Память подняла один случай из юности. Было мне лет десять. Отец уже работал вне зоны, но с обязательной отметкой в комендатуре. Жили мы в посёлке Кадыкчан, рядом с большой угольной шахтой. Недалеко от неё располагалась рабочая зона, строился какой-то объект. Работали на ней, конечно же, заключённые. Каждый день их рано утром привозили на грузовиках, а вечером увозили обратно. Выглядело это так: несколько машин выезжали из соседнего лагеря (зоны) и колонной направлялись по объектам. В кузов вдвигались низкие поперечные лавки, впереди у кабины – высокая перегородка, за ней – охрана, два автоматчика. В кабине рядом с водителем тоже «вертухай» со стволом. Таким образом, они быстро пролетали по посёлку, а вечером возвращались назад в лагерь.
Вот здесь их как раз и поджидали мы – дети разных возрастов, становились у дороги с двух сторон и оживлённо ждали их проезда. Они, заранее зная, что их ждёт такая «засада», сбрасывали нам изделия из дерева – маленькие автоматики и пистолеты в натуральную величину, мечи и сабли, которыми мы вели нешуточные бои на возведённых из снега крепостях. Девчонкам разные зеркальца, куколки, которым они из лоскутков, вымоленных у мам, шили разные наряды. Об этом я знаю наверняка, потому что моя сестра Света всегда участвовала в подобных «акциях». Она была старше меня почти на два года и мутузила меня нещадно при каждой нашей стычке, а, в общем, мы жили с ней очень дружно, не считая разборок за пирожное тех времён.
В магазине тогда продавали только ржаной или чёрный хлеб. Раз в неделю из лагерной пекарни привозили белый. Аромат его поджаристой корочки вызывал слюну на всём пути до дома. От мгновенного уничтожения этот хлеб спасало только одно обстоятельство: дома большая ароматная верхушка с него снималась, и на внутреннюю сторону насыпался сахар. В то время сахар был только большими упругими комками, и разделить его на части было не так просто. Отец укладывал комки в вафельное полотенце и аккуратно дробил его молотком в пудру, после этого сахар насыпался толстым слоем на корку и – вот оно блаженство! – пирожное готово. А если ещё доставали сливочное масло – можно было и пальцы откусить!
Так вот, очередной раз, в воскресенье, мы с пацанами направились в рабочую зону в надежде поживиться тем, что плохо лежит. Эти зоны, как правило, были огорожены не так тщательно, как в лагере. Вокруг объекта – высокий деревянный забор, по верху натянута «колючка», по всему периметру – вышки на небольшом расстоянии друг от друга, но автоматчики в них находились только в рабочие смены. Мы подбирались к забору, отрывали железякой пару досок снизу и залезали внутрь территории. В воскресенье охрана была только у больших входных ворот, на проходной – вохровец с карабином.
В этот день мы всё проделали «по обычной схеме»: подкрались перебежками к зданию, впереди, пробивая дорогу в снегу, пыхтя как паровоз, двигался малый по прозвищу Толстяк. Он действительно был пухленький, кругленький, как Винни-Пух. И вот он уже подбирается к двери, берётся за металлическую ручку, и тут происходит страшная картина – его начинает трясти. При этом он издаёт такие раздирающие крики, что даже снег с крыши начал осыпаться. Все «злоумышленники» на мгновение опешили и тут же рванули в обратном направлении. Я, по инерции, тоже подался в бега, но тут внутренний голос сказал мне: «Стой, дурень, разве такой дружбе учит тебя отец? Ты бросил друга в беде и бежишь, как подлый трус!»
Я сразу же остановился и стремглав развернулся назад. Бедолага с выпученными глазами держался за ручку двери и уже не орал, а издавал какие-то хриплые звуки. Не задумываясь, с разбегу обнимаю его в охапку и тащу на себя. В этот момент чувствую сильный удар током, электрическая дуга перешла на меня, и мы вместе с ним оторвались от ручки и завалились в снег. Какое-то мгновение лежим и не понимаем, что это было? Он ещё постанывал и весь трясся. Вдали вижу, как от ворот, в нашу сторону, летит вохровец с криком и матами. Я хватаю горемыку за шиворот и ору: «Бегом, жирняк ты этакий!» И летим с ним в сторону дырки в заборе.
