Звон церковных колоколов смешался с привычным шумом улицы. Шёпот опавших листьев, крики детей, отдалённый лай собаки, шорох шин по асфальту – всё это было привычным, даже родным. Солнце щедро пригревало спину, и, мягко осев в волосах, тут же ослепляло. Медленно шагая по остывшему тротуару, я прокручивала в голове сегодняшнее утро.
Проснулась я от настойчивого звонка в дверь. Протестующе завернувшись в одеяло, я ждала, когда незваный гость поймёт, что приёма не будет. У меня сегодня выходной, я сплю, я никого не хочу видеть. Учитывая вчерашнее расставание «теперь уже насовсем» с моим мужем, я, честно говоря, хандрила. Бабушка всегда говорила мне, что проблемы мы создаём себе сами, а потом с удовольствием от них избавляемся, поэтому наша жизнь никогда не будет скучной. Бабушка давно почивает в ином мире, а слова настойчиво звучат у меня в голове. Наверное, она права, но вот легче от этого не становилось. Мы с Игорем прожили пять лет вместе, в браке три года. Столько всего было, что и вспоминать страшно, но мы мужественно всё преодолели, сохранив наш брак до вчерашнего дня. Расставались тоже не однажды, но всё как-то возвращалось на круги своя и мирно текло в правильном направлении. Мне так казалось, во всяком случае.
Камнем преткновения, как это ни парадоксально, стало отсутствие детей. У моих подруг всё наоборот, с появлением детей семейная лодка начинала тонуть в море быта и взаимных претензий. Кому-то удавалось подлатать и выплыть, другие разбегались, словно тараканы, по разным углам.
Нам с Игорем хорошо жилось без детских криков и бесконечной смены подгузников. Ну, это я так считала, узнав недавно, что у мужа иная точка зрения. Не буду лукавить, обсуждали мы это давно, но право выбора всегда доставалось мне. Я, будучи крупной эгоисткой, не задумываясь, заявляла категоричное «нет» всем детям в мире, и с чистой совестью вышагивала вверх по карьерной лестнице. Думается мне, Игорь не слишком этому радовался, ибо вчера мы крупно поругались на этой почве, я гордо указала ему на дверь. Мой муж человек исполнительный, собрался и вышел, не забыв напомнить мне, что я не способна на здравое размышление. Я весь вечер провела в ванной, истово жалея себя любимую, скрупулёзно рассматривая в зеркале опухшие глаза и красный нос. Спать легла с ощущением, что мир не так уж и совершенен.
И вот утро напомнило мне, что Земля не остановилась, жизнь продолжается, а за дверью продолжает томиться ранний гость. Им оказался мой благоверный.
- Я за необходимыми вещами, - бросил он мне, кидая в сумку мелочи гигиены и одежду. – За остальным приеду позже.
Я молча наблюдала за сборами, пытаясь понять, что чувствую. Было больно, даже слишком. Я могла его остановить, но гадкая вторая натура остановила слюнявый порыв.
Уже ступив за порог, Игорь посмотрел на меня и сказал:
- Дура ты, Сашка, и не лечишься совсем. У нас всё может быть хорошо, но ты не пытаешься даже хоть минимум усилий приложить. Подумай. Где меня искать, ты знаешь, докучать сам не стану, извини.
Дверь закрылась, я осталась одна. Квартира сжалась до размера спичечного коробка, дышать стало невозможно, и я стала собираться на улицу.
Сейчас, слушая колокола, я впустила это утро в память, впитывая снова и снова слова мужа. Гордость моя всегда мешала мне жить, но сейчас она просто разрушала моё сознание, не давая мне вырваться из плена самобичевания и жалости.
Поддаваясь секундному порыву, я перебежала дорогу и медленно пошла в сторону церкви, уютно примостившейся между двумя старыми зданиями, которые олицетворяли собой древние памятники архитектуры. Потянув тяжёлую дверь на себя, я вошла в тёмное помещение, где было ещё холодней, чем на улице. За следующей дверью оказалось светло и тепло от множества свечей, повсюду расставленных в причудливых подсвечниках. Оглядываясь по сторонам, я шла вперёд, зачарованная красотой вокруг. Здесь я была впервые.
