** Глава ХХIII **
Глава ХХIII, «о том, что случилось с прославленным Дон Кихотом в Сьерре-Морене, то есть об одном из самых редкостных приключений, о которых идет речь в правдивой этой истории» начинается со слов: «Видя, что с ним так дурно обошлись, Дон Кихот сказал своему оруженосцу: «Мне часто приходилось слышать, Санчо, что делать добро мужланам – это все равно что воду решетом черпать. Послушайся я твоего совета, я бы избежал этой напасти. …, впредь будем осмотрительнее». На что Санчо возражает: «Скорей я превращусь в турка, нежели ваша милость станет осмотрительнее».
Время спустя, путешественники устраиваются «на ночлег между скал», а ночью один из каторжников крадёт у Санчо осла. Рыцарь просыпается от плача своего оруженосца, узнаёт о случившемся и обещает ему по возвращении отдать трёх ослов. «Дон Кихот же, как скоро очутился в горах, взыграл духом, ибо места эти показались ему подходящими для приключений, коих он искал». И они не заставили себя ждать, поскольку на земле была обнаружена подушка «и привязанный к ней чемодан», в котором Санчо обнаружил «… четыре сорочки тонкого голландского полотна и еще кое-что из белья, столько же чистое, сколь и дорогое, а в носовом платке он обнаружил изрядную кучку золотых монет и, увидев их, тотчас воскликнул: Хвала небесам за то, что они столь выгодное приключение нам уготовали! Затем, продолжив поиски, он обнаружил записную книжку в роскошном переплете».
Раскрыв записную книжку, рыцарь обнаружил там сонет, несколько стихотворений, писем и решает найти хозяина вещей, встреча с которым не заставляет себя ждать. Правда, полураздетый человек с густой чёрной бородой успевает исчезнуть в горах. Но на удачу путешественникам встречается козопас, который был крайне удивлён тем, как они попали сюда, «ведь сюда ни одна дорога и ни одна тропа не ведёт». Выясняется, что козопасу знаком владелец вещей, к которым, как сказал Санчо «я на сто шагов не осмелился к ним подойти. Я их оставил в покое, и лежат они там, где лежали, а то еще, пожалуй, свяжешься – не обрадуешься». Козопас же рассказывает о странном поведении владельца вещей, говоря, что другие пастухи, да, впрочем, и он сам были вынуждены сделать вывод, что у этого неизвестного человека «по временам мутится рассудок и что некто по имени Фернандо причинил ему зло, и, уж верно, немалое, судя по тому состоянию, в котором он теперь находится».
Глава заканчивается неожиданной встречей с этим юношей. «Дон Кихот ответил на его поклон не менее любезно и, спешившись, с чрезвычайным дружелюбием и непринужденностью обнял его, и так долго сжимал он его в своих объятиях, словно они были век знакомы. Юноша, которого мы могли бы назвать Оборванцем Жалкого Образа, подобно как Дон Кихот есть Рыцарь Печального Образа, прежде дал себя обнять, а затем слегка отстранил Дон Кихота и, положив ему руки на плечи, стал в него всматриваться с таким видом, будто желал уяснить себе, знаком он с ним или нет; по всей вероятности, облик, фигура и доспехи Дон Кихота повергли его в такое же точно изумление, в какое он сам поверг Дон Кихота. В конце концов после объятия первым заговорил оборванец и повел речь, о которой будет речь впереди» …
** Глава XXIV **
Глава XXIV, «в коей продолжается рассказ о приключении в Сьерре-Морене». После объятий, которыми заканчивается предыдущая Глава, Дон Кихот обращается к юноше, Рыцарю Гор, со словами: «Что до меня, то я твердо намерен быть вам полезным, … я вместе с вами стану крушиться и проливать слезы, ибо в несчастье обрести человека, который вам сострадает, - это тоже своего рода утешение. … скажите мне, кто вы таков… Я же, грешный и недостойный».
Рыцарь Леса, он же Рыцарь Гор, он же владелец вещей просит у присутствующих еды, говоря, что, поевши, он выполнит просьбу и расскажет свою историю, но только с одним условием, что «ни одним вопросом и ни единым словом не прервете нить печального моего повествования, иначе, как скоро вы это сделаете, рассказ мой на этом самом месте и остановится. … Я потому вас о том предуведомляю, что мне бы не хотелось долго задерживаться на моих мучениях, ибо вспоминать – значит умножать их».
«Дон Кихот от лица всех присутствовавших обещал не прерывать его».
