
- Кого?
- Её! Вот эту замечательнейшую женщину! Запомни её, брат! Её зовут - Виолетта Михайловна. Она - будущее творческой молодёжи Энска! Это - исто-ри-чес-кий момент: запечатление...нет...запечетлевание... Увековечение!...- Антон запутался в словах, но энтузиазма не терял, однако, Андрей не стал дослушивать:
- Погодите, ребята, вы хотите, чтоб я, в трусах, посередь ночи, запечетлевал будущее творческой молодёжи города Энска?.. А до утра это "будущее" подождать не хочет? Ну так, мало ли...может, выспаться? В порядок себя привести?
-Андрей, не позорь меня, - Антон резко стал серьёзней,- художник ты, или где?
- Я - студент...
- Молодые люди, не ссорьтесь! Я понимаю, что это не очень тактично с нашей стороны: мы совсем потеряли счёт времени. Мы не учли, что уже глубокая ночь... Но раз уж Вы - здесь... И мы здесь... И Вас, юноша, уже всё равно подняли с постели... Может, Вы сделаете хотя бы набросок? Ради меня, если для Вас что-то значит просьба женщины... Ради меня?
- Ну, раз так...- Андрей кипел, но, всё же, он был не дома, а хозяин этого дома был, мало того, что незнаком, хоть и родственник,  так ещё и пьян. Перспектива оказаться в трусах под дождём чужого города не улыбалась совсем...- Только ради будущего...города Энска.
Женщина предусмотрительно прикрыта рот Антона кончиками своих, не по годам, изящных пальцев, покачав укоризненно головой. Потом она села напротив Андрея, устроилась в кресле по- удобнее, и чуть улыбнулась уголками губ.
Андрей достал этюдник и карандаш. Ему было всё равно, он лишь хотел побыстрее избавиться от назойливой компании. Едва взглянув на женщину, имя которой он уже напрочь забыл, он занёс карандаш над бумагой, и на мнгновение, остолбенел. Медленно, внимательно, он посмотрел на её лицо снова, и тут с ним произошло то, за что его ненавидели все самые успешные сокурсники: он заметил в ней Жизнь. Ту, особенную, неповторимую, которая у каждого человека - своя. Её нельзя забыть, повторить, исправить, её можно только прожить, однажды пройдя этот путь,оставляющий след в каждой чёрточке, в каждом жесте, в каждой складке.
Перед ним сидела немолодая женщина, макияж которой был смазан, а нетрезвое лицо устало исказилось проступившими на нём годами и заботами. Но сквозь это всё, он видел - ЕЁ: сильную властную личность, за которой пряталась ранимая душа. Многогранно развитая сущность, прячущая искреннюю приветливость за не менее искренней злостью. Это, как душа - как более глубокие,затаённые чувства, которые сильнее, чем ежедневные эмоции и принципы.
Андрей начал рисовать.
Карандашные штрихи легко ложились на бумагу, и превращались в НЕЁ. Трудно сказать, что именно отражалось: та, которая ярче жила в ней - аристократка из интелегентного общества, грезившая счастьем и неземными мечтаниями, и погребённая теперь в этом теле светской львицы, практичной и чёрствой, или властная железная леди, изображавшая из себя утончённую аристократку... Так или иначе, а на бумаге она выглядела не то моложе себя, не то одухотворённее... Глаза смотрели иначе. Может быть, разумнее?
Разум. Разум - редчайшее достояние человеческое. Один человек, не испытывающий привязанностей и давления со стороны, способен быть разумным. Но в современном мире почти не осталось разумных людей. Тому виной и привязанности - к людям, вещам, традициям, алкоголю, и давление общества на самоё себя.
Все - обученные, учёные, образованные...и только. Жаль, что так вышло, но разум потерять гораздо легче, чем рассудок. А может, и не потерять, а не приобрести вовсе. А хуже всего то, что отсутствие разума делает человека не критичным к себе, и не даёт набраться разума на собственном опыте... Замкнутый круг.
Так вот, разум оставляет на лице отпечаток мысли, в глазах разумного человека читается спокойствие, словно ему известны некоторые истины текущей жизни. В кУпе с искренностью и умом - это портрет красивого человека. И тут уже неважно, простите, какой у него нос, цвет, и национальность... И в Виолетте Михайловне это было. Несмотря на то, что разум её давно молчал, задушенный правилами и манерами, эгоизмом и капризностью. И под потёкшим макияжем, морщинами и чопорностью, жило лицо красивой мудрой Женщины. А Андрей умел это отображать. Он не любил портретов, но именно они занимали первые места на конкурсах, тогда как любимая живопись, ещё более одухотворённая, чистая, и полная божественного разумения, оставалась непонятой.
.
Женщина, как заворожённая, смотрела на портрет. Лёгкий карандашный набросок, сделанный за пятнадцать минут, действительно впечатлял. Девицы притихли и смотрели на художника с восторгом.
- Ну?! Что скажешь?!- голос Антона гремел торжествующе, - Это он ещё акварелью не работал!
- А что, может быть ещё лучше?- тихонько спросила женщина.
Андрей пожал плечами:
- Может. Особенно, если выспаться предварительно, то совсем хорошо может...
Виолетта Михайловна смутилась. Девицы снова глупо захихикали. Антон же, судя по всему, был братом доволен.
- Старик, пойдём, выпьем! Сегодня такой день, что ты даже не представляешь- какой! Пошли, успеешь, выспишься!
Андрей покорно влез в брюки и тапочки, и двинулся следом за весёлой компанией.
- Мне казалось, гостей у тебя больше.
- Да все уже разъехались. Слабаки! Три-четыре часа застолья выматывают их до состояния груза... Ерунда! Девчонки, давайте выпьем! Выпьем за моего брата, будущего Великого Художника, рода Великих Мужей!
- Мне бы работу найти, для начала, а художества подождут пока. Я ещё и училище не закончил.
- Какая работа?- Виолетта Михайловна словно ужаснулась словам Андрея,- о чём Вы? Вы обязаны творить!
- Кому обязан?- любезно переспросил он.
- Родине! Отчизне! Самому себе!
- А Родина с Отчизной меня прокормят?