Когда я села на скамеечку около двери, рядом примостилась сухонькая старушка. Суетливо копаясь в большой сумке, она что-то шептала себе под нос. Наблюдая за ней, я устало откинулась к стене, откинув голову. Заметив мой интерес, старушка лукаво улыбнулась и предложила мне пряник, выуженный из недр сумки. Я не отказалась. Старушка мне нравилась.
- Ешь на здоровье, дочка, - сказала она, вытирая лицо огромным платком в сумасшедшую клетку. – День сегодня хороший, тёплый.
Я кивнула, соглашаясь, но внутри тяжёлым камнем лежала обида на весь свет. Внезапно слёзы подступили к глазам, предательски задрожав на ресницах, затем горохом посыпались на пряник, зажатый в руке. Бабушка молча утёрла моё лицо краем платка и так же молча протянула бутылку с водой, неизвестно откуда появившуюся в морщинистой руке. От этой заботы мне стало ещё хуже, и я, сама того не ожидая, выложила незнакомому человеку всё, что несла с собой с самого утра, а может и раньше.
Старушка молча выслушала меня, пожевала губами, сложила вчетверо свой огромный платок и изрекла:
- Жизнь очень предсказуема, если следовать некоторым законам. Её же законам - жизни. И веры.
- Веры? – неизвестно зачем переспросила я. Подозревая, что последует долгая лекция о сырости молодёжи и незнании простых вещей, я внутренне запротестовала. Но ошиблась.
- Веры, милая, веры. Если не верить во что-то - тяжело будет. Трудно рисовать свою дорогу, не поверив предварительно в хороший исход. Человек – слабое существо, легко поддающееся дурному влиянию. А дураков больше, чем хотелось бы, к сожалению. Оно, конечно, к лучшему, наверное, ибо всё поровну в этом мире, так сказать – баланс.
Она помолчала немного, потом вдруг пристально всмотрелась в моё лицо. Я занервничала, на всякий случай чуть отодвинулась. Бабулька усмехнулась и погрозила мне пальцем.
- Не бойся, не обижу. Мне много лет уж, за плечами километры исхоженных дорог и масса впечатлений, если можно так сказать. Каждая жизнь, данная Богом, несёт за собой свою историю. И всё равно в финале смерть: кому избавление, кому печаль.
Она снова помолчала, затем поведала мне историю своей семьи. Я слушала, внутренне сжавшись от собственных эмоций, периодически прикладываясь к бутылке с водой.
Настя была младшей дочерью в семье, но баловать её никто не собирался. С самого детства у Насти были свои обязанности. Строгие правила в семье не обсуждались, отец не позволял никаких вольностей. Три дочери, виданное ли дело, когда он так ждал сына. Естественно, виновата во всём супруга, которая так и не смогла родить долгожданного наследника и помощника. Девочки старались угодить отцу, но стать сыновьями они не могли. Жили не плохо, относительно того времени. Времена лихие, голодные. Мать старалась обучить девочек всему, что знала сама. Глубоко верующая женщина покорно приняла пять смертей своих новорожденных детей, тогда это было частым явлением. Настя была последней, родилась в самом начале нового столетия. Зима - само по себе явление не приветливое, а голодная зима - просто убийственна. К тому времени отец перестал следить за рождением детей, потеряв веру в то, что появится сын. Занятый своими делами, суровый и даже озлобленный человек, мог даже не вспомнить, что у него есть дети. Мать справлялась сама, не проронив не единой слезинки, хороня очередного ребёнка. Настю ждала та же участь, но каким-то непостижимым образом девочка выжила. Силы у матери были на исходе, старшие сёстры сами были слабые и беспомощные, помочь некому, кроме Бога. Упрямство и желание жить не раз выручали маленькую девочку в дальнейшем. Мать, глядя на синенькое тельце в колыбели, упрямо шептала молитвы, окрестив малышку Анастасией, помня, какая сила в этом имени.