Далее следует история любви этого юноши, которого зовут Карденьо. Он рассказывает, что происходит из славного рода, и что родители его – люди состоятельные. Юношу никто не прерывает, но до того момента, пока Дон Кихот не услышал, что его девушка читала рыцарские романы. Тут рыцарь мгновенно забывает о данном обещании не прерывать нить повествования. Он зовёт юношу поехать вместе с ним в его деревню, «ибо там я предоставлю в ваше распоряжение более трехсот романов, каковые суть услада моей души и радость моей жизни». Прерванный рассказ Дон Кихот просит продолжить, но юноша начинает вести себя крайне странно: «Карденьо, как известно, и без того был не в себе, когда же ему надавали всяких оскорбительных названий вроде лжеца, мерзавца и тому подобных, то он рассердился не на шутку и, запустив в Дон Кихота первым попавшимся булыжником, угодил ему в грудь, так что тот повалился навзничь».
Настоящая Глава, как мне видится, была дана в противовес к Главе XXII, в которой Дон Кихот освобождает каторжников, тем самым, бросая вызов инквизиции. А настоящая Глава XXIV возвращает читателя к началу истории, показывая, что Дон Кихот не единственный, кто спятил от чтения рыцарских романов. Тем самым Сервантес как бы играет со служителями церкви, говоря им, ну, что же, попробуйте, поймайте меня…
** Глава XXV **
Глава XXV, «повествующая о необычайных происшествиях, случившихся в Сьерре-Морене с отважным рыцарем Ламанчским, и о покаянии, которое он по примеру Мрачного Красавца на себя наложил». В этой Главе перемешано всё: и безумность, и разумность, и юмор, и серьёзность, и завуалированность, и прямолинейность –коктейль из многочисленных ингредиентов.
Вот, например, что оруженосцу говорит рыцарь: «… И постарайся наконец воспринять всеми своими пятью чувствами, что все, что я делал, делаю и буду делать, вполне разумно и вполне соответствует правилам рыцарского поведения, которые я знаю лучше, чем все рыцари в мире, когда-либо им следовавшие». И ведь он, действительно, знает абсолютно всё лучше всех вместе взятых.
А вот слова Дон Кихота, сказанные о рыцарских романах, из которых можно совершенно точно понять, что он понимает их суть, их структуру, их содержание: «… при этом оба изображали и описывали своих героев не такими, каковы они были, а такими, каковыми они должны были бы быть, и тем самым указали грядущим поколениям на их доблести как на достойный подражания пример». Эти слова доказывают, что никакого помешательства от чтения рыцарских романов у Дон Кихота не было и в помине.
Но Санчо Пансе, как обыкновенному человеку, всё ещё не даёт покоя таз, который его господин именует шлемом, и вот, что он говорит: «… если кто узнает, что ваша милость таз для бритья именует шлемом Мамбрина и уже сколько дней находится в этом заблуждении, то что же иное могут о вас подумать, как не то, что человек, который это утверждает и отстаивает, верно, рехнулся?».
Рыцарь, находясь в полном изумлении от только что сказанных слов своего оруженосца, отвечает ему: «… Как могло случиться, что, столько странствуя вместе со мной, ты еще не удостоверился, что все вещи странствующих рыцарей представляются ненастоящими, нелепыми, ни с чем не сообразными и что все они как бы выворочены наизнанку? … И это было необычайно предусмотрительно со стороны покровительствующего мне чародея – сделать так, чтобы самый настоящий, доподлинный шлем Мамбрина все принимали за таз: ведь это столько великая драгоценность, что на него всякий польстился бы, а как видят, что это просто-напросто таз, то и не пытаются у меня его отнять».
А вот, что Дон Кихот отвечает на необходимость покаяния, которое должно было заключаться в следующем «… я разорву на себе одежды, разбросаю доспехи, стану биться головой о скалы и прочее тому подобное, долженствующее привести тебя в изумлении»: «… однако ж надобно тебе знать, что все это я проделываю не в шутку, а вполне серьезно, иначе я нарушил бы законы рыцарства, приравнивающие ложь к ереси, а ведь делать одно вместо другого – значит лгать». Конечно, всё под прикрытием рыцарских ритуалов, но слова ложь, ересь вряд ли можно отнести к рыцарству. А вот к инквизиции… Сюда хочу включить небольшой отрывок из книги Льоренте из Главы I «Порядок и преемственность идей католической церкви до учреждения инквизиции в деле розыска и наказания еретиков: … III. Св. Павел хочет, чтобы еретика предупреждали всего два раза; быть может, потому, что ересь - заблуждение ума, и надо полагать, что, если он не окажется убежденным после того, как ему дважды показали истину, благоразумие не позволяет надеяться на то, что он убедится после третьего увещания, так как он дважды показал себя непослушным голосу своего брата, что заставляет отлучить его от Церкви. Налагая на него это наказание, Церковь надеется, что позор, к которому его приводит упорство, и скорбь об отлучении по своей вине от соборного общения приведут его к раскаянию. Но св. Павел не говорит, что еретика надо лишать жизни; а Иисус Христос, говоря св. Петру, выражает желание, чтобы падшего вновь прощали и воссоединяли с Церковью не семь, а семьдесят семь раз, то есть так часто, как он будет раскаиваться; это предполагает, что его никогда не должно карать смертью по суду Церкви».