- Ещё как!- эта светская тётка, видимо, попала в своё русло: глаза разгорелись, на щеках заиграл румянец, на губах - загадочная улыбка.
- Андрей,- вмешался Антон,- Ты просто не понимаешь, с кем имеешь дело. Эта великая женщина имеет большое влияние в творческой среде Энска. Ты ей подходишь, и теперь она займётся любимым делом: будет продвигать в свет новый талант, новое ясное светило на Энском творческом небосклоне...
Андрей слушал этот пьяный бред и улыбался. Ему была приятна эта лесть. Во-первых, он всё-таки понравился; во-вторых, фразу о "бедном родственнике", видимо, можно было считать аннулированной.
Он с аппетитом ел, с удовольствием пил, слушал восхищённые высказывания своей пьяной компании, и глядя на набросок, думал о том, что в этом, действительно, что-то есть... Наверно, он и правда талантлив. Что ж. Это приятно. Через пару дней, пожалуй, можно искать работу, а пока бы выспаться...
.
5.
Вита,-так велела называть себя Виолетта Михайловна,- к вечеру следующего дня была у Антона, с шикарным вечерним костюмом для Андрея. Напару с Антоном, она, заполошно, ничего не объясняя, вывела Андрея " в свет". И на следующий вечер она, как по часам, приехала за ним. И на следующий...
Это были светские вечера. В доме какой-нибудь местной именитой особы. Там собирались люди высоких моралей, длинных родословных, и красивых слов. Андрей слышал уже, что собираются и попроще, без кричащих нарядов и громких выражений, но его водили только на те вечера, где присутствовали Энские меценаты,бизнесмены, и прочие финансово-состоятельные люди. Вита неизменно представляла его, как своего хорошего друга, молодого талантливого художника, прославившегося на своей малой родине, и приехавшего в Энск, чтобы позволить этому городу познакомиться со своим творчеством. Каждый раз она в красках расписывала, как долго и трудно приходилось уговаривать его приехать. Андрей молчал, улыбался...и в этом видели надменность и чувство собственного достоинства, подходящие статусу молодого одарённого художника. Хотя на самом деле, он просто терялся от такой наглости и лжи, и не знал, что говорить. Кроме того, его словно отупляли все эти яркие краски нарядов, обоев, зеркал, хрусталя, макияжа и слов. Он часто на таких вечерах чувствовал себя редким зверьком, каким-нибудь тушканчиком,  выловленным где-то в дикой природе, и принесённым на всеобщее обозрение, ради собственной похвальбы. Его обсуждали, о нём что-то говорили, чем-то в нём уже восхищались, как бы заочно, и он был тут, присутствовал, но только тем участвовал в этой яркой и громкой жизни. Он просто пришёл, и был, и никто даже и не ждал от него ни слов, ни жестов.
Эти вечера всегда заканчивались тем, что он рисовал портрет хозяйки дома, в карандаше и акварели, и каждый раз имел успех. Приехав домой, он падал спать, а едва успевал проснуться и привести себя в порядок, как Виолетта была уже на пороге, а у ворот ждал шофёр.
.
В такой круговерти прошла почти неделя, после чего Виолетта заказала Андрею картину: некий пейзаж, с изображённой на первом плане юной, утончённой аристократической особой. Что-то в стиле ретро-образца, нежная, бледная, хрупкая, в соответствующем платье. Сроку дала четыре дня. Обеспечила всем необходимым. Натуры не было, но Андрей не стал об этом даже заикаться. Работал тщательно, с усердием. Образ аристократической леди он взял со своей матери: в детстве он часто рассматривал их с отцом свадебную фотографию.  Ей тогда было семнадцать, а отцу, военному офицеру, уже за сорок. Его Андрей не помнил, хоть и было ему лет десять, когда того не стало, а мать жила в далёкой стороне, с младшими детьми...
.
Когда работа была закончена, Вита распорядилась выставить мольберт в главной комнате дома, и создать вокруг него вид рабочей обстановки, этакий художественный беспорядок. После чего был объявлен званый вечер в доме Антона, через неделю, а Андрею - поставлена новая задача, три-четыре дня - и любая картина. Не хуже предыдущей, но, в общем-то, уже неважно что...
.
Андрей почти не выходил из своей комнаты, ставшей ему мастерской. Вита приносила ему всё, что нужно, в том числе, еду. Она всегда молчала, боясь спугнуть вдохновение "Великого Художника, молодого таланта", и в то же время, напоминала ему своим присутствием, что ждёт картину в срок.
К званому вечеру картина была готова. Как и сам художник... Однако, выставлять её Вита не спешила.
Взяв Андрея под руку, она не отпускала его от себя ни на шаг. Все гости, как на подбор, были денежными и именитыми. Пили изысканные вина, ели красивые закуски, обсуждали дорогие вещи... Всё в стиле " высокоморального" общества.
Уже глубоко за полночь, Андрея усадили писать какие-то портретические наброски, но он был так вымотан, что согласился лишь на дружеские шаржи. А потому рисовал, в основном, мужчин, так как большинство женщин, относящих себя к аристократии, не расположено к восприятию подобного искусства. За сутки в их доме перебывала, наверное, вся Энская знать. Виолетта внимательно следила за гостями, не забывая быть радушной и беззаботной.А в нужный момент, когда к картине подошли нужные люди, она отправила Андрея выпить, а сама, словно бы неохотно, словно тая невысказанную обиду, обронила, что хотела приобрести эту работу /за хорошую, кстати, плату!/, но Андрей отказал. Он пояснил, что картина эта действительно очень - очень!- дорога, а для него, Андрея, она ещё дороже. Начались обсуждения, покатилась волна споров по всему дому, и в итоге, к вечеру второго дня, был объявлен аукцион.
.
Картина ушла с молотка за крупную сумму. Приобрёл её человек в спорах просто отчаянный. У него было своё дело, деньги, недвижимость, и даже, личные авто. В одном ему не повезло: он происходил от простых крестьян, без роду, без племени.А это - крест на выход в высший свет. Тогда он купил себе родословную, пользуясь тем, что живой родни у него уже не осталось. Да, наверное, сегодня это уже кажется ересью, однако, если б кто-то узнал о подлоге, он был бы навсегда лишён уважения и связей, и он, и его потомки.