В 1910-м году повальный коклюш не обошёл и семью Насти. Две старшие сестры и мать умерли почти одновременно. Отец и Настя самым невероятным образом остались невредимыми, с трудом похоронив родных. Отец ходил мрачный, а десятилетняя Настя еле управлялась с хозяйством. Жить становилось сложней, голод донимал усталую Россию, вынуждая людей идти на опрометчивые поступки. Сильный характер и весёлый нрав не давал Насте пасть духом. Маленькая иконка, которую мама бережно хранила в куске материи, придавала сил и уверенности, что однажды всё изменится, мир станет лучше, а люди счастливей. Вспоминая молитвы, которые мама шептала перед сном, Настя сбивчиво повторяла слова, стараясь, чтобы Господь услышал её голос, такой тихий и дрожащий.
Минуло пять лет после смерти сестёр и мамы, а чувство потери никуда не исчезало. Однажды отец пришёл домой непривычно оживлённым. Он стал громко и быстро говорить о Настиной лучшей судьбе, о жизни, которая просто должна засиять всеми цветами радуги. И лишь потом Настя поняла, что отец выдаёт её замуж за некоего Валерия, а попросту продаёт.
- Тебе крупно повезло, - вещал отец, - по сравнению с другими. Вот Лидку просто продали, а тебя замуж берут.
Само слово «продали» резануло слух. Настя непонимающе вглядывалась в лицо человека, благодаря которому она появилась на свет. Её, словно вещь, продают, сбывают с рук, избавляются. Как хочешь назови, суть не меняется. Но ведь разве так можно?
- Ты обуза для меня, ярмо на шее! - взорвался отец, увидев растерянность на лице дочери. – Я не виноват, что твоя мать не смогла принести мне сына! Ты не сможешь мне ничем помочь, не сможешь работать вместе со мной! Единственный выход для тебя, и, заметь, не самый худший – это выйти замуж. Неблагодарная!
Настя, вылитая мать, покорно приняла волю отца, не проронив не слезинки. Человек, за которого её выдали замуж, оказался крепким мужичком тридцати лет. Валерий её не обижал, но и не приласкал. Жили мирно, но словно чужие.
Валерий не был грубым, но уж очень категоричным и
прямолинейным.
- Глупости опять затеяла, - проворчал он, увидев, как Настя разворачивает тряпицу с заветной иконкой. – Нет никакого бога, уймись. Помни мне лучше спину.
Настя, упрямый характер, коротко взглянула на мужа и изрекла:
- Я уважаю тебя, муж мой, но позволь мне сначала очистить душу перед сном, попросить за нас с тобой, а потом я тебе помну.
Валерий недовольно крякнул, но перечить не стал. Ему не мешали Настины нашёптывания, он просто не понимал, а когда он не понимал, он раздражался. И потом, Настя оказалась хорошей женой, неприхотливой, тихой, достаточно мудрой, вопреки юному возрасту. Не смотря на почти полную безграмотность, Настя была достаточно умна в семейной жизни, чем ещё больше походила на мать.
Жизнь с мужем не принесла особого облегчения, ибо голод и болезни продолжали убирать людей. Муж каждый день уходил рано утром, приходил вечером. Ничего не рассказывал, мрачнел и качал головой. Настя продолжала молиться, уповая на волю Божью. В воздухе висело напряжение недосказанности и общего недовольства. Что-то происходило, но Настя не могла понять - что именно.
Когда однажды Валерий пришёл и сказал, что убита вся царская семья, у Насти поплыло перед глазами, она банально упала в обморок. Валерий привёл её в чувство, недоумевая, почему так получилось.
- Совсем расхворалась? – недовольно спросил он, помогая ей встать.
Настя прижала руку ко лбу. В голове не укладывалось, откуда в людях столько жестокости.
