**7**
Раз уж забежала во Вторую часть, то немного задержусь тут.
В 1605 году была опубликована Первая часть романа Сервантеса. В 1614 году в Таррагоне была издана подложная вторая часть продолжения романа, которая была написана Фернандесом де Авельянеда Алонсо. А в 1615 году Сервантес опубликовал настоящую Вторую часть романа, спустя десять лет после первой книги, не оставив без внимания факт, что самозванец не только резко и в грубой форме отозвался в тексте о нём самом, но и сделал его главного героя Дон Кихота недостойным и не заслуживающим внимания, лишив его всех тех качеств, которыми Сервантес наделил своего рыцаря. Своё возмущение и негодование сим фактом автор выражает в заключительной Главе LXXIV Второй части говоря: «Для меня одного родился Дон Кихот, а я родился для него; ему суждено было действовать, мне – описывать; мы с ним составляем чрезвычайно дружную пару – назло и на зависть тому лживому тордесильясскому писаке, который отважился (а может статься, отважится и в дальнейшем) грубым своим и плохо заостренным страусовым пером описать подвиги доблестного моего рыцаря, ибо этот труд ему не по плечу и не его окоченевшего ума это дело; …».
Хочу привести отрывок из книги Владимира Набокова «Лекции о «Дон Кихоте»: «Пока Сервантес сочинял вторую часть приключений Дон Кихота, которую должны были опубликовать (с некоторым опозданием) в 1615 году, в Таррагоне, на севере Испании, была напечатана и пущена в продажу подложная «вторая часть»; вероятно, это произошло в тот момент, когда закончился срок действия авторского права Сервантеса на первую часть, то есть 26 сентября 1614 года. Автор подложного продолжения назвался Алонсо Фернандесом Авельянедой; почти наверняка это псевдоним, который до сих пор остается нераскрытым. Судя по тому, что говорит о нем Сервантес в прологе ко второй части, а также в других местах, можно предположить, что это был человек средних лет, арагонец (уроженец Тордесильяса), профессиональный писатель, лучше Сервантеса разбиравшийся в церковных вопросах (особенно в том, что касалось Доминиканского ордена), горячий и ревностный поклонник драматурга Лопе де Вега (неодобрительно отозвавшегося о «Дон Кихоте» накануне официальной публикации романа), в адрес которого направлены одно-два едких замечания в первой части. В этой связи называлось несколько имен. Не стану их здесь обсуждать. Все это лишь предположения. Подлинное имя Авельянеды, скрытое в анаграмме или акростихе в первых строках подложного «Дон Кихота», пытались обнаружить поколения литературоведов. Позвольте мне обронить туманный намек: прабабушку Сервантеса звали Хуана Авельянеда, и существует мнение, что фальшивый «Дон Кихот» сочинен самим Сервантесом с явным намерением иметь под рукой во второй части, которую он выпустил под своим именем, новый прием: его герои встречаются с героями Авельянеды. Я повторяю, никто не знает, кем был на самом деле Авельянеда, стиль его отличается от стиля Сервантеса, он менее пространный, более отточенный, с более короткими описаниями.
В продолжении Авельянеды Дон Кихот — недостойный, ходульный Дон Кихот, напрочь лишенный мечтательного очарования и пафоса истинного рыцаря — отправляется в Сарагосу, чтобы участвовать в рыцарском турнире. Его сопровождает довольно неплохой Санчо. Следует напомнить, что в конце первой части говорится, что после описанных в книге приключений настоящий Дон Кихот отправился в Сарагосу. И во второй части Сервантес отправляет своего героя на север, в Сарагосу, но, очутившись на постоялом дворе, настоящий Дон Кихот слышит, как постояльцы за стеной обсуждают приключения фальшивого Дон Кихота в Сарагосе, и решает ехать в Барселону, чтобы не встречаться с наглым самозванцем. Еще одна деталь: в подложном продолжении Дон Кихот, разлюбивший Дульсинею, переносит платоническое обожание на отвратительную Королеву Зенобию, пятидесятилетнюю трактирщицу, торгующую требухой и колбасой, настоящее имя которой Барбара Вильялобос, грузную, подслеповатую, с толстыми губами и шрамом на щеке.