Хотя, боже мой, кто из потомков теперь помнит это время?! Тем не менее, кичатся - кто квартирой, кто ВУЗом...да, по сути, всем. У кого, что есть - тем и кичатся. Внешность, дети, карьера, служба в элит подразделениях, ремонты, на худой конец - всё в цене. Но это уж так, от скуки видимо, с ума походить... Да и общество стало лояльнее. А у него - жена-красавица, представительница рода герцогов, два сына и две дочки, которых гордый папаша воспитывает в духе аристократии...
.
А ведь подумать, что осталось от знати и  их предков? Некоторые уже и говорят полуграмотно. Уровень образования, конечно, был поднят, но в целом, образование стало доступнее, а средний класс рвался к нему, как птица к солнцу, сквозь нужду, грязь, и голод, и отличить аристократа по институту стало невозможно. Наоборот, зачастую дети "полей и коровников" были грамотнее и образованные своих аристократических сверстников, становились более компетентными профессионалами, не допуская пьянства и халатности. А вот их родители, дорвавшиеся до званий и регалий, таких желанных и недоступных ещё недавно, не стремились соответствовать ни морали, ни интелегенции нарисованных вершин. От того и внешне не могли соответствовать: одевались безвкусно, но пышно, красились дорого, но ярко, если вкусно, но чрезмерно. В общем, все понимали, что век аристократии ожтивает своё, и может, поэтому она стала так популярна...
.
Почему людям не очевидно, что важна не родословная, а гордость за предков? Не столь важна муштра, сколько воспитание, и не манерный этикет, а человеческая этика, основа которой - взаимоуважение... А вот этого, кстати, и по сей день не хватает...
.
В любом случае, господин, купивший картину, приобрёл вместе с ней ещё один бонус - "плюсик" - к своему купленному званию, указывая всем на свою высокую любовь к живописи, и понимание современного искусства.
 Тут же была выставлена вторая работа Андрея, ушедшая ещё быстрей, и за бОльшую сумму.
.
Полученные с аукциона деньги Виолетта Михайловна поделила на четыре части. Четверть она оставила себе за труды, четверть передала Антону на содержание брата, остальное же - самому Андрею.
Но Андрей происходящего почти не осознавал: он не жил, он лихорадочно крутился в этом гипнотическом хаосе. Он не пытался спорить со своими покровителями, или говорить с ними о чём-то. Он словно попал в круг их сумасшедшего биополя, и оно притягивало его, завладев всем его существом, обеспечивая не жизнь его, а саму способность существовать.
.
Вита, после аукциона, срочно заказала Андрею серию картин в том же стиле. Кроме того, три-четыре раза в неделю, она вытаскивала его уже не только на знатные вечера, но и на посиделки попроще, к кому-нибудь из Энской богемы.  Андрей сходил с ума от множества литературных чтений, поэтических вечеров, художественных дебатов, искусствоведческих пьянок... Ему всё было интересно, его захватывала их жизнь, их взгляды и слова. Он слушал суждения, что были порой, просты и наивны, мнительны и обидчивы,а порой отрезвляли своей правотой и категоричностью. И даже пили они не ради пьянства, а ради общения, или даже своего общества. И было это, как "здравствуйте" при встрече... Хотя и не все творческие люди пили, и других не заставляли... Пили. Но никто на этом не зацикливался.
.
Андрей по-прежнему хотел найти работу, он помнил о своём обещании...нет. Не помнил. Уже лишь только вспоминал. Он не заметил, когда это случилось, когда его память превратилась в воспоминание. Но он принял тогда твёрдое решение, и не хотел от него отступать. Однако, он считал необходимым отдать должное брату, принявшему его из милости, не посрамить его, не оставить за собой злословий. Он даже не пытался равняться на всю эту знать и богему, во-первых: он не мог похвастаться своей родословной, так как попросту её не знал - никогда не видел необходимости в том, чтобы интересоваться былыми связями покойных прадедов; а во-вторых: он был уверен, что слава и деньги вещи не взаимосвязанные, слишком много он знал примеров, когда таланты умирали в нищете, а богачи не смогли создать ничего, достойного внимания. Он всегда думал, что слава к нему когда-нибудь придёт, но это будет чем-то вроде увлечения, удовольствия. А зарабатывать на жизнь живописью он начнёт в старости, когда у него будет достаточно свободного времени. А пока ему нужна была работа. Возможно, по специальности, связанной с его увлечением, да, но работа, а не творческие спектакли, с карандашом в главной роли...
.
Но несмотря на свои благие намерения, Андрей считал себя обязанным идти на поводу хотя бы некоторое время. К тому же, он получил деньги, а Владу с Ольгой они будут нужны, когда ребята приедут. Ведь они не приведут с собой ничего, кроме долгов.
.
6.
У ворот Дома Творчества остановилась машина. Из неё вышел представительный мужчина лет двадцати семи. Шикарный костюм, без единого кармана - фирма!, золотые часы - подарок какого-то солидного господина, перстни - один простой, белого золота, с витиеватой гравировкой, второй - именной, подарок администрации города за вклад в творческое развитие Энска.
.
Сегодня, в Доме Творчества, было открытие его, Андрея, персональной выставки. Прошло уже около пяти лет с тех пор, как он, голодный и небритый, приехал в поисках работы, а встретил ту, что и теперь его сопровождает, знакомя с нужными людьми, устраивая нужные встречи, считая его деньги, и устраивая его творческую жизнь, лишая обыденной.  Эта выставка была не первой персональной, но впервые такой масштабной. Ему дали звание члена Союза Художников города Энска, он читал лекции в местных художественных школах и училищах, его приглашали институты для проведения встреч и бесед... Он обзавёлся коллекцией корочек о средних и высших его образованиях, которые он не успел бы получить к своим годам чисто технически, да и не читал даже, что в них написано.
.