- Там же дети были, - растерянно сказала она, со страхом глядя на мужа. – Дети.
Валерий раздражённо дёрнул плечом.
- Дети, - повторил он. – Не нужно было доводить народ до истерики. Не одобряю, конечно, но чему быть, того не миновать.
Настя в ужасе прижала ладонь ко рту. Как её муж, человек, с которым она делит кров и постель, может говорить такое? Её затошнило. Метнувшись к сундуку, она достала иконку, положила её перед собой и закрыла глаза, поглаживая гладкую поверхность.
- Уймись уже, - привычно сказал Валерий, успокоившись, однако, что обморок не повторился. - Странные люди, жили по своим законам, будто не видели, что происходит вокруг. Словно слепые и глухие! Как же так?! Эх!
Страшная жертва не принесла облегчения никому. Время шло, ситуация не менялась. Или всем казалось, что не менялась.
Через пять лет Настя родила дочь - прекрасную Марию, солнечную и красивую. Материнство втрое прибавило сил молодой матери, укрепив веру в счастливое будущее. Помня собственное невежество, Настя настояла на образовании дочери. Валерий был не против, усиленно работая, чтоб семья мало-мальски была сыта. Обретя новый смысл в жизни, Настя поняла, что глубоко счастлива. Её угрюмый и неласковый муж не казался больше чем-то инородным и чужим. Настя привыкла к его манерам. Каждый раз, когда она доставала иконку, муж недовольно хмурился, но молчал, не мешая жене чудить, лишь бы не хворала и обед исправно готовила.
Машенька росла смышлёной, на удивление здоровой и жизнерадостной. Время было трудное, впрочем, как всегда. Настя, как и её мать, учила дочь всему, что знала сама. Любовь к Богу привила с колыбели. Даже в самые сложные времена иконка доставалась по вечерам, грея руки и сердца двух людей: матери и дочери.
Когда началась война, Валерий уже сильно болел. Настя сбилась с ног, ухаживая за ним. Маша была отличной помощницей, только толку от этого было мало. Однажды утром Валерий сжал Настины руки, поцеловал тонкие запястья, чего никогда не делал, и сказал:
- Ты была замечательной женой, я ни разу не пожалел, что женился на тебе. Береги Машеньку, она достойна лучшей жизни. Договорись там с богом со своим, пусть не обижает её.
Настя поморщилась от последних слов мужа, но ничего не сказала, ощутив лишь резкий укол жалости и бессилия.
Валерий умер этим же вечером, спокойно уснув навсегда.
Война внесла свои коррективы в судьбу Насти. Приходилось много работать, мало спать, мало есть. Организм долго давал возможность и силы, но, увы, всё не вечно…
- Мамы не стало в сорок седьмом году, - проговорила старушка, отвернувшись в сторону. Голос предательски дрогнул. – Сильная, чистая женщина пронесла в себе все тяготы и лишения. Дала мне образование, жертвуя своим здоровьем, научила меня всему, что знала сама, открыла для меня Бога. Она умерла, улыбаясь, зная, что там её ждёт лучшая жизнь. Она до последнего верила, что люди не перестанут верить. Она хотела, чтобы мы все жили с Богом, не пытаясь идти против Него.
- Значит, вас зовут Мария, - грустно улыбнулась я. – А я Александра. Вот и познакомились.
Мы помолчали, потом я сказала:
- Ваша семья жила в страшное время. Одного не могу понять, как верующие люди могли совершать такие поступки? Хотя, голод – страшная вещь, тут даже рассуждать не хочется.
Мария Валерьевна снова развернула огромный платок и вытерла лицо. За время своего повествования она как-то сникла, ещё больше сгорбилась. Губы подрагивали, когда она сказала:
- Настоящей веры не стало задолго до того, как всё началось. Голод стал отправной точкой безумства. Я не сильна во всём этом, Сашенька, мне неведомо, что двигало людьми в то время. Моя мама была сильным человеком, справедливым. Только истинная вера позволила ей не сломаться. Они с папой прошли трудный путь, так и не став родными людьми, но оберегая друг друга. И меня. Хотя, Бог его знает, что там у них в душе было. Сейчас тоже страшно жить, хоть и благополучно всё с виду.