Подельников наших к этому времени как корова языком слизала – все уже были у Канадской границы! От децибел нашего пыхтения даже вороны вспорхнули на деревья. Подбежали к дырке. Я ему командным голосом:
– Ныряй быстро, толстопузый!
Он послушно сунул голову в узкий заборный проём, подался вперёд, а круглая задница, как пробка из под шампанского, застряла, две доски внизу сошлись как ножницы и крепко держали его, как бы он не барахтался! Понимая, что мы оба в западне, я сел сзади и начал пихать его ногами, но всё бесполезно. Он только пищал, мычал и дёргал своими «сардельками». Недалеко от нас уже маячил охранник, размахивая карабином. Быстро вскакиваю и пытаюсь оттащить за низ одну из здоровенных досок в сторону, она была большая и тяжёлая, не хотела слушаться. Уже из последних сил тяну на себя – вроде пошла, родимая! Ныряю снова к дырке и уже двумя ногами всё-таки пропихиваю его наружу, тут же селёдкой ныряю за ним. И вот она – свобода!
Поднялись и по сугробам, пыхтя, полетели в сторону поселка. Здесь нас мог догнать только «Феррари»!
А произошло, скорее всего, вот что: рабочие мастерской устали от наших набегов и решили защититься от нас таким «варварским» способом. Кинули фазу на ручку двери в надежде отпугнуть и не совсем предвидели, чем это сможет обернуться. Ведь ещё какая-то минута и «Винни-Пух» мог умереть от разрыва сердца. Мы с ним поклялись друг другу, что будем молчать о происшествии. Если не убили здесь, то родители это сделают точно, или, по крайней мере, задница будет синей очень долгое время.
Но не тут-то было! Один из бежавших «храбрецов» проболтался об операции «Забор». В посёлке слухи расходятся как в деревне – быстро, да ещё и обрастают небылицами!
И вот, дня через два, мы с мамой сидим дома у печки, она пытается впихнуть в мой пустой калган какой-то простой пример из ненавистной арифметики. Батя только что пришёл с работы и перекусывал за столом. Стук в дверь. На пороге появляются «мой толстяк», за ним – его мать с отцом. Я сразу почувствовал неладное – сердце замолотило. «Ну, хана!» – подумал я.
Они же, в свою очередь, очень скромно стали у порога. Мы все на них уставились. Как потом выяснилось, сбежавшие сообщники разнесли весть о случае на передовой противника, и ничего не оставалось, как под «пытками» чаду выложить всё как на духу.
И тут его мама со всего размаху плюхается на колени и громко начинает причитать:
– Спасибо вам за сына, мы по гроб жизни будем вам обязаны!.. А где ваш Юра?
Я с опаской выползаю из-за печки, она обняла меня и со слезами на глазах говорит:
– Ты, сынок, точно будешь хорошим человеком!
Его отец, в свою очередь, достаёт из-за пазухи бутылку спирта, ставит на стол и говорит:
– Давай, Павлович, выпьем за твоего мальца. Правильно ты его воспитываешь!
А его мама добавила:
– Вам, Анна Васильевна, вот маленький отрез на юбку.
В те бедные времена это был царский подарок! Мама начала отнекиваться, но та очень настойчиво просила, и мама сдалась. Отец, тоже как-то по доброму засуетился:
– Ну, что же ты, сынок, мне ничего не рассказал?
А потом как бы опомнился, нежно потеребил меня за голову:
– Ну, да, да, сынок, всё правильно...
Надо сказать, что отец меня никогда не дубасил, он только грозно смотрел в мою сторону – этого было достаточно. Все требования жены применить по случаю ко мне физическое воздействие разбивались о слова отца: «Достаточно того, что на моём теле нет живого места, я в своей жизни заодно и его порцию на себя принял!»
Мы ещё долгое время мотались по приискам и посёлкам Колымы под неумолимым взором «товарищей в галифе». На этой семье тоже висела статья с поражением прав. Потом на какое-то время мы обосновались в Оротукане, и снова нас судьба свела с этой четой. «Толстяк» с годами вытянулся в стройного красавца и волновал сердца девчонок, создавая мне в этом большую конкуренцию. Даже потом, через годы, мы поступали вместе в вуз,он стал хорошим юристом, мне же была уготована другая судьба.