А Вита снова что-то решала, что-то считала, куда-то его везла. И там он что-то говорил, о чём-то шутил, отвечал на какие-то вопросы, пытался в заученных текстах, а Виолетта каждый раз его спасала, умело выкручивалась из любых неловких ситуаций. Но происходило всё это так, словно он был тяжело больным, лежал, в состоянии близком к коме, а вокруг него кто-то бегал, суетился, что-то вкалывал, рыдал, осматривал, прослушивал... А он, словно бы, лежал больной, и наблюдал со стороны за всей этой мышиной вознёй, за своим телом, чужими руками, не до конца понимая происходящее, да и не пытаясь понять. Его состояние сводилось к одному - пусть всё идёт своим чередом".
.
Андрей обернулся - он уже не умел обходится без настойчивого внимания Виты, но та беседовала с господами, встретившими их машину.
- Главная новость! Новость дня! В Доме Творчества открывается выставка! Молодой талант Энска! Великий художник присутствует лично! - к Андрею подбежал мальчик, и звонко крича, протянул газету, - Покупайте свежий номер "Вестей"! Главная новость дня!
.
Андрей опешил. Он слышал много похвал в свой адрес, и очно, и заочно, но это было мнение, что дорогого стоит. Это звучало в купленном этими людьми разноцветном мире, где они имели, приобретали, и говорили, что хотели. А тут - мальчишка. Пыльный и оборванный, кричит о нём, об Андрее, на улице, не узнавая, кричит и машет газетой, явно предлагая её купить.
.
Андрей оглянулся на Виту, но та была увлечена беседой. Денег у Андрея не было никогда, ни наличных, ни чеков: он просто говорил, что ему нужно, и ему приносили. Андрей, конечно, знал, что деньги у него есть... Знал. Но не видел.
.
Мальчишка побежал было дальше, но Андрей поймал его за плечо, и выхватил газету. На первой странице было его фото, где он провёл вечер в детском доме с искусствоведческим уклоном, и подарил тогда этим обездоленным ребяткам - даже что-то подарил! - мольберты в класс, краски, и бумагу...
- Вы покупать будете? - мальчик хмуро смотрел исподлобья.
- Да, малой, да...сейчас...- Андрей снова посмотрел в сторону Виты, но та, в сопровождении тех же, вероятно очень состоятельных господ, ушла ещё дальше,- На, держи. А то у меня денег нет, - Андрей снял с пальца перстень белого золота, - Возьми, он дороже всех твоих газет.
- Малахольный! - крикнул мальчик, схватив перстень, и пустившись наутёк.
- Да, наверно, - пробормотал Андрей, разглядывая своё фото в газете.
.
7.
Прошло ещё чуть больше десяти лет.
.
Влад сидел на скамейке в парке. Было около полудня, а он ещё не был пьян, и от этого ему было плохо. Он уже давно нигде не жил... И никак не жил. Он не знал, что его ищут. Да и это его бы уже не спасло. Он умирал от болезни печени, и знал об этом. Да и трудно было не знать: он уже был весь жёлтый, с грязной жёлто-коричневой кожей. Но расстраивало его не это, а то что живёт он так долго.
.
Оля умерла больше десяти лет назад, при родах. Холодная и голодная жизнь вымотала её. Эти тонкие сильные руки, которые спасали его тысячу раз своими спокойными, уверенными движениями, стали совсем хрупкими, почти прозрачными, на вид. Влад метался, будто в горячке, искал деньги, работу, если удавалось - влезал в долги. Он ещё надеялся спасти эту нежную жизнь в её тающем, но упрямом теле.
.
Первый крик и последний вздох прозвучали почти одновременно. Доктор беспристрастно сообщил, что "пациентка скончалась", что " ребёнок пока жив, видимых патологий нет", и что если он Владу не нужен, то документы оформляются в таком-то кабинете. Сквозь стеклянную стену бокса Влад смотрел на каталку, накрытую белой, в пятнах крови, простынёй, на маленький квадратный стол, на котором беспрестанно кричал младенец. Влад не видел в нём ничего, кроме невнятного кричащего комка пелёнок. Он понимал умом только одно: жизнь кончилась. Кончилась одновременно с Её сердцебиением. Всё вокруг него плыло. Он смутно припомнил, что давно не ел, может неделю...
.
Ребёнка он забрал. Он понимал, что Ольга бы ему не простила больничного одиночества этого мальчика. Он отдал младенца одной бабке, жившей по соседству. Она зарабатывала на жизнь вязанием ковров, была глуховата, и ребёнок ей совершенно не мешал. Пять раз в день она кормила его тюрей, и брала за свой пригляд мизерные деньги.
.
Влад назвал мальчика Олегом, по созвучию, в честь Ольги. Он дал ему свою фамилию, не гнушался никакой работы, но что делать с ребёнком - не знал. Не знал даже, чем его кормить, такого маленького. Он только видел, что с бабкиной тюри младенец начал худеть и чахнуть. Он долго думал, прежде, чем решиться... Ходил к Ольге, на больничное кладбище, плакал, молчал, думал... Через месяц, поняв, что дела его сына совсем плохи, Влад взял его, собрал нехитрый скарб Олега, в виде нескольких пелёнок да больничного полотенца, завернули его в больничное же старенькое одеяло, вложил в свёрток все документы мальчика, и понёс его к монастырю.
.
Монастырь, находившийся за городом, пользовался и хорошей славой, и дурными слухами. Поговаривали, что под монастырём полно подземелий, где множество призраков, скелетов, и неизвестных болезней... Поговаривали так же, что батюшка - наставник монастыря, продавал сирот в "дети", а то и в слуги. Хотя все в городе знали батюшка, знали, насколько он добр и бескорыстен, обращались к его мудрости за советом. Но неизвестно зачем, люди продолжали периодически подкрашивать новыми подробностями скверные слухи об ужасных условиях содержания сирот и послушников, о пьянстве и разврате, царящих за тяжёлыми воротами монастыря... А потом, встретив батюшка случайно, просто взглянув на него, понимали, какой же бред - все эти слухи.
.
Идти до монастыря было далеко. Нужно было выйти из города, перейти просеку... На улице моросил противный мелкий дождик, холодный, пробирающий до костей.
.