- Всё было напрасно? Жертвы, усилия, перемены?
- Не знаю, Сашенька, не знаю. Наши люди не могут же делать чего-то наполовину, надо всё и сразу, одним махом. Думать мы не любим, оттого и поступки страшные. Перемены были нужны, но не такой ценой. Ни к чему были такие страшные жертвы, ни к чему. Они ж ведь кричали, что Бога нет, а сами Его боялись. Смешные такие. Им необходимо было ликвидировать всё, что непонятно и страшно. Наверное, так. Это от глупости, Сашенька, просто от глупости и страха.
Мария Валерьевна уже в двадцатый раз сложила свой платок вчетверо и сжала его в руке. Потом сказала:
- Сегодня мы так же - не думаем. Делаем, говорим, но не думаем. И так же многие в церковь ходят, чтоб отметиться, а веры нет. Перемены пришли, а вера так и осталась там, с нашими предками. Сейчас всё так же жаждущие власти сметают склонённые головы, только вот зло стало сильней. Целые поколения незнающих и неверующих построили свои страшные замки, теперь оттуда истребляют преданных Богу людей. Мы сами разрушаем сегодняшний мир, и ничего с этим не поделаешь. Мой век заканчивается, а у тебя ещё всё впереди, Сашенька. Твой муж хороший человек, верни его, подумай. Ты из нового поколения, незнающего. Поверь мне, у вас есть шанс стать хорошей семьёй. Надо разговаривать друг с другом, а где-то уметь промолчать.
- Моя история ни в какое сравнение с вашей, честно говоря. У меня ведь всё есть, просто всё, а мне казалось, что я обижена судьбой. И ведь перемены всё равно оказались к лучшему. Хотя оправдать жестокость содеянного невозможно.
- Наверное, ты права. Но по мне, любой переворот означает начало конца. Если нет веры, душа мельчает, а вместе с тем мельчает человек. И никто не даст гарантий, что не возникнет новый переворот, только уже усовершенствованный и мощный, потому что управлять нами стало легче. Но это другая история, Сашенька, я устала. Спасибо, что поддержала разговор, пойду я.
Она тяжело встала, в тысячный раз развернула свой платок, вытерла лицо, сложила платок и убрала в необъятную сумку. Перекрестилась, прикрыв глаза, перекрестила меня и направилась к выходу.
Я в лёгком оцепенении просидела еще долго, обдумывая услышанное. Мне сложно представить жизнь тех лет, но голодные люди на дороге, страшные болезни, убитые дети, всё перемешалось в голове, стало дурно.
Я не приемлю жестокость в любом случае. Неправильно убивать себе подобных ради развлечения и доказательств мнимой правоты. Страшно и бессмысленно.
Домой я пришла уже вечером. Долго гуляла и думала. Мысль о детях по-прежнему вызывала нервное подёргивание конечностей, но альтернатива уже не так пугала. И потом, я люблю своего мужа. У меня много недостатков, но замуж я выходила навсегда. Телефон заманчиво поблёскивал перламутровым боком.
- Привет, - сказала я, когда Игорь ответил.
- Привет, - ответил он.
Я посмотрела в потолок и предложила:
- Давай обвенчаемся.
Послышался приглушённый грохот и Игорь спросил:
- Головой ударилась? Простудилась? Говорил тебе, одевайся теплей.
- При чём здесь - одевайся? Нам нужно поговорить об этом.
- Сейчас приеду, - пообещал он.
- Со стула упал, – мстительно сказала я и положила трубку.