Герцогская тема в настоящей второй части причудливо перекликается с продолжением Авельянеды — вероятно, такого рода совпадения вызваны литературной условностью, — однако в книге Авельянеды также присутствует важный господин дон Альваро, который, подобно герцогу с герцогиней, решает подшутить над Дон Кихотом. Но в целом книга Авельянеды добрее и человечнее книги Сервантеса. Неправда, что книга Авельянеды никуда не годится — как утверждают наиболее горячие поклонники Сервантеса. Напротив, она живая и колоритная, а отдельные ее отрывки ничем не хуже некоторых балаганных сцен нашей книги.»
Мне же при прочтении Второй подлинной части романа, написанной Сервантесом, показалось, что она по стилю имеет, хоть и незначительные, но всё-таки отличия от Первой подлинной части. Так Санчо Панса во Второй подлинной части стал более хамоватым, несколько наглее, и если в Первой части он верил в чудеса, то сейчас чётко и ясно видит, и понимает, что хозяин его спятил. Это нахальное поведение бросается в глаза даже прочим персонажам. Вот, например, отрывок из Главы XXIV: «Студент подивился как дерзости Санчо Пансы, так и долготерпению его господина, и рассудил, что мягкость, которую выказал в сем случае Дон Кихот, объясняется радостью свидания с сеньорою Дульсинеей Тобосскою, хотя бы и заколдованною, потому что, вообще говоря, за такие слова и рассуждения Санчо Пансу следовала бы вздуть, - студенту и правда показалось, что Санчо вел себя со своим господином несколько нахально». Оруженосец позволяет себе неуважительно отвечать своему господину, считая его сумасшедшим. А ведь между частями прошло всего десять лет.
Сам главный герой Второй подлинной части романа, Дон Кихот, также имеет отличия от Дон Кихота, с которым читатель познакомился в Первой части, и которого привезли домой в клетке. Но от такой жестокости мир не рухнул и не перевернулся. Напротив, продолжилось всеобщее веселье. Дон Кихот не помнит зла. Зло для него — это волшебство, которое должно растаять, исчезнуть, расколдоваться, и он свято в это верит. Меж тем, в реальном мире всё не так: зло — это не волшебство, и никуда оно не исчезает, а лишь набирает свою силу, раз уж и Санчо становится, прямо скажем, несколько жестоким.
Преследует ощущение, что Сервантес подвергает сомнению Первую часть, а нужна ли она была. Поэтому его Вторая часть — это постоянные раздумья, скрытое разочарование и смех сквозь слёзы. Автор в растерянности, а правильно ли, что за образом Дон Кихота, он скрыл другого героя. Может быть поэтому Санчо становится бесцеремонным, а Дон Кихот — ранимым, незащищённым, уязвимым и как будто несёт на своих плечах безнадёжность. Дон Кихот даже не напоминает своему оруженосцу о субординации, в то время, как в Главе ХХ из Первой части он говорит ему: «Санчо, ты должен вывести заключение, что не следует забывать разницу между господином и слугой, дворянином и холопом, рыцарем и оруженосцем. А потому отныне мы будем относиться друг к другу с бо`льшим уважением и перестанем друг над другом шутки шутить, ибо в чем бы мой гнев ни выразился – все равно тебе придется несладко». А теперь во Второй части Сервантеса оруженосец напрочь всё это забыл и вообще стал откровенно грубым. Вообще Вторая часть мне видится трагедией, что зло непобедимо, что оно сильнее. Да, и у бакалавра Самсона Карраско, появляющегося во Второй части, две цели: злая — это месть, и «добрая» - возвращение Дон Кихота в родной дом. Как у священнослужителя может быть цель — месть.
Из всего сказанного, у меня появилось предположение, что вообще все три части написаны Сервантесом, и не было никакого Авельянеды.
На протяжении всей Первой части Дон Кихот не раз упоминает, что должен сразиться с другим могущественным рыцарем. И тогда остаётся вопрос: почему Сервантес не написал сцену сражения. Может быть, он решил сохранить существующий баланс добра и зла. Может быть, просто не решился. Ведь одно дело это путешествие с Иисусом Христом, и совершенно другое дело — описать финальное сражение между добром и злом, и что произойдёт после этого сражения.
А вот как об это написал Владимир Набоков в «Лекциях о «Дон Кихоте»: «Чем же закончит Сервантес приключения Дон Кихота? Одна схватка произойдет непременно, один человек обязательно встретится с нашим героем. В драматургии это называется la scene a faire — сцена, которая должна произойти.
На протяжении настоящей второй части читатель с тревогой ожидает момента, когда где-то за сценой бакалавр Карраско оправится от поражения в первом поединке и встретится с Дон Кихотом снова. Что бы ни происходило с Дон Кихотом — на дороге, в волшебной пещере, в герцогском замке или в Барселоне, он, так сказать, — я употреблю здесь отвратительное выражение — приговорен условно. Все это — только передышка, в любой момент Карраско может предстать перед Дон Кихотом в каком-нибудь блестящем, звенящем и сверкающем одеянии и, подняв его на смех или на меч, привести к гибели. Именно так и происходит. В шестьдесят четвертой главе Карраско, бывший Рыцарь Зеркал, а ныне Рыцарь Белой Луны, вновь вызывает Дон Кихота на поединок. Он движим двумя противоборствующими силами: злой — жаждой мщения, и доброй — желанием вернуть Дон Кихота домой, чтобы он стал послушным мальчиком и отказался от поисков приключений хотя бы на год или пока не излечится от своего безумия.
Теперь следите за ходом моей мысли. Дадим волю нашей фантазии, доведенной до сладкого безумия неумеренным чтением книг о приключениях Дон Кихота. Мне кажется, Сервантес в сцене последнего поединка упускает возможность, к которой он подошел почти вплотную. Мне кажется, здесь его ждала развязка, подготовленная его же собственными усилиями, которая бы находилась в полном согласии с зеркальной природой переодетого Карраско, Рыцаря луноподобных Зеркал. Позвольте мне напомнить, что в начале второй части, в четырнадцатой главе, во время первого поединка с Дон Кихотом, Карраско косвенно указывает на то, что сделался Дон Кихотом, победив другого Дон Кихота. Какого другого Дон Кихота? Похоже, Карраско отождествляет себя с фальшивым Дон Кихотом. Мне кажется, Сервантес упустил возможность воспользоваться намеком, который он сам же обронил, — он должен был сделать так, чтобы в финальной сцене Дон Кихот сражался не с Карраско, а с подложным Дон Кихотом Авельянеды. На протяжении всей книги нам попадались люди, лично знакомые с мнимым Дон Кихотом. Мы готовы к появлению фальшивого Дон Кихота не меньше, чем к появлению Дульсинеи. Мы с нетерпением ждем, чтобы Авельянеда вывел на сцену своего героя. Как замечательно было бы, если бы вместо скомканной и вялой сцены последнего поединка с переодетым Карраско, который в один момент сшибает нашего рыцаря с коня, настоящий Дон Кихот встретился в решающей битве с поддельным Дон Кихотом! Кто победил бы в этой воображаемой битве — эксцентричный, обаятельный безумец, придуманный гением, или мошенник, символ здоровой посредственности? Я бы поставил на героя Авельянеды, ибо весь фокус в том, что в жизни посредственность удачливее гения. В жизни обман выбивает истинную отвагу из седла. А так как я грежу наяву, позвольте мне добавить, что мне не дает покоя судьба книг; написать под чужим именем мнимое, поддельное продолжение, чтобы заинтриговать читателя продолжения подлинного — это лунная вспышка искусства писателя. В неверном зеркальном отражении сам Авельянеда должен оказаться Сервантесом».
В результате в конце Второй части пришедший лекарь «высказался в том смысле, что Дон Кихота губят тоска и уныние». Рыцарь же «попросил оставить его одного, ибо его, дескать, клонит ко сну». После сна он обращается к своей племяннице и говорит: «Позови, голубушка, добрых моих друзей, священника, бакалавра Самсона Карраско и цирюльника маэсе Николаса: я хочу исповедаться и составить завещание. Племяннице, однако ж, не пришлось за ними бежать, ибо как раз в это время все трое вошли к Дон Кихоту в комнату. Как скоро Дон Кихот их увидел, то повел с ними такую речь: Поздравьте меня, дорогие мои: я уже не Дон Кихот Ламанчский, а Алонсо Кихано, за свой нрав и обычай прозванный Добрым. Ныне я враг Амадиса Галльского и тьмы-тьмущей его потомков, ныне мне претят богомерзкие книги о странствующем рыцарстве, ныне я уразумел свое недомыслие, уразумел, сколь пагубно эти книги на меня повлияли, ныне я по милости божией научен горьким опытом и предаю их проклятию». Круг замкнулся. Автор устами рыцаря продолжает: «В такую минуту человеку не подобает шутить со своею душою, вот я и прошу вас: пока священник будет меня исповедовать, пошлите за писарем. … И это внезапное превращение безумца в здравомыслящего показалось им явным признаком того, что смерть его близка».
А сам автор в заключительном предложении говорит: «Подав сей благой совет недоброжелателю твоему, ты исполнишь христианский свой долг, я же буду счастлив и горд тем, что первый насладился в полной мере, как того желал, плодами трудов своих, ибо у меня иного желания и не было, кроме того, чтобы внушить людям отвращение к вымышленным и нелепым историям, описываемым в рыцарских романах; и вот, благодаря тому что в моей истории рассказано о подлинных деяниях Дон Кихота, романы эти уже пошатнулись и, вне всякого сомнения, скоро падут окончательно». Vale»…
Думаю, что сам автор через своего главного героя впал в отчаяние и тоску, поскольку сложилась безвыходная ситуация, когда открыто изложить свой истинный замысел нельзя, потому что цензура. Поэтому Сервантес в конце романа возвращается к цели написания романа, которую он указал в Прологе: «И коль скоро единственная цель вашего сочинения – свергнуть власть рыцарских романов и свести на нет широкое распространение, какое получили они в высшем обществе и у простонародья», - он этим и оканчивает роман.
Да и сам замысел, если, действительно, за образом рыцаря скрыт образ Иисуса Христа, который, ко всему прочему, должен был сразиться со злом – грандиозная идея.
Пройдёт чуть больше года, как незадолго до кончины Сервантес решит постричься в монахи, а 22 апреля 1616 года «окончилась жизнь, которую сам носитель её в своем философском юморе называл «долгим неблагоразумием» и, уходя из которой, он «уносил на плечах камень с надписью, в которой читалось разрушение его надежд»» (слова и цитаты, приведённые в кавычках, из материалов Свободной энциклопедии Википедия) …
**8**
Незадолго до смерти Сервантес постригся в монахи. Монахи... В середине XVII века в Испании почти четвёртая часть населения – это белое и чёрное духовенство: 200 тысяч священников, 700 тысяч монахов и 300 тысяч монахинь. За стенами монастырей скрывались все, кому повезло там укрыться: и разорившиеся крестьяне, и бродяги, и дворяне, и даже люди, преследуемые инквизицией.
На странице https://www.gazeta.ru/science/news/2015/03/13/n_7009793.shtml 13 марта 2015 года под заголовком «Археологи обнаружили останки автора «Дон Кихота» Мигеля для Сервантеса» была опубликована статья:
«Испанские археологи заявили, что сумели обнаружить могилу и останки Мигеля де Сервантеса, автора романа «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», сообщает The Times.
Мигель де Сервантес умер в Мадриде в 1616 году, и его могила оставалась затерянной вплоть до настоящего времени. Археологи начали исследовать предполагаемую гробницу писателя в начале этого года: в монастыре Де лас Тринитариас был найден склеп, где покоились останки по меньшей мере еще 10 человек. Ученые предположили, что одним из похороненных там людей мог быть Мигель де Сервантес, поскольку на крышке гроба изнутри были выбиты его инициалы.
Исследователи собирались опознать скелет писателя по многочисленным ранениям, которые Сервантес получил во время службы в морской пехоте Испании. Археологам также известен факт, что к моменту смерти у писателя оставалось всего шесть зубов. После проведенной работы ученые заявили, что останки писателя действительно покоятся в монастырском склепе.
Открытие археологов совпало с празднованием 400-летия со дня опубликования второй части романа «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский». 400-летний юбилей самого писателя будет праздноваться в следующем году».
Случайно или неслучайно, преднамеренно или непреднамеренно, а, может быть, по просьбе самого Сервантеса, но факт остаётся фактом, что после погребения его могила осталась без надгробной надписи…