Приют при монастыре основал тот же батюшка, сирот неприкаянных жалеючи. Девочек тут учили, как обращаться с детьми, обучали швейному делу, прочим девичьим и хозяйственным премудростям. В последствии их, как правило, оставляли при церкви. Готовить, стирать, убирать - для священнослужителей почти не требовалось, они за собой ухаживали сами, а вот для приюта работа была всегда. Мальчики же осваивали здесь плотницкие, столярные, слесарные, церковные профессии. Кто-то в последствии, остался здесь, кто-то уехал в духовное училище в пригороде Энска.
.
Вот в этот приют и принёс Влад сына, положил на крыльцо, и скрылся в дождливой мгле. Он не ушёл, хотя и рисковал сильно. Сидя на промокшей земле, обхватив руками колени, он смотрел сквозь стену дождя на кулёк, лежащий на ступенях. Тот лежал тихо - сил на плач у него уже не хватало. Скоро во мгле появилась фигурка, закутанная в плащ. Когда она по равнялась с Владом, он успел заметить тонкие черты очень юного личика. Вероятно, послушница монастыря. Подойдя к крыльца, она остановилась на секунду, потом подхватила кулёк на руки, и скрылась за дверью. У Влада с души свалился камень. Он посидели ещё с полчаса, потом с трудом поднялся. Он вдруг почувствовал, как он устал за это время. Нет, не за время Ольгинова предсмертия, не за время Олеговна существования, а за ВСЁ СВОЁ время, за всю свою жизнь, со всеми её мытарствами и лишениями. Он устал жить.
.
Всё тело болело. Особенно выматывала тупая ноющая боль в боку. Он вернулся в город, на больничное кладбище. По дороге Влад увидел себя в зеркальной витрине магазина: худой, сутулый, с серым лицом и жёлтыми глазами. Он удивился сначала, но даже не испугался. Подошёл поближе, всмотрелся в чужое, давно небритое лицо... Да, несомненно.  Желтизна поступала и сквозь щетину на щеках... Влад посмотрел на свои ладони - жёлтые.
.
Взглянув ещё раз на себя, Влад двинулся дальше. Следующее, что он помнил - больничная палата. Его подобрали, вроде, больничные санитары, он лежал без сознания на Олиной могиле. Сколько времени он провёл в больнице - он не знал, да и не хотел знать. Его выписали на улицу, и с тех пор, он не видел нормальной постели. Конечно, Влад мог бы вернуться на больничную койку - там худо-бедно кормили, и крыша над головой... Но он хотел умереть, а в больнице заставляли жить.
.
Всё это было десять лет назад, и вот уже десять лет он, изменившийся до неузнаваемости, бродил по родному городу и его окрестностям, и десять лет он мучительно ждал своей смерти. Но она издевалась над ним, игнорируя его существование долгих, бесполезных десять лет.
.
И вот теперь он почувствовал что-то. Его боль, вернувшись, не стала сильней, она стала другой. Медленно и уверенно она распространялась по всему его телу, ощутимо, как тепло горячей ванны растекается по телу, погружённого в неё человека.
И Влад вспомнил про больничное кладбище. Он не был там с тех самых пор... К этому дню, Жизнь занесла его сравнительно далеко. Он понимал, что может не дойти, но всё же пошёл.
.
8.
Спустя четыре года.
.
Сергей шёл прямо по грязи, не боясь за свои лакированные ботинки. Больше всего сейчас он боялся потерять из виду спину служащего, шедшего показать ему могилы двух пациентов больницы, похороненных рядом, с разницей в десять лет. Служащий шёл впереди, периодически скрываясь в дожде, и Сергею приходилось ускорить шаг, чтобы через мгновение наткнуться на него в сыром сером сумраке.
- Почему Вы думаете, что это он? - спросил Сергей, глядя на чёрные холмики.
- Так Вы ж документы-то сами видали, - безразлично отозвался служащий.
- Может, тёзка?
- Ага... И год, и имя - отчество... Ходил тут уже один, спрашивал... Дык он-то не сомневался.
- Кто ходил?
- Да бог их знает, кто тут ходит...
- А она кто? Почему их рядом похоронили? Его же, фактически, в её могилу закопали!
- Знаю, не положено! Тут случай был...исключительский...
Сергей вздохнул, вытащил из внутреннего кармана промокшие купюры:
- Расскажете?
Служащий сплюнул, сунул деньги в карман:
- Пойдёмте... В каморке у меня хоть чай есть, и с потолка не льёт, как из ведра...
.
Выпив грамм сто с горячим чаем, служащий заметно смягчился:
- Я ведь много-то не знаю, господин Вы хороший... А работаю тут тыщу лет. Ага. Пацаном ещё таким тут в санитарах бегал...да... А вот много не знаю. Да и сам посуди, господин хороший, что тут знать-то? Ольга эта рожать сюда приехала, считай с улицы почти... Да при родах-то и померла. А он-то, Влад-то твой, при ней тогда был...
- А ребёнок?
- Чей? Ихонний-то? Так забрал он ребятёнка-то, забрал... Куда дел - не знаю, а только месяца через два, как Ольга - того, его нашли , полуживого, на ейной могиле. Говорят, больной был!... Смотреть не на что... Ну уж наши-то врачи, Борис Борисыч, к слову... Врач - золотые руки! Сколько народу с того света повытягивал!... Да, хороший мужик он - Борис Борисыч... Настоящий!
- Влада он тоже с того света "вытянул"?
- Влада-то? А как же ж?! Ходил за ним, как за родным дитятей... Ну подлатали его, да и выписали... Да говорят, он к Ольге-то часто ходил, пока в больницу не загремел. А как выписали его, так и пропал, да не видали больше. Да все уж давно и забыли про нём, а тут... На тебе... Лежит, ласточка... На Ольгиной могилке. Ну подняли его, да глянули, а уж остыл... Да страшенный какой! Весь жёлтый!...ага... Вот те крест - как искусственный - сам весь жёлтый, губы - фиолетовые... Ну да... А вот про ребятёнка-то я не знаю ничего. А поди и помер, вслед за мамкой-то... Знаю только, что мальчишка был. Да на Влада похож больно, на отца... Копия...
- А кто распорядился их вместе похоронить?