Зачем всё это нужно… Страх и власть – два мощнейших инструмента.
Но вернусь к роману. Санчо Панса волнуется, что вынужден оставить своего господина «в такой глухой местности», поэтому он говорит своему господину: «… пишите письмо и отправляйте меня немедленно: мне до смерти хочется, как можно скорее вернуться, чтобы вызволить вас из этого чистилища, в котором я вас оставляю». Чистилище (из свободной энциклопедии «Википедия») – это «состояние, в котором пребывают души людей, которые умерли в мире с Богом, но нуждаются в очищении от последствий совершённых при жизни грехов». Поэтому, Дон Кихот поправляет своего оруженосца, говоря ему: «Ты называешь это чистилищем, Санчо? … Правильнее было бы сравнить это с адом или же еще с чем-нибудь похуже, если только есть на свете что-нибудь хуже ада». Рыцарь сравнивает жизнь на земле с адом? … Похоже, что да…
Далее оказывается, что Санчо прекрасно знает, кто такая Дульсинея Тобосская: «Стало быть, дочь Лоренсо Корчуэло, - иначе говоря, Альдонса Лоренсо, - и есть сеньора Дульсинея Тобосская? … Да я ее прекрасно знаю, - молвил Санчо, - могу сказать, что барру она мечет не хуже самого здоровенного парня изо всей нашей деревни. Девка ой-ой-ой, с ней не шути, и швея, и жница, и в дуду игрица, и за себя постоять мастерица, и любой странствующий или только еще собирающийся странствовать рыцарь, коли она согласится стать его возлюбленной, будет за ней как за каменной стеной. … я искренно и твердо верил, что сеньора Дульсинея, в которую ваша милость влюбилась, это какая-нибудь принцесса, вообще какая-нибудь важная особа, достойная тех щедрых даров, которые ваша милость ей посылала».
Рыцарь в ответ, в очередной раз напоминает оруженосцу, что тот никак не научится видеть то, что скрыто за образами, словами и говорит ему: «… Да ведь и не все дамы, которых воспевают поэты и которым они дают имена по своему хотению, существуют в действительности. Неужели ты думаешь, что разные эти Амарилис, Дианы, Сильвии, Филисы, Галатеи, Филиды, коими полны романы, песни, цирюльни, театры, что все они и правда живые существа, возлюбленные тех, которые их славили и славят поныне? Разумеется, что нет, большинство из них выдумали поэты, чтобы было о ком писать стихи, и чтобы их самих почитали за влюбленных и за людей, достойных любви. Вот почему мне достаточно воображать и верить, что добрая Альдонса Лоренсо прекрасна и чиста, а до ее рода мне мало нужды, … Коротко говоря, я полагаю, что все сказанное мною сейчас – это сущая правда и что тут нельзя прибавить или убавить ни единого слова, и воображению моему она представляется так, как я того хочу».
Что тут сказать – всё вполне разумно, всё вполне понятно и не имеет никакого отношения к тому клейму, которое было приклеено к Дон Кихоту, что ум его повредился. Здесь интересны слова Санчо, которыми он отвечает рыцарю: «Должен сознаться, что вы совершенно правы, ваша милость, а я осел, … Вот только я не знаю. Зачем у меня с языка сорвалось слово «осел», - ведь в доме повешенного о веревке не говорят». Санчо говорит, что понимает все иносказания, всю недосказанность, всю завуалированность, но должен, нет, просто обязан поддерживать миф о сумасшествии своего господина, чтобы никто не догадался, что это не так.
Под конец Главы автор всё вновь сводит к юмору, когда дело начинает касаться «выходок» Дон Кихота и Санчо говорит, что «я их столько, скажу, видел, что уж больше невмоготу». На это рыцарь парирует: «Но уверяю тебя, что сколько бы ты их ни описал, а все-таки у меня их будет больше.» …