Вечером, уютно устроившись у мужа подмышкой, я сонно щурилась на полупустой бокал вина. Мысли хаотично ползали в голове, пытаясь создать единую картину, но ничего не получалось. Игорь - умный мужчина, он никогда не делает опрометчивых шагов, и на жизнь смотрит иронично. Выслушав мой рассказ о знакомстве с милейшей старушкой, её историю, мои впечатления, он долго молчал. Всегда, прежде чем озвучить свои соображения, думает, сопоставляет, анализирует. Отпив из бокала, он довольно причмокнул губами и изрёк:
- Человеческое отношение к миру всегда было неоднозначным, Сашок, тут уж ничего не поделаешь. Люди всегда принимали дары природы, забыв поблагодарить её. Это неотъемлемая часть человеческой души. Естественно, я обобщаю, утрирую, но в целом - именно так. Что заставляет одного человека идти против другого? Страх, ненависть, зависть. Много чего. Если в душе нет веры в хорошее высшее, то приходится размахивать руками и ногами, расчищая путь к мнимой свободе и богатству. Опять же, понятие о богатстве у всех разное. Если в сердце живет Бог, то и жизнь видится иначе, чем с пустой душой. Если внутри ничего нет, это необходимо заполнить. Чем? В нашей истории мусором, чтобы не разглядели истины, не очнулись, не стали думать самостоятельно. Права твоя старушка, заявив, что люди надевали на себя рясу и крест только потому, что так было выгодно, а не потому что истинно верили и каялись. Ведь так проще, и циничней. Всё на авось, такая странная призма восприятия. Истинному верующему не вложишь в руки оружие, не заставишь идти убивать, он не поймёт, не сможет. А мнимый верующий примет это как миссию, которую надо выполнить во благо будущего человечества. Тут даже грани нет, Сашка, тут обычный цинизм и невежество. Никто не знает, как было на самом деле, известно точно только одно: люди убивали людей просто так, думая, что вершат истину. Это страшно. И потом, невозможно повесить все невзгоды страны на одну семью, это, как минимум, нечестно. Так нельзя. Алчность, жажда власти, растрёпанные души, самый настоящий животный страх и инстинкт. Вот чем руководствовались люди, убивая беззащитных, терзая, потешаясь. Тут никакие современные наркотики не сравнятся с тем, что даёт ощущение власти и безнаказанности. Переворот? Хм, ну да. Перевернули всё, а суть не поменялась. Наш народ непобедим только потому, что мы действуем сразу и много, не размениваясь по мелочам, а стоило бы. Опять же, права твоя старушка.
Игорь поцеловал меня в макушку и снова отпил из бокала. Я почти уснула, слушая его речи. Но бесполезная смерть детей не давала мне покоя. Прям наваждение какое-то. Что происходит, вообще? Я потерла нос и сказала:
- Ты знаешь, там в церкви, когда мы разговаривали, я представляла всё так ярко, словно сама там была. Игорь, мы не ценим сегодняшнюю жизнь, мы просто чудовища, напичканные нововведениями и красивыми картинками к предполагаемому существованию. Мы обманываем себя, разрушаем всё вокруг. Господи, Игорь, как я могу рожать детей, не зная, что будет завтра? Как мы можем толкать невинных младенцев в этот угрюмый и непостоянный мир?
Игорь крепче сжал меня в объятиях.
- Не загибай, Сашка, мы в хорошем мире живём. Начни с себя, любимая, увидишь, всё не так печально. Поверь, не все мыслят масштабно и героически, кто-то довольствуется малым, помогая другим видеть обе стороны медали. Не переживай ты так, мы справимся. И детей воспитаем в правильном русле, ну, относительно, конечно, правда у всех своя. Но поверь мне, наши дети получат отличный пример. Но ты уж тоже будь хорошей девочкой.
- Я не знаю, Игорь, я не знаю, - прошептала я, засыпая, ощутив, как сильные руки мужа перекладывают меня, удобней устраивая в тепле родного тела. Мой муж всегда прав, подумала я, слыша стук его сердца.
- А венчание, - все-таки спросила я, не открывая глаз.
- Будет тебе венчание, Сашка, - услышала я у самого уха, - дай себе время, дай время.