- Так Борис Борисыч и распорядился. Да... Хороший мужик, Борис Борисыч... Вот, мол, - говорит, - коли уж он сюда помирать пришёл, так это, - говорит, - его последняя воля. Вот так, брат. Да ты с Борис Борисычем сам побазлай, его смена началась уж... А и больных пока нет. Да ты... пошли, пошли, браток, провожу...
.
Через месяц Сергей стоял в монастырском приюте и смотрел на работы Олега.
- Одарённый мальчик. Несомненно, - говорил батюшка задумчиво, - Так, говорите, сын талантливого художника? Да...наследство! У мальчика - талант, а я ничего не могу ему предложить, кроме ремесла. Конечно, он пишет сам, в удовольствие, его иконы мы отдаём и на продажу... Да ещё прошу его реставрировать. Да-да, не удивляйтесь. Несложные дефекты он полностью исправляет сам, он очень легко осваивает новые навыки... Кроме того, он безгранично чуткий: чувствует тонко и цвет, и текстуру... Он уже не ребёнок, не смотрите, что ему пятнадцатый год. Он взрослый, очень взрослый, Господом вразумлённый, отрок. Я всегда думал, что этот мальчик послан нам Богом, но я не могу требовать от него. Я не запру его, но и не выгоню. Поговорите с ним. Пусть мальчик решает сам.
.
Разговор с вразумлённым Господом отроком затянулся, но с исходной не сдвинулся. Олег принял решение служить при монастыре, помогать приюту, посвятить им жизнь. Он внимательно выслушал историю своих родителей: холод, голод, нищета, смерть... Особых эмоций он не выказывал, только смотрел на собеседника с каким-то грустным пониманием. Потом, наклонив голову, будто прислушиваясь к чему-то, сказал медленно, взвешивая слова:
- Господь об этом не говорил... Отец не зарыл таланта в землю, однако, и не приумножил его...
- Возможно именно тем и приумножил, что несмотря на всю свою боль, нужду, тяготы - он сохранил тебе жизнь! - горячо возразил Сергей, к слову сказать, очень и очень далёкий от религии, - теперь ты - великий талант, и ты можешь явить свои способности публике! И при том, вполне неплохо заработать.
- Да, наверно, Вы правы, - в голосе Олега на минуту зазвучала улыбка, - но раз так угодно Богу, то пусть мой талант Ему и достанется... Нет, Вы поймите меня правильно, я не знаю другой жизни. Здесь я могу спокойно работать, получать образование, служить Богу... Здесь моя жизнь устроена на годы вперёд, разве не этого желали мои родители? Работать, жить, питаться... Не нужно бОльшего, понимаете? Никому не надо, чтобы я зарабатывал больше, и жил богаче, чем сейчас. Никому не станет легче, если я обрету имя одарённого сиротки. Одни будут завидовать, другие восхищаться, и если со мной что-то случится, первые - будут злорадствовать, вторые - забудут раньше, чем первые. Это никого не спасёт, не сделает чью-то жизнь лучше, осмысленнее. Это лишь эмоции, а я ценю чувства. Спасибо Вам за то, что Вы приехали, за то, что рассказали, и простите меня за то, что моя жизнь не соответствует Вашим планам. Я буду благодарен Вам всегда, ибо знаю теперь, за кого мне молиться.
- Что ж. Прощай, мальчик. Вряд ли мы с тобой ещё встретимся...но вот ещё вопрос, - Сергей выкладывал последний козырь, в попытке привлечь талант в мирскую жизнь, - Ты - наследник картин своего отца. Я хотел бы приобрести их все, и даже знаю, где искать их. Его работы на сегодняшний день произведут фурор в мире ценителей и коллекционеров...
- Приобретите их там, где они сейчас находятся. Это будет честная купля-продажа. Он неизвестен, а значит его работы отойдут Вам почти даром... Если же это - попытка предложить мне деньги, то лучше пожертвуйте их в храм, на приют, ведь если эти деньги получу я, то сделаю то же самое.
.
Сергей наблюдал за Олегом и удивлялся его рассудительности, и улыбался его прямолинейности. Он уже жалел, что вряд ли когда ещё увидит этого интересного молодого человека, смотрящего прямо в лицо собеседника, большими серьёзными глазами...
- В любом случае, - подумав, продолжил мальчик,- я не могу распоряжаться работами отца - я не вступал в права наследства, я не совершеннолетний, и разговаривать Вам нужно об этом не со мной, а с батюшкой: он - мой попечитель. Хотя я сразу могу сказать, что нам, в монастыре, надо обновить котельную. Это сравнительно недорого, потому что часть необходимых материалов у нас уже есть, а работы и последующий ремонт, мы сделаем сами.
Сергей засмеялся:
- Ладно, наследник. За картины - спасибо. А котельная вам будет...и не только она.
.
9.
- Вы - доктор? - брови старика были подняты в удивлении почти на лысый затылок.
- Да, я - доктор, Павел Денисович, - вошедший был молод, худ, и серьёзен, говорил с расстановкой, словно заранее готовился к словесной перепалке.
- Поди ж ты - "Денисович"...- скептически отозвался старик,- редкое имечко у твоего папаши...
- Вы, простите, кто? - доктор, по причине своей молодости, уже привык к хамству, в любом его проявлении, - Вы - больной?
- Сам ты больной! - обиделся старик. Видно, и в правду был не здоров, - сосед я. Проходи давай.
.
Павел Денисович прошёл в шикарно обставленную квартиру. Всюду были зеркала, полочки, фигурочки... За грудами всей этой богатой мишуры терялась не менее богатая мебель. В одной из комнат на кровати лежал мужчина. На первый взгляд ему можно было дать лет шестьдесят, но присмотревшись, Павел понял, что ему и пятидесяти нет.
- Что случилось? - привычно спросил он.
- Когда? - безучастно отозвался лежащий, глухим, почти замирающим на выдохе , голосом, - Сейчас? Сейчас - ничего... Просто болен я...
- Что болит? Где? Головокружение есть? Слабость? Тошнота? - Павел Денисович терял терпение: вызвали, чёрт знает, зачем!
