Отсвечивая в лучах заходящего солнца упругим налитым серебром, лосось стоял перед устьем и не решался в него зайти.
Безымянная нерестовая речка скатывалась, шурша и бурля на перекатах, с окрестных сопок в залив Анивы. Её шустрые воды беззаботно неслись откуда-то с далёких вершин и, неожиданно воткнувшись в гряду крупных валунов перед самым выходом в море, громко и недовольно бурлили.
– Разлеглись здесь, толстые! – слышалось в вечном "быр-быр-буль-буль" сидящему на прибрежном тёплом камне Тараканову. – Ишь ты, развалились, и не сдвинешь!
Разогнавшиеся издалека плотные струи били под самые камни и, поднатужившись, силились их перевернуть и откатить поближе к берегу, чтобы побыстрее выскочить на галечный пляж и… Влиться упругим и быстрым потоком в холодные солёные воды Охотского моря сразу, с разбега, не получалось. Упёршись в неподвижные камни на перекате, вода недовольно кряхтела от напруги, зло бурчала и, осознав полное своё бессилие перед несдвигаемой баррикадой, нехотя обвивала камни и уже спокойно переливалась через вершины, лаская и полируя их блестящие лысины.
Тараканов отложил в сторону бесполезное нахлыстовое удилище и смотрел в прибойную волну, в которой стояла сима и не решалась почему-то заходить в нерестовую речку.
Рыбий косяк нервничал, нарезая петли вдоль пляжа, посылал к устью своих разведчиков, то уходя от берега, то возвращаясь к нему. Пресная вода будоражила гены красной рыбы, омывая её жабры и проникая вглубь до самой почти созревшей, сочной, набухшей икры.
– Пора! Пора! Давай, пошла! – звенела ледниковым хрусталём вода.
Но разведчики, впрыгнув в первую перед морским пляжем речную яму и покружив там с минуту, шарахаясь от таракановских мух, уходили обратно в море.
– Твою мать! – тихо, про себя, матерился заезжий столичный рыбак.
– Твою мать! – отпустив увесистую размашистую оплеуху, громко орал пьяный Паша. – Я кому сказал: "Дай, …ять, дорогу молодым!"
"Молодому, …ять, говорю, дорогу!!!" – неслось с верхнего переката, отражаясь от скал и уже невнятным бормочущим эхом улетая к вершинам сопок.
– А он, что…ять, старый что ли, по твоему? – не менее громко отвечал тоже немало выпивший Вован.
Лосось в нерешительности стоял перед устьем речки и по-прежнему не решался в неё зайти, несмотря на зов своих генов и растущее давление в подбрюшье.
– Лишь бы, гады, не разбудили вулкан! – молился Тараканов, глядя на сцепившихся в ста метрах выше по течению Вована и Пашку.
Пятью минутами ранее Паша съехал с края обрыва на своей заднице прямо в речку, таща за собой длинную узкую сеть с двумя кольями. Следом с матюками "куда ты, падла, без меня?", но уже мордой вниз, загребая в нос и рот мелкий гравий, съехал Вован.
– Видимо, лосось чувствует сеть и боится заходить в речку, – думал Тараканов. – Ну да, та ещё засада!
Но Паше с Вованом было не до сетки и симы с икрой – на середине реки шла самая что ни на есть настоящая предвыборная борьба.
Вован, естественно, стоял – весьма условно, так как постоянно поскальзывался и с головой нырял в холодную воду, – за Путина.
Более молодой, но тоже уже полноценный алкоголик, Пашка был за – то есть принимал во всю и за всё оплеухи, – своего ровесника Дмитрия Анатольевича Медведева. Он тоже, естественно, плохо стоял на своих двоих. То упругое быстрое течение, то свистящие хуки справа-слева сбивали Пашку с ног и окунали по самое не балуйся. Вован, более опытный боец, в очередной раз удачно заехав в Пашкино ухо, сам нырял за ним, будучи не с силах балансировать на скользких камнях и стремительном течении.
– Инновации, ё-кэ-лэ-мэ-нэ! – неслось с переката. – Прое…бьёшь на фига так сильно?!
– А он молодой, сука, моть чё получится у няво! – отвечал Пашка, ныряя в омут.
– На хрена рисковать стабильностью? – вставал из того же омута Вован и отвешивал Паше очередного тумака.
Пашка, без шансов устоять, опять нырял в быстро текущую воду. Российский электорат в лице Тараканова, тоже в общем без шансов, озирался направо и налево.
– Да что он, юрист хренов, может понимать в современной международной обстановке?!
– А твой что ли лучше? Тоже юр-, блин, -фак ЛГУ закончил кое как!
Оба рыболова-алкобраконьера проявили недюжинную осведомлённость об академических успехах обоих кандидатов в президенты.
– Но мой, …ять, моложе – у него будет время косяки свои исправить! – орал Пашка.– Отойди, Вован, от греха подальше! Как друга прошу.
И оба, обнявшись, уходили с головой под воду.
– Иди на… косяки он, …ять, исправит! – махнув рукой в ухо противнику, падал в речку Вован. – Как бы моему не пришлось за твоим косяки исправлять! Смотри, блин, косяк сам никуда не идёт!
– А почему? Я тебя…ять…спрашиваю!
Бац!
Вжик!
Мац!
Ещё раз вжик!
Плюх!
Ещё раз - ять!
И сразу "Фыр-р-р-р!"
И потом "Быр-р-р-р!"
Пашка с Вованом стояли и падали, но не сходили со своих предвыборных позиций.
Лососи, не решаясь вмешиваться в борьбу кандидатов, стояли перед устьем речки. Созревшая икра сильно давила, как пиво, на их пузыри.
– Интересно, – думал Тараканов, – чего они ждут?
Из обшарпанного и скособочившегося вагончика, когда-то давно выкрашенного голубой краской, вышла кухарка тётя Маша и не спеша, перекладывая из руки в руку чугунную сковородку, направилась вниз к перекату, на котором стояли, падая, два кандидата.
Сима вдруг засуетилась, как будто что-то предчувствуя.
– Ах, вот оно что, – дошло до Тараканова. – Сейчас что-то будет!
Но через минуту лососевый косяк вновь замер в нерешительности. И через пять, и через десять, и до… долго, ещё очень долго сима стояла перед входом в устье...
Речки…безымянной, речки…нерестовой...пустой.
Тетя Маша волочила, держа за шкирки успокоившиеся вдруг тела Пашки и Вована, так и не сделав своего выбора между ними. На берегу осталась лежать сковородка... До следующих выборов.
********