- Здесь болит, - мужчина положил руку на грудь, - Адски болит, понимаешь?
- Давайте я Вас послушаю, - не ожидая ничего особенного, сказал доктор. Его уже не раз вызывали к зажиточным ипохондрикам, у которых, в крайнем случае, обнаруживались одышка и подагра.
- Это не я тебя вызвал, - так же безучастно продолжал мужчина, - это он, сосед... Неймётся ему... А я... Да мне недолго осталось... Не суетись. Я и так своё уже пережил...
- Откуда Вы знаете, - чисто автоматически спросил Павел, обратившись в слух: в сердце были шумы. Да не просто шумы, а целая тахикардическая буря.
- Знаю... Я друзей своих искал... Брата. Роднее брата он мне был...и подруга его... Нашёл их общую могилу... Я предал их, доктор... Предал... Мне не нужно ничего в этой жизни... Детей нет...друзей нет... Моя мать умерла, а родные не могли сообщить... Не знали - куда... Моя младшая сестрёнка... Ушла вслед за мамой... А я не знал...мои друзья... Они были бесценны... Мы были братья... мы прошли вместе столько...а я... Пил, ел, прославился... А они умерли. Это не несчастный случай, доктор... Это не болезнь... Это - голод. Им не хватило хлеба, пока я...упивался винами...
- Красиво говорите. Только неясно - это раскаяние или мемуары?... Вам в любом случае нужно срочно в больницу.
- Больница меня не спасёт... Красиво говорю?... Да и чёрт с тобой! Только я понимаю,...что ничего... НИ-ЧЕ-ГО не сделал... В этой жизни... Мне нечем даже утешиться!... Мои картины никому не нужны... Мне говорят, что я...вышел из моды... Мою фабрику сожгли анархисты... Я доживают на страховку...я... Я поспешил со своим творчеством... Сейчас я бы взорвал мир своим...талантом... Как новое веяние...как сенсация... Как единственный козырь уходящего времени... А я выложил этот козырь... в начале игры... И остался в дураках.
- Вам нужно в больницу. Ваши дела плохи.
- Мои дела давно плохи. Таких, как я...земля... Не должна выдерживать. Уходите, доктор. Оставьте своё направление...старику. Он же заплатит за...Ваш визит...идите. Я не знаю, зачем... Но я хочу,...чтобы хоть кто-то знал... Я не сделал ничего стОящего... Я ничтожен...и ещё ничтожнее от того,...что я это...осознал. Идите. Ваша помощь мне не нужна.
.
Павел Денисович подписал направление в больницу, поставив в уголке метку "пацита", и вышел в коридор. Старик стоял там, где доктор его оставил.
- Ему срочно нужно в больницу, - Павел Денисович помнил стариковский скептицизм, и старался говорить убедительно, - с этим направлением его примут сразу.
- Говорил я ему, что уж больно он плох, - сосед действительно выглядел подавленным, - как же его теперь на больницу сговорить?... Он на Вас-то не соглашался... Вот возьмите. Он велел Вам передать.
- Здесь слишком много, - Павел Денисович рассматривал пачку купюр.
- Да я знаю, - отмахнулся старик, - он вообще в последнее время расщедрился. Да Вы берите, не думайте. Он велел в свою клинику идти, а я за Вами сбегал: поближе, подешевле... Да и кто к ним, в клинику, пойдёт, за такие деньжищи? Полтора человека?.. А значит, и практики никакой. А к Вам весь район ходит, стало быть, и поопытней будете... Несмотря, что молодой... Вы это...не серчайте. Я не со зла, да уж больно Вы молоденький, я по стариковски, не привык таких молодых да учёных видать... Всё или старики, или уж для богатеев. А Вы вон какой...
- А кто этот человек?- уже у дверей не выдержал Павел.
- Да как?! Это же Энский художник! Глава творческой молодёжи нашего города! Не знаете?! Да у него выставок было - не счесть, и везде-то он ездил, и всех учил... У нас и школа художественная в его честь названа, да не уж не слыхали?...
.
Пока старик, захлёбываясь, рассказывал об успехах и званиях своего именитого соседа, молодой врач снова увидел себя Пашкой, маленьким остроплечим пацаном, продающим на улице газеты... И того сумасшедшего, отдавшего за газету кольцо...
.
Павел резко развернулся и бросился в комнату, старик побежал за ним... Но было уже поздно: с выражением глубокой муки на лице, Андрей остывал на своей изысканной постели, с позолоченными шариками по углам...
- Он всё уже? - тихо спросил старик.
- Да.
Старик подошёл к кровати, помедлил, и закрыл Андрею глаза.
- И Вы ничего не могли сделать?
- Я сделал ему укол. Это всё, что я мог. Если бы меня вызвали дня на два, на три раньше, возможно...
- А, бросьте... Его уже ничто бы не спасло. Когда человек так себя изводит, так и просится на тот свет, то никакие уколы не спасут... Он ведь таблеток каких-то нажрался... Его часов пять выворачивало. Как не помер - не знаю. Всё я за ним ходил.
- Почему?
- А больше не за кем. Да и платил он щедро... Нет, не за то, чтобы я за ним тазик выносил, это я, как бы, по своей воле бегал... А он потом попросит в магазин сходить, мол, купи какой мелочёвки, а денег даёт много. Сдачу, говорит, оставь, пригодится...и всегда так.
- А родные есть у него?
- Да будто бы братья, да сёстры где-то живут, в тьме тараканьей...не знаю. Тут-то у него, вроде, брат двоюродный ли, сводный ли... У меня где-то и адресок записан... А ты чего это обеспокоился? А? Уж не сам ли родственник?
- Нет.
- А что ж тогда? Знавал, что ли, его?
- Это длинная история.
- Ну так теперь уж точно спешить некуда. В контору сообщить - и пускай едут, оформляют. Ты всё равно нужен будешь, для свидетельства, так что, всё одно - сидеть ждать. А приедут они не скоро, не надейся...
.
Они прошли в кухню, обставленную не менее богато, чем комнаты. Всё сияло нежилой чистотой и неумелой роскошью: в хрустале на зеркальных полках играли солнечные зайчики, столовое серебро бросало матовые отблески, медная посуда блестела тускло и важно... И среди всего этого пестрели разнообразнейшие бесценные и неуместные фигурки, головы, цветочки, бюстики, ангелочки, и замысловатые вензеля.
.
Старик по-хозяйски вскипятил воду, заварил дорогой ароматный чай /"покойничку-то всякого без надобности"/, разлил по кружкам, и сел напротив. Смотрел ласково, по-отечески, и под этим взглядом хотелось растаять, расплакаться по-детски, горько, громко, и недолго. Павел Денисович как-то сразу разомлел, расслабился, и начал говорить.
.
Сначала запинаясь, путаясь, замолкая, силясь припомнить совершенно ненужные имена и даты, но, по мере рассказа, увлекаясь, успокаиваясь, и обдумывая иронию жизни, так неожиданно перед ним открывшуюся.
.
Он рассказал, как умирала его мама, совсем больная, почти не встававшая с постели. А тут ещё пришёл хозяин их комнаты, и велел до конца недели погасить долги, а иначе - "выход вот, дверь нащупаешь".
.
Мать голодная, больная, плакала сутки напролёт. Павел со старшим братом пошли продавать газеты, а брат ещё ходил на вокзал, подрабатывал по случаю грузчиком. Пашку он к вокзалу не брал, говорил " мал ещё ", хотя сам был старше всего на три года. Отец у них умер, когда Пашке было четыре, мать уже тогда начала болеть... Им помогал брат отца, но он и сам жил кое как. Когда мать умерла, брат отца забрал их к себе, но учиться не давал, а велел работать, как при матери. Деньги забирал, мог и вдарить за прекословие.
.
Вот тогда-то и встретил Пашка того малахольного. А как ещё назвать человека, отдающего за грошовую газетку  перстень белого золота? Это потом уже брат объяснил Пашке кто это был. И перстень забрал. Велел никогда никому ничего не говорить. А через три дня, ночью, он поднял Пашку с постели, велел молчать и одеваться. Они вышли на пустую чёрную улицу,  и долго шли вдоль, сначала просёлочной, а потом, железной дороги. На какой-то станции сели в поезд, а утром Пашка проснулся другим человеком, в другом городе. Брат одел его в новое, и водил по каким-то учреждениям. И каждый раз, после расспросов, он насупившись, утвердил: " Нас дядя привёл, велел тут ждать. Он придёт скоро" Их оставляли ждать в коридоре, где брат говорил Пашке шёпотом: "Они мне не нравятся. ТикАем тихо", и они " тикАли"
.
В одном из таких учреждений их спрашивали долго и ласково, даже напоили чаем с баранками. Брат растаял и сознался, что из дома они убежали, к дядьке не вернутся, а жить хотят сами, чтобы учиться, кушать каждый день, и спать в тепле.
.
Так они попали в приют. Он правда оказался хорошим. Брат гордился, что сам выбрал, "сам Пашку определил". Скоро он окончил в приюте школу и исчез на два года. А появившись, смеялся, подкидывал Пашку к потолку, и всё спрашивал, кем Пашка хочет быть. Тот думал недолго, и ответил - доктором. Брат резко посерьёзнел, даже помрачнел... А подумав, снова развеселился, начал шутить. Уходя, смеясь, сказал: " Раз доктором - тогда готовься, братишка, через год тебе поступать! - обнял его, и сквозь зубы процедил на ухо, - Провалишь экзамены - сам задушу, как курчонка. Ты запомнил? Провалишь - сдохнешь. Готовься."
И ушёл, насвистывая, что-то весёленькое...
.
Явился он снова ровно через год. Привёз пару книжек, костюм, всякие мелочи. Уже не смеялся. Спросил только, глядя в глаза - помнишь? Пашка экзамены сдал. И с тех пор брата не видел ни разу. Тот присылал деньги за его учёбу его ректору. На себя Пашка зарабатывал сам. Только в день своего выпускного он получил письмо, короткое, с ошибками:
"Привет, братишка! Всё, наверно, думаешь, почему? Кольцо помнишь? Я хранил его для нас. Ты выбрал медицинский. Это дорого. Поэтому я потратил его на твою учёбу. Не серчай, на хлеб я тоже зарабатываю сам. Больше, пожалуй, не увидимся. Письмо сожги. И будь хорошим доктором. Твой брательник.
И ещё. Дядьку убили в пьяной драке, в тот год, когда я выпустился из приюта. Так что больше у нас никого нет, не ищи."
.
Пашка выучил письмо наизусть и сжёг его.
.
Но всё это - ничего. Вот он, Пашка, теперь уже доктор, Павел Денисович, встретил человека, убитого своей бесполезностью, и не успел, просто не успел сказать, что именно благодаря ему, этому человеку, он, Павел Денисович, не стал столяром, плотником, или слесарем, как сотни таких, как он, а стал доктором, как мечтал. Что благодаря ему, Андрею, Павел выучился и спас жизнь уже не одному десятку человек, из которых львиная доля - дети, и это только начало многолетней практики... Андрею так важно было бо этом узнать, а он, Павел, просто не успел...
.
Старик сидел молча, глядя в пустую кружку так, словно искал в ней ответ на какой-то вопрос.
- Вот она - Жизнь, - подумав, сказал он, - одних предал, других спас. Род одних, может, и прекратил, зато других, спасённых - много и много... Что же перевесит на весах Фемиды?
- На то она и слепа, чтобы мы не знали, - отозвался Павел.
.
В дверь постучали. Приехали из конторы составлять акт о смерти.
.
10. Послесловие.
.
В процессе поиска родственников Андрея, выяснилось, что у него был брат, двойняшка. У мальчика было врождённое косоглазие, и мать, боясь злословия, сдала его в дом малютки, при больнице. Даже самые близкие не знали, что их было двое...
.
К трём годам косоглазие малыша сошло на нет, как говорят - изросло. По возрасту его перевели в обычный детский дом, к обычным здоровым детям. Как и его "домашний" брат, мальчик увлёкся рисованием. Неудивительно, что находясь в одном областном центре, они оба поступили в единственное на этот центр, художественное